Он поднял веки. Разумеется, отсюда моря было не видно. За стеклянной дверью стоял рыбак – одной рукой держась за ручку, а в другой держа за горлышко пустую бутылку, – и заглядывал внутрь. Матиасу показалось, что узнает в нем одного из трех собутыльников, который вернулся обратно, – того, который сидел молча. Но когда человек вошел в зал, коммивояжер увидел, что ошибался. Кроме того, он понял, что радостное выражение на лице новоприбывшего было вызвано его, Матиаса, присутствием. Моряк действительно направлялся в его сторону, громко восклицая:

– Неужто это ты? Мне не мерещится?

Матиас приподнялся на стуле, чтобы пожать протягиваемую ему руку. Он как мог быстро завершил это рукопожатие и убрал руку, сжав пальцы в кулак, чтобы ногти спрятались в ладонь.

– Ну да, – сказал он, – это я.

– Старина Матиас! Давненько, черт возьми, а?

Коммивояжер опустился обратно на стул. Он не знал, как себя повести. Сначала он заподозрил обман: человек притворялся, будто знает его. Но поскольку ему было непонятно, какую выгоду мог извлечь из этой хитрости рыбак, он отказался от подобной мысли и согласился не отпираясь:

– Ну да, можно сказать, давненько.

Между тем толстушка вернулась; Матиас был даже рад доказать ей таким образом, что он не посторонний, что у него на острове действительно много друзей и что ему можно доверять. Призывая ее в свидетели, моряк продолжал:

– Бегу сюда за литровкой и нос к носу встречаюсь со стариной Матиасом, с которым мы уж не помню сколько не виделись. Чудеса!

Коммивояжер тоже не помнил, сколько они не виделись; и ему это тоже казалось странным. Однако напрасно он рылся в памяти, поскольку даже не был уверен, что именно там надо искать.

– Такое случается, – сказала хозяйка.

Она забрала пустую бутылку и принесла вместо нее полную. Получив ее, моряк заявил, что «лучше всего» записать ее на его счет «вместе с остальными». Женщина сделала недовольное лицо, но возражать не стала. Тогда моряк, рассеянно глядя в стену, высказал мнение, что, если бы у него был еще литр, он мог бы позволить себе пригласить на обед «старину Матта». Он не обращался ни к кому конкретно. Никто и не ответил.

Матиасу наверняка следовало вмешаться. Однако тут человек повернулся к нему и как-то преувеличенно ласково начал расспрашивать о том, что с ним «сталось с тех пор». Сообщить ему что-то по этому вопросу казалось затруднительным, поскольку заранее было неизвестно, с каких таких пор имелось в виду. Коммивояжеру недолго пришлось беспокоиться по этому поводу, так как никто, по-видимому, не собирался выслушивать его ответ. Его новый бывший приятель говорил в постоянно ускоряющемся темпе, так широко и мощно жестикулируя обеими руками, что возникали опасения за полную бутылку, которую он держал в левой руке. Вскоре Матиас уже не пытался разобраться в беспорядочном потоке слов и обрывочных указаний на их общее прошлое, которое якобы связывало его с этим человеком. Всего его внимания едва хватало, чтобы следить за то расходящимися, то сходящимися, а то и вовсе бессвязными движениями рук – одна из которых была свободна, а в другой находилась бутылка красного вина. Первая, более подвижная, увлекала за собой вторую; если бы ее нагрузили такой же ношей, как та, что стесняла движения левой руки, суетливость обеих рук была бы почти сведена к нулю – к незначительным смещениям, более медленным, более упорядоченным, менее размашистым, без которых, быть может, не обойтись – и за которыми, во всяком случае, легко мог проследить внимательный наблюдатель.

Но прежде всего необходимо было некоторое затишье, которое позволило бы прервать этот поток речей и путаных жестов, который, наоборот, с каждой минутой тревожным образом набирал все большую силу. Небольшие промежутки, еще попадавшиеся то там, то тут, было невозможно использовать, так как они становились заметны чуточку спустя, то есть слишком поздно, когда поток уже вновь становился прежним. Матиас пожалел, что не предложил купить вторую бутылку вина в тот момент, когда такая возможность предоставлялась ему с очевидностью. Чтобы вернуться теперь к этому отправному пункту, от него требовалась некоторая живость реакции, к которой он чувствовал себя совершенно неспособным. Он закрыл глаза. За спиной моряка, по ту сторону грозной – или освободительной – бутылки вина, по ту сторону стеклянной двери, дороги и каменной стены, возвышавшейся на ее противоположной стороне, море мерно продолжало биться о скалистый берег. После того как волна ударялась о рваные бока слоистого камня, раздавался шум водяного обвала, глыбой обрушивающегося со всех сторон, а за ним – журчание бесчисленных пенных каскадов, которые по выступам и впадинкам сбегали вниз с утеса, и их затихающий шепот не умолкал до следующей волны.

Солнце совсем исчезло. Стоило взгляду оторваться от берега, и море представало перед ним единообразно зеленым, тусклым, непрозрачным и как будто застывшим. Волны, казалось, возникали где-то совсем неподалеку, а затем внезапно вздымались, одним рывком захлестывали отстоящие от берега исполинские скалы, молочно-белым веером обрушивались позади них, устремлялись дальше, бурля в расселинах стены, вырывались из потайных щелей, сталкивались друг с другом посреди протоков и гротов или вдруг нежданно взметали к небу высокие султаны – которые с каждой новой волной, однако, снова возникали в тех же самых местах.

В углублении, скрытом за наклонным выступом скалы, где, по прихоти накатывающих волн, вода плескалась спокойнее, накопился толстый слой желтоватой пены, от которой ветер отрывал куски, вихрем взметая их к самой вершине обрыва. С чемоданчиком в руке и в наглухо застегнутой куртке, отставая на несколько метров от рыбака, Матиас быстро шагал по тропинке, идущей вдоль края. Рыбак, у которого из каждой руки свисала полная бутылка, наконец замолк из-за грохота волн. Время от времени он оборачивался к коммивояжеру и кричал ему несколько слов, сопровождая их неясными локтевыми движениями – недоразвитыми зародышами более размашистых экспозиций. Матиас не имел возможности восстановить их развитие во всей полноте, поскольку, чтобы прислушиваться к его словам, он был вынужден смотреть в другую сторону. Он даже на мгновение остановился, чтобы попытаться лучше расслышать. В углу узкого коридора между двумя почти вертикальными стенами вода, нагоняемая волнами, попеременно то вздымалась, то опадала; в этом месте она не приливала и не отливала обратно; подвижная масса, поднимаясь и опускаясь у камня, оставалась гладкой и синей. Расположенные вокруг скалы направляли в этот коридор внезапный приток воды, поднимавший ее уровень на высоту, намного превышавшую величину исходной волны. Тотчас же начинался спад, благодаря которому за несколько секунд на том же самом месте возникала столь глубокая яма, что было странно не обнаружить на ее дне песка или гальки, или волнующихся концов водорослей. Поверхность воды, напротив, сохраняла свой ярко-синий цвет, вдоль стен отливающий фиолетовым. Но стоило взгляду оторваться от берега, и море под облачным небом представало перед ним единообразно зеленым, тусклым, непрозрачным и как будто застывшим.

Более дальний риф, который находился уже в тех местах, где волнение, казалось, было почти незначительным, несмотря на свою приземистость, избегал периодического затопления. Его контуры были лишь едва очерчены пенной каймой. На его небольших возвышениях неподвижно сидели три чайки, одна чуть выше двух остальных. Они сидели в профиль, все втроем одинаково обращенные в одну и ту же сторону и настолько похожие между собой, как будто их нарисовали на холсте по одному трафарету: напряженные лапы, горизонтальное тело, вытянутая шея, неподвижный взгляд, клюв, направленный в сторону горизонта.

Затем дорога спускалась вдоль маленькой бухточки и выходила на небольшой пляж, которым оканчивалась совсем узкая прибрежная полоса, заросшая камышом. Весь песчаный треугольник занимали вытащенная на берег лодка без мачты и пять-шесть ловушек для крабов – больших круглых плетеных корзин, сделанных из тонких веточек, которые были скреплены между собой ивовыми прутьями. Чуть в стороне, у начала камышей, возвышался небольшой уединенный домик, стоящий посреди участка, поросшего низкой травой и соединенного с песчаным берегом крутой тропинкой. Рыбак протянул одну из литровых бутылок вина по направлению к черепичной крыше и сказал: «Пришли».