Для начала можно было принять за время первой остановки одиннадцать часов пятнадцать минут ровно, так как дорога до нее почти не заняла времени.

Речь шла о последнем доме на выезде из поселка. Мадам Ледюк открыла ему почти сразу же. Сначала все происходило очень быстро: брат, который работает в пароходной компании, наручные часы по ценам вне конкуренции, коридор, разделяющий дом посередине, дверь направо, просторная кухня, овальный стол в центре кухни, клеенчатая скатерть в ярких цветочках, нажатие пальцев на замок чемодана, откидывающаяся крышка, черный ежедневник, рекламные проспекты, прямоугольная рамка, стоящая на буфете, подставка из блестящего металла, фотография, спускающаяся тропинка, ложбинка над обрывом – укрытая от ветра, потайная, тихая, как будто отгороженная от внешнего мира самыми толстыми стенами… как будто самыми толстыми стенами… овальный стол в центре кухни, клеенчатая скатерть в ярких цветочках, нажатие пальцев на замок, откидывающаяся, словно на пружине, крышка, черный ежедневник, рекламные проспекты, рамка из блестящего металла, фотография, на которой… фотография, на которой… фотография, фотография, фотография, фотография…

Треск кофемолки внезапно прекратился. Женщина поднялась с табурета. Матиас сделал вид, будто допивает остатки вина со дна стакана. Слева от него один из рабочих что-то сказал своему коллеге. Коммивояжер прислушался; но опять никто больше ничего не говорил.

В конце довольно короткой фразы было слово «суп»; а может, еще и слово «возвращаться». Похоже на «…возвращаться домой на суп», а начало могло звучать как «Пора…» или «Скоро надо…». Вероятно, это было такое выражение; сами моряки на протяжении уже многих поколений не ели суп на обед. Женщина забрала у обоих мужчин пустые стаканы, погрузила их в раковину для посуды, быстро вымыла, прополоскала под краном и поставила на сушилку. Тот, что стоял ближе к Матиасу, сунул правую руку в карман брюк и вынул оттуда пригоршню мелких монет.

– Не хватало еще опоздать на суп, – сказал он, пересчитывая монеты, лежащие перед ним на оловянной крышке стойки бара.

Впервые с тех пор, как он выехал из поселка, коммивояжер взглянул на часы, которые носил на руке: прошел час – точнее, час и семь минут. Со времени его высадки на остров прошло уже три часа без одной минуты. А он продал всего две пары наручных часов по сто пятьдесят пять крон каждая.

– Мне надо спешить, – сказал второй рабочий, – а то детишки сейчас придут из школы.

Хозяйка быстрым движением, которое она сопроводила улыбкой и словами «Спасибо, месье!», собрала деньги. Она снова взяла кофемолку и убрала ее в шкаф. Перемолов кофе, она не стала высыпать его из ящичка.

– Да, с детьми столько горя, – снова повторил Матиас.

Оба рабочих с маяка вышли, махнув на прощанье всем собравшимся. Матиас с запозданием подумал, что было бы естественнее предложить им часы. Но ему еще предстояло получить сведения по двум пунктам. Куда отправилась Мария Ледюк после Черных Скал? Почему она говорила о нем? Он начал подыскивать выражение, которое бы придало его вопросу оттенок безразличия.

– Но и радости порой тоже, – сказала толстушка. Коммивояжер покачал головой:

– Да, конечно! – И, помолчав, добавил: – Что одним – горе… – начал он.

Но не стал продолжать. Эта фраза была явно не к месту.

– Мария поехала обратно, – продолжила женщина, – по тропинке, которая идет вдоль обрыва.

– Не самый короткий путь, – уверенно сказал Матиас, чтобы узнать, действительно ли это так.

– Если идти пешком, это короткий путь; но на велосипеде она будет дольше ехать, чем по дороге. Она хотела посмотреть, может, Жаклин пошла играть среди скал, где-нибудь возле Чертовой Ямы.

– Может быть, она была неподалеку. Из-за ветра не услышала, что ее зовут. Скоро ее найдут тихо пасущей овечек на обычном месте.

Смирненько. Тихо, в тихой ложбинке.

– А еще может быть, – сказала женщина, – что ее найдут гуляющей где-нибудь здесь, у маяка. Может быть, она будет даже не одна. Это в тринадцать-то лет – а? Стыдно сказать!

– Да ладно! В этом наверняка нет большой беды… Она хоть не собиралась играть слишком близко к краю обрыва, там, где опасные скалы? В таких местах иногда бывают обвалы. Надо быть очень внимательным, когда ставишь ногу.

– Об этом не беспокойтесь: она у нас живенькая!

Живенькая. Была. Живая. Живехонькая. Сожженная заживо.

– Оступиться может кто угодно, – сказал коммивояжер.

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынул оттуда купюру в десять крон. Этим он воспользовался, чтобы заправить на место газетную вырезку, которая слегка выступала из-под других бумаг. Затем он протянул купюру хозяйке. Когда она возвращала ему сдачу, он увидел, что она поочередно выкладывает на прилавок монеты левой рукой.

Потом она схватила его стакан, который на полной скорости прошел через всю серию помывочных процедур: раковина, круговые движения мочалки, кран, сушилка. Таким образом, три одинаковых предмета снова оказались на сушилке в одном ряду – так же, как до этого они стояли на стойке бара, – но на этот раз гораздо ниже и, кроме того, гораздо ближе друг к другу, пустые (то есть прозрачные и бесцветные, а не темные от бурой жидкости, которой они наполнялись с таким совершенством) и перевернутые. Однако благодаря своей форме – расширяющиеся посередине цилиндры без ножки – эти стаканы практически одинаково смотрелись как в нормальном, так и в перевернутом виде.

Положение Матиаса оставалось прежним. Ни собственные рассуждения, ни слова собеседницы так и не просветили его по части главного: почему Мария Ледюк в связи с исчезновением своей сестры упомянула о его присутствии на острове? Это было единственное, что следовало узнать, однако, рассуждая о существовании более или менее выигрышных коротких путей в запутанной сети тропинок, которые во всех направлениях бороздили поросший карликовым терновником скалистый берег над обрывом, он не продвинулся ни на шаг в своих знаниях по этому вопросу.

Не оттого ли девушка заговорила о нем, что заметила, как он едет через холмистые луга – «у» поворота, – там, где она никак не могла проезжать? Тот факт, что сам он ее не видел, объяснялся проще простого. Две тропинки, по которым они ехали, были разделены между собой весьма значительными волнообразными изгибами местности, так что два наблюдателя могли увидеть друг друга только в отдельных редких местах. В какой-то момент они оба – он и она – оказались в таком благоприятном положении; но только она одна посмотрела тогда в желаемом направлении, так что обмен взглядами не состоялся. Достаточно, чтобы именно в этот момент Матиас смотрел в другую сторону – например, на землю, или на небо, или в каком угодно другом направлении, кроме нужного.

Девушка же, напротив, едва увидев человека, сразу же узнала сверкающий велосипед и коричневый чемоданчик, которые описала ей мать. Перепутать было невозможно. Теперь она надеялась, что он, возможно, знает, где прячется ее сестра, потому что, как ей показалось, он ехал из тех самых мест, куда отправили девочку. А если предположить, что мать неправильно передала ей слова коммивояжера относительно его маршрута, то Мария, вполне вероятно, была даже уверена, что он возвращается с обрыва. Ему и в самом деле припомнилось, что, пока он старался повежливее распрощаться с болтливой мадам Ледюк, та говорила о возможности встречи между ним и младшей из ее дочерей. Конечно, это была нелепая мысль. Что ему делать на этой неудобной и лишенной всяких домов дорожке, которая никуда не вела?…кроме как к морю, отвесным скалам, узкой ложбине, укрытой от ветра, и пяти овцам, пасущимся на привязи, под бесполезным присмотром тринадцатилетней девочки.

Он сразу же узнал Виолетту в деревенском костюме, в который она была одета на фотографии. Ее легкое ситцевое черное платьице – то же, что и на фото – было скорее летним, однако в этой ложбинке было жарко, как будто на дворе был август. Виолетта ждала в траве на солнышке – полусидя на земле, полустоя на коленях, – подогнув под себя ноги, выпрямившись и слегка изогнув туловище вправо, в несколько напряженной позе. Правое бедро, лодыжка и ступня были вытянуты в сторону; другая ее нога ниже колена была совершенно не видна. Она сидела, подняв руки локтями вверх, сложив ладони за головой – как будто поправляла прическу на затылке. Рядом с ней на земле лежало серое шерстяное пальто. Платье было без рукавов; поэтому виднелись впадинки подмышек.