— Может… это… немного, ну… как сказать?… романически? Не благоразумнее ли сделать… сказать… не делать из этого такой тайны?

— Наоборот, мы вынуждены действовать так как раз из предосторожности.

— По отношению к обычным людям, к общественности, я еще понимаю. Заявление для прессы, и тайна, которая остается в стенах клиники, — очень хорошо. Хотя нельзя не задаться вопросом, будет ли тайна… на самом деле… Эта палата ведь не изолирована…

— Да нет, изолирована, — перебивает Дюпон. — Говорю тебе, что меня никто не видел кроме доктора и его жены; и сюда никто не заходит.

Доктор незаметно кивает.

— Конечно… Конечно, — продолжает черное пальто, остающееся при своем мнении. — Во всяком случае, в отношении полиции, стоит ли… сохранять… или даже соблюдать…

Раненый немного приподнимается на своей койке:

— Да-да, я же тебе уже говорил! Руа-Дозе настоял, чтобы мы именно так и поступили. Вне организации он ни на что не может положиться, ни на свою полицию, ни на что-то другое. К тому же речь идет о временной мере: руководители, по крайней мере некоторые из них, будут в курсе, и здесь и везде; но на настоящий момент непонятно, кому в этом городе можно доверять. Лучше будет, если вплоть до получения нового приказа я буду для всех считаться мертвым.

— Да, конечно… А старая Анна?

— Сегодня утром ей сказали, что ночью я скончался, что у меня было одно из этих странных ранений, которые поначалу не кажутся тяжелыми, но никого не щадят. Я колебался, стоило ли наносить ей такой удар, но так было лучше. Она запуталась бы во лжи, если бы ее стали расспрашивать.

— Но было сделано заявление для прессы: «Скончался, не приходя в сознание».

На этот раз в разговор вмешивается доктор:

— Я такого не говорил… Живописная деталь, которую, должно быть, добавил какой-нибудь полицейский чиновник. В других газетах этого нет.

— И в том и в другом случае это… да, мне это кажется некстати. Есть все-таки один, нет, два человека, которым известно, что ты не терял сознания: старая Анна и тот тип, что стрелял в тебя.

— Анна не читает газет; и потом, сегодня она уезжает из города к дочери, там она будет застрахована от нескромных вопросов. Что же до моего убийцы, то он видел только то, что я закрылся в спальне; он не знает, куда в точности попала пуля. Он будет на седьмом небе от счастья, узнав о моей смерти.

— Все это так… Но ты сам говоришь, что они прекрасно организованы, что свою разведывательную службу…

— Да, да, есть у них такая служба, а главное, они верят в свою силу, в свой успех. На сей раз мы им в этом поможем. И поскольку полиция до сих пор совершенно бессильна, мы обойдемся без нее, по крайней мере в первое время.

— Ну хорошо, хорошо, если ты считаешь…

— Послушай, Марша, сегодня ночью мы битый час проговорили по телефону с Руа-Дозе. Мы взвесили наше решение и все его последствия. Такого шанса больше не будет.

— Да… Может быть… А вдруг вас подслушивали?

— Мы приняли необходимые меры предосторожности.

— Да… меры предосторожности… конечно.

— Вернемся к этим бумагам: совершенно необходимо, чтобы я взял их с собой сегодня вечером, и понятно, что я не могу туда попасть. Я позвал тебя, чтобы ты оказал мне эту услугу…

— Да, да… конечно… Но и здесь тоже лучше бы подошел полицейский…

— Да нет же. И потом, теперь это невозможно. Я просто не понимаю, чего тебе бояться. Я тебе даю ключи, и ты спокойно идешь туда сегодня днем, после отъезда Анны. Все уйдет в два портфеля. И ты сразу все сюда принесешь. Я поеду прямо отсюда около семи, Руа-Дозе пришлет за мной машину; к полуночи я буду у него.

Маленький доктор встает и разглаживает складки на своем белом халате.

— Я вам больше не нужен? Пойду посмотрю одну роженицу. Немного попозже зайду.

Опасливое пальто тоже встает, чтобы пожать ему руку:

— До свидания, доктор.

— До свидания, мсье.

— Ты веришь ему?

Раненый смотрит на свою руку:

— Кажется, что он сделал так, как надо.

— Да нет, я не про это.

Дюпон делает размашистый жест здоровой рукой:

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Это давний друг; и потом ты сам видел, что он не болтун!

— Нет, дело не в этом… конечно, не болтун.

— Что тебе в голову взбрело? Что он продаст меня? Зачем это ему? Деньги? Не думаю, что он так глуп, чтобы вмешиваться в эту историю, тем более что теперь уж ничего не попишешь. Конечно, больше всего ему хочется, чтобы я как можно быстрее уехал.

— У него такое лицо… Такой вид… как сказать… Что он в ложном положении.

— Чего ты хочешь? У него лицо немного измотанного врача, вот и все.

— Говорят…

— Ну да, говорят! К тому же это говорят обо всех гинекологах страны, или почти о всех. И потом, какая тут может быть связь.

— Да… конечно.

Молчание.

— Марша, скажи мне, тебе не хочется идти за этими бумагами?

— Да нет… нет. Конечно, я думаю, что это не совсем уж… безопасно.

— Для тебя безопасно. Я нарочно не стал просить кого-нибудь из группы. Тебе-то они не хотят никакого зла. Ты прекрасно знаешь, что они не убивают кого попало и когда попало. На протяжении вот уже девяти дней каждый день регулярно происходит убийство и каждый раз между семью и восемью вечера, как если бы они взяли за правило эту точность. Я вчерашняя жертва, и мое дело, как кажется, закрыто. На сегодня у них уже есть намеченная жертва, и очевидно, что это не ты — вероятно, даже не в этом городе. В конце концов, ты пойдешь ко мне среди бела дня, когда нечего бояться.

— Да, да… конечно.

— Пойдешь?

— Да, я пойду… чтобы оказать тебе услугу… ведь ты думаешь, что так надо… И я не хочу, чтобы казалось, что я работаю на вашу группу… Не то время, чтобы показывать, что я с вами заодно… Не так ли? Не забывай, что я никогда не был согласен с вами в главном… Заметь, что говорю это не для того, чтобы обеспечить себе защиту от… от этих… от этого…

Доктор слушает равномерное дыхание. Молодая женщина спит. Он вернется через час. Сейчас около восьми. Дюпон покинет клинику лишь в семь вечера, как он сказал. Почему он обратился к нему? Любой врач… Не повезло.

Семь вечера. Целый день. Почему всегда к нему обращаются в таких случаях? Отказаться? Ну нет, уже согласился. Опять он сделает все, что от него попросят. А потом? С тем типом у него не было выбора! Не хватало только этой истории.

Тот тип. От него не так легко отделаться. Подождать.

До семи часов.

Добрый Дюпон, всегда втравит друга в грязную историю! Марша находит, что это просто бесцеремонность; и еще требуется, чтобы он при этом был счастлив! А жена? Что ей, трудно туда сходить? У него было время с ней связаться; с ней или с кем угодно, до семи вечера еще уйма времени.

Уже собираясь выйти из маленькой белой палаты, он поворачивается к раненому:

— А твоя жена, она в курсе?

— Доктор сообщил ей письмом. Так лучше. Ты ведь знаешь, что мы уже давно не видимся. Она даже не придет взглянуть на «мои останки». Здесь все как нельзя лучше.

Эвелин. Чем она теперь занимается? Может, все-таки придет? Мертвые — это не в ее вкусе. Кто еще может попробовать? Но никто не будет знать, в какой клинике. Достаточно будет сказать, что не здесь. До семи часов вечера.

Замечательно, коль скоро все они согласны. Комиссар Лоран закрывает папку и с удовлетворением кладет в левую стопку. Дело закрыто. Лично он не имеет никакого желания им заниматься.

Поиски, которые он уже организовал, ни к чему не привели. Было снято множество, причем довольно четких, отпечатков, оставленных повсюду как будто специально; они, наверное, принадлежат убийце, но они не зарегистрированы в огромной полицейской картотеке. Другие собранные материалы не дают ни одной зацепки. У осведомителей тоже ничего. Где искать, в таком случае? Маловероятно, чтобы убийца был из портовых или городских шаек: картотека сделана на совесть, да и осведомителей столько, что злоумышленнику не ускользнуть совсем уж из их сетей. Лоран знает это по долгому опыту. К этому моменту он уже точно бы что-нибудь знал.