— Может быть, еще один?

— Ну что вы, что вы, спасибо. Я пью совсем мало, уж извините, мистер Маклин.

— Тогда, может, поужинаем вместе, мисс Олански?

Она покачала головой, сообщив, что уже приглашена на ужин. Я знал, что она это выдумала, и она знала, что я это знаю.

— А если мы то приглашение побоку, а, мисс Олански?

— Странно, мне казалось, вы сразу загоритесь, узнав, что я помню эту вашу Сильвию.

— Ну разумеется, я очень заинтригован. Только не уверен, что мы с вами говорим об одной и той же Сильвии.

— Конечно. Но почему-то мне кажется, что об одной и той же. Сама не пойму, отчего такая уверенность.

Я снова попросил ее отменить приглашение и поужинать со мной, и тут вдруг она сделала такое, что все мое раздражение разом прошло. Долго смотрела на меня своими темно-серыми глазами и потом призналась:

— Никакого приглашения нет, мистер Маклин. Я соврала, потому что стеснялась и чуточку побаивалась. Верю каждому вашему слову, но все равно есть чувство, что вы хотели просто со мной познакомиться. И еще другое чувство: а ведь мне было бы приятно, если бы вы захотели со мной познакомиться, мистер Маклин, просто потому, что вам приятно провести со мной вечер, а не выяснять, что вам нужно. Вот видите, совсем сбилась, наверное, не надо было мне этот коктейль пить. Но приглашения действительно никакого нет. У меня сестра — она замужем, живет на Саут-Хиллз, и я у них ужинаю раз в неделю, а раз в месяц устраивается совместный ужин для сотрудников библиотеки, вот и все, обычно же я ужинаю одна. Так что мне будет очень приятно составить вам компанию, даже если я вам понадобилась лишь для того, чтобы разузнать про Сильвию.

— Которую вы тоже выдумали?

— Как выдумала?

— Ну то, что вы ее знали.

— Напрасно вы так, мистер Маклин. За кого вы меня принимаете?

— Я вас совсем не знаю, мисс Олански, но мне нравятся такие люди, как вы, слишком скромные, нерасчетливые. Ведь все, о чем я вас расспрашивал, можно было и в библиотеке узнать. А на коктейль я вас пригласил, потому что вы красивая женщина и нравитесь мне. Мне очень не хотелось проводить нынешний вечер в одиночестве, так что давайте поужинаем вместе, мисс Олански.

— Охотно, — ответила она. — Правда, я не переоделась, нельзя, наверное, прямо вот так в ресторан идти. Но если вы ничего не имеете против моего наряда, пойдемте. Минуточку, я сейчас вернусь.

Она отправилась в дамскую комнату, а я выпил еще виски, и все размышлял, до чего же загадочное создание человек, и еще размышлял о Сильвии Вест или же Сильвии Кароки — это фамилия польская, венгерская? И об Ирме Олански тоже. Когда мисс Олански вернулась, губы у нее были подкрашены. Вообще-то помада ей не шла, но, видимо, придавала больше уверенности в себе.

— Чудесно выглядите, — сказал я. — Знаете, мы с вами уже хорошо знакомы, правда? Мое имя Алан, но вообще меня обычно зовут Мак.

— Алан мне больше нравится. А меня зовут Ирма. Так что разрешите называть вас Алан, хорошо, мистер Маклин?

— Ну конечно.

В ресторане мы поначалу просто болтали о том, о сем. Я расспрашивал Ирму о ее жизни, не поминая про Сильвию. Ирма — она вот, сидит передо мной, а Сильвия все еще оставалась неким фантомом, который я создал по собственному капризу и необходимости, благодаря тоненькой книжечке стихов, записке на карточке, лицу на снимке. Сильвия жила во мне, но я в нее не верил и не был уверен, что хотел поверить.

Ирма родилась в Питсбурге. Отец ее работал на сталелитейном заводе — его уже нет на свете, как и матери. Брат погиб на войне. Сестра, единственная из родственников, с кем Ирма поддерживала отношения, вышла замуж за страхового агента. Ладно, по крайней мере, выбралась из этой трясины нищеты и грязи. Я почувствовал, как сама Ирма страшилась, что ей тоже предстоит стать женой сталелитейщика, как против этой участи боролась, и мне стало понятно, каким образом она угодила в ту унылую западню, где теперь обретается. И тут вновь возникла Сильвия.

— Вы сможете понять, если я скажу, что ваша Сильвия чем-то напоминала меня? Не такую, как сейчас, а прежнюю, много-много лет назад. Помню, как я ее впервые увидела, ей тогда было лет одиннадцать, наверное. А сейчас, вы говорите, сколько?

— Двадцать семь.

— В библиотеке я начала работать шестнадцать лет назад, так что ей и впрямь должно было быть одиннадцать, да, мистер Маклин?

— Вы же собирались называть меня Алан.

— Ах да. Сама не пойму, почему это так трудно.

— Да ничего нет трудного.

— Ну хорошо, Алан. Так о чем это я?

— Что ей было одиннадцать. И что, она первый раз в библиотеку зашла?

— Ну конечно, конечно. А я сама там новенькая. Тогда-то я ее и увидела. Стоит около моего столика, с ноги на ногу переминается, дети всегда так — хочется о чем-то спросить да не решатся никак. Такие уж у нас дети. У вас в Лос-Анджелесе, возможно, другие. Не могу вам сказать, почему я ее среди других выделила, кажется, она как-то чудно была одета. Да, платье на ней было, как не заметить, выше коленок и неподшитое. Болтается, как на чучеле. Тогда вокруг библиотеки трущобы стояли, теперь-то почти все снесли, а в то время сплошь развалины одни, но все равно даже в нашем районе дети обычно чуть получше одевались и вообще рядом с ней казались ухоженными.

— А она неухоженная была?

— Да, и волосы какие-то грязные, нечесаные, и ногти все в заусенцах. Шею бы ей тоже вымыть, на воротнике такой жирный кружок. Вижу, мистер Маклин, — ой, извините, Алан, — вижу, вы думаете, не ваша это была Сильвия, но напрасно: просто я из тех, кто в детстве сам среди грязи рос, поэтому мы на чистоте помешаны. В Питсбурге говорят, что бедные — они грязные, оттого что приходится выбирать: либо хлеб купить, либо кусок мыла. А у Сильвии еще хуже было. Отец пьяница, мать при смерти, у нее рак легких оказался. Тогда, при первой нашей встрече, я этого, конечно, не знала.

— Вы же тогда сами были совсем молоденькая, правильно?

— Ну конечно. Всего двадцать лет мне было, в таком возрасте все запоминаешь, все остро чувствуешь. Стало быть, подошла я к Сильвии сама, спрашиваю…

— Да, мэм, я здесь в первый раз.

— Тебе какая-нибудь книжка нужна?

— Да.

— Для школы?

— Нет, не для школы.

— Сама хочешь почитать? Так тебе читать нравится?

— Очень нравится.

— А какие книжки больше всего нравятся?

— Вообще книжки. Любые.

— Но, может быть, тебе какая-нибудь особенная нужна?

— Ага.

— Название помнишь?

— Нет.

— А как фамилия автора?

— Не знаю.

— Ты, наверное, у нас в библиотеке эту книжку видела?

— Нет, не видела.

— Ну, про что книжка-то? Про какое событие?

— Там про красивую леди.

— Ты у кого-то ее видела, эту книжку?

— Нет, просто дайте мне книжку про красивую леди.

Вот так, — сказала Ирма, — ей просто нужна была книжка про красивую леди. Ну что тут поделаешь? Я же была молодая, только работать начала, энтузиазма хоть отбавляй. И я дала Сильвии «Гордость и предубеждение»[3].

— А она прочла?

— Да, прочла и почти все поняла. Для нее это было нечто вроде сказки. Мистер Беннет ей показался таким замечательным. Видите ли, ровно за неделю до того, как она к нам пришла, ее изнасиловал собственный отец. Я об этом, конечно, гораздо позже узнала.

— Да быть не может, перестаньте.

— Все было именно так.

— Не верю.

— Послушайте, Алан, я сижу у себя в библиотеке, ничего толком не вижу, но вы-то, должно быть, много чего пережили. Такие вещи случаются. Неужели не знаете?

— Случаются, наверное. А как вы узнали?

— Не сразу, конечно, только через год. А вы как думаете, я бы выделила Сильвию, если бы она походила на тысячи других, кто приходит к нам в библиотеку?