На свое тринадцатилетие Пьер получил на ужин роскошное блюдо: фондю по-бургундски — и до отвала наелся мягчайших, нежнейших кусочков мяса, которые надо было обмакивать в кипящее масло. «С днем рожденья, малыш!» И они ели, ели, ели… у них даже глаза покраснели и зачесались от едковатого дыма, поднимавшегося от кастрюльки с маслом. Время от времени Марк бросал кусок мяса своему псу, бродившему вокруг стола и ловившему подачку на лету. Время от времени Марк подливал в бокал сына красного вина. Аппетит у них у обоих был отменный… тем паче что говорили они мало. Иногда они искоса и исподлобья посматривали друг на друга. С этими днями рождения приходилось держать ухо востро, вместе с днями рождения в дом проникали подозрения.

— Ну так что, мой маленький мечтатель?

— Ну так что, папочка?

— Да, так что, мой маленький рассеянный дружок? Пируем? Наслаждаемся? Получаем удовольствие?

— Я — как ты, папочка. Знаешь, это так вкусно, что я хотел бы иметь два желудка. А еще мне бы хотелось, чтобы твоя псина перестала жрать мое мясо.

На десерт у них были пирожные с кофейным кремом под названием «Мокко» и ароматный кофе. Марк достал бутылку старого рома и рюмочки для ликера. Каждый выпил по три рюмки. Пьер выпил бы еще и четвертую, чтобы только этот чудесный вечер продолжался и продолжался… чтобы она была здесь всю ночь… ведь она так ласково смотрит на меня… она никому не мешает, никого не беспокоит… никто и не знает, что она тут… никто, кроме меня… Но только молчок! Никому ни слова!

— Ну ладно, давай еще по капельке.

Завтра у него в ногах, наверное, будет такая тяжесть, словно они налиты свинцом. Вероятно, он будет «плавать» на математике, наделает кучу ошибок и получит низшую оценку на уроке французского, ему напишут в дневнике предупреждение за дерзкое поведение, в результате он, возможно, разозлится и пошлет всех своих преподавателей к чертям собачьим и ему будет на все и на всех начхать.

— Вот видишь, папа, мы о ней не говорили.

— О ком?

— Нет, мы о ней совсем не говорили, — задумчиво протянул Пьер.

Он знал, очень хорошо знал, что он хотел сейчас сказать… нечто доброе, ласковое… «Знаешь, папа, нам с тобой совсем не плохо вдвоем. Мы с тобой уже преодолели немало трудностей. В конце концов в жизни из любой, даже самой трудной ситуации можно найти выход… в конце концов мы с тобой во всем разберемся и из всех неприятностей выпутаемся, как во всем разбираются и из всего выпутываются другие для того, чтобы найти у жизни и привлекательные стороны, которых у нее нет… И все произойдет именно так благодаря тебе…»

На поверхности вина дрожали и переливались блики. В последнюю секунду Пьер, еле ворочая языком, процедил сквозь зубы какие-то клейкие слова, не желавшие слетать с губ:

— На сей раз я действительно поверил в то, что она и в самом деле умерла… А ты?

Не услышав никакого ответа, он повторил вопрос.

— Да, — коротко бросил Марк, внезапно резко вставая из-за стола, и вслед за этим «да» он рявкнул, что это чертово горячее масло ужасно воняет.

Марк как-то странно повел себя. Он схватил кастрюльку, в которой разогревалось масло, и отнес ее на кухню, где тотчас же устремился к раковине, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Мокрой холодной ладонью он провел по затылку и так и застыл над раковиной, склонившись под краном, с одной рукой за головой. Он чувствовал себя совершенно разбитым, но в то же время ощущал невероятное облегчение. Как это ужасно! Как плохо! Как отвратительно! Но… он оживал, он воскресал, он возрождался для новой жизни! И все это было так странно, что свихнуться можно! Ну надо же! Теперь у него в доме есть сообщник! И не кто-нибудь, а сын Нелли! Славный малыш Пьеро! Да, на сей раз она была против него бессильна! Ну ничего она не могла ему противопоставить, ничего не могла сделать, ничегошеньки! На сей раз она и вправду умерла! Ну да, она была забыта! Забыта! Какой подарок ты мне сделал, малыш!

Два дня спустя, сидя за рулем своего любимого джипа, Марк уже не был так уверен в том, что «на сей раз она и вправду умерла, что она забыта». Он готов был лопнуть от ярости и буквально умирал от страха. Вот ведь гадкий мальчишка! Марк гнал машину как сумасшедший; он делал все, чтобы не наброситься на Пьера и не прибить его, не задушить, а потому он обгонял и обгонял машины, выезжал на встречную полосу, прорывался между грузовиками, чуть ли не шел на таран… стремясь догнать юную цветочницу, смеявшуюся ему прямо в лицо, издевавшуюся над ним…

— Куда мы едем?

— Заткнись!

«Что я такого сделал?» — думал Пьер, судорожно вцепившийся в край сиденья. От страха он так вспотел, что был мокрый как мышь. Они вот-вот врежутся во встречную машину и разобьются насмерть! Но что же случилось? Сегодня утром отец отвез его в коллеж, а вечером… вечером почему-то в первый раз заехал за ним и ждал после уроков… последним был урок гимнастики… и вот теперь они несутся вдоль берега реки Див, несутся как сумасшедшие, то и дело чудом избегая лобового столкновения с огромными грузовиками, внезапно словно выныривающими из густого тумана; они несутся так, словно уходят от погони, спасаются бегством… но от кого и от чего?

— Мне плохо… меня тошнит…

Марк опустил стекла, и в машину с воем и посвистом ворвался ледяной порыв ветра. Пьер дрожал не то от холода, не то от страха. Он был еще в тренировочном костюме, смертельно усталый после тренировки по баскетболу. Так в чем же дело? Боже милостивый! Наконец Пьер осмелился бросить взгляд на зеркало, в котором отражалось лицо отца, но увидев, что лицо это искажено такой отвратительной и свирепой гримасой, что еще раз посмотреть не решился. Было шесть часов вечера, смеркалось. Они уже проехали по мосту над плотиной и теперь пересекали широкую безлюдную равнину. Если Марк задумал преодолеть перевал, то ничего у него не выйдет, потому что начал падать снег, а снегоуборочная машина пройдет только завтра утром.

— Проезд закрыт! — закричал Пьер с облегчением, увидев впереди щит с надписью «Опасность!» и оранжевую ленту, натянутую поперек дороги между двумя деревьями. В последний момент Марк избежал столкновения со щитом и разорвал ленту; один из ее концов прилепился к ветровому стеклу и затрепетал на ветру.

— Ты не включишь фары?

— Не лезь не в свое дело!

Когда машина вынырнула из небольшого леска, Пьер увидел, что небо на западе окрашено в красноватый цвет, и отблески заката ложатся на заснеженные склоны холмов, от чего на этих склонах что-то то и дело вспыхивало и гасло… Марк даже был вынужден опустить щиток, чтобы этот блеск не слепил его, но он, пожалуй, поторопился, потому что снег повалил густо-густо, и холмы скрылись за белой пеленой. Пьер, почти вдавленный в сиденье страхом, успел из своей «ниши» рассмотреть, что они находятся совсем рядом с краем обрыва так называемого «Большого провала» или «Большого ущелья», а внизу виднеются очертания словно полузатопленной в снежном мареве электростанции. Что они тут делают, почему они заехали сюда на этом своем старом драндулете? Его подташнивало от усталости и от потрясения, от страха перед отцом и от страха перед лицом вполне вероятной гибели в этой колымаге, несущейся по бесконечным петлям серпантина горной дороги, все время вихлявшей из стороны в сторону, то скользившей на обледеневшем асфальте, то шедшей юзом, то буксовавшей. Впереди не было видно ничего, кроме белой пыли и смазанных контуров скал на поворотах.

— Еще далеко?

— А ты как думаешь?

— Я думаю… я думаю, что ты угробишь свой джип…

— Это тебя я угроблю!

Марк резко крутанул руль, и машина внезапно развернулась в обратную сторону и остановилась на краю какого-то поля, где там и сям виднелись голые черные кусты. Скорее, то было не поле, а склон холма… Марк потянул ручной тормоз, быстро, в мгновение ока натянул перчатки и посмотрел на сына, сидевшего рядом. У Пьера от острого приступа страха свело желудок. Он слышал, как тяжело и шумно дышит отец, то через нос, то через рот, в полумраке он видел, как поблескивают его глаза, внимательно наблюдающие за ним. В томительном молчании прошло несколько секунд…