Время от времени, примерно через равные промежутки Ган оборачивался, чтобы кого-нибудь из своего «войска» обругать или поторопить; все остальные тоже постоянно оглядывались, всматривались в заросли, прислушивались к ночным звукам, в ожидании подкарауливавших их неведомых опасностей. Они все были охвачены страхом… Прежде всего они боялись надзирателей, и в особенности боялись собаки. Каждый вечер они запирали ее в душевой, но все равно боялись, как бы она не вылезла оттуда. И было чего бояться: псина была страшная, злая, с висячими ушами, с огромными клыками, жутко слюнявая, противная, вроде бы привезенная из Африки, она даже отчасти смахивала на гиену; откликалось это чудище на кличку «Мама».

Под небом, усеянным мерцающими звездами, вспыхнул огонек костра. Рассевшись в кружок под магнолиями, подопытные кролики, гордо и громко именовавшие себя ковбоями, внимали речам предводителя и буквально упивались его красноречием. Ган даже ночью не снимал шляпу, потому что она делала его выше ростом. Он расхаживал вперевалку по песку и разглагольствовал; у членов его шайки от его речей начинали блестеть глаза. Опять на острове ничего не произошло, никто за прошедший день не видел в небе самолета, не заметил в море корабля, не увидел ничего такого, что можно было бы принять за неопознанный летающий объект, залетевший с другой планеты… Ну, может быть, кто-нибудь все-таки видел что-то необычное? Ты что видел, Малыш? Самолет? А какой самолет? Говоришь, белый, с большими винтами? И он, по твоим словам, свалился с небес и разбился где-то за вулканом? Ты даже почувствовал запах горелого мяса? Однажды твоя мамаша почувствует запах горелого мяса… Ты увидишь, как эта старая размазня растянется перед тобой на тарелке вместе с горкой лапши, и ты, ненавидя ее до печенок, с удовольствием ее сожрешь. И ты найдешь, что блюдо это очень вкусное. Ты нам даже косточек не оставишь, чтобы обсосать! А, ты уже начинаешь дрожать, Малыш! Хорошо! Хорошо! Это здорово! Зрение у тебя превосходное, как у рыси, раз ты видишь падающие самолеты, которых никто другой не видит. Вот только хорошо было бы, если бы ты увидел, как на остров упал военный самолет, тогда бы ты по крайней мере раздобыл для нас ружья или автоматы.

В адрес Малыша посыпались насмешки; когда злой смех стих, Ган вновь «взял слово». Его голос, чуть хрипловатый, как бы надтреснутый, но в то же время волнующий, мог будоражить и возбуждать, как огонь. Когда этот юный краснобай ораторствовал, он размахивал руками и вышагивал по пляжу, постоянно ускоряя шаги, отчего он прихрамывал еще больше; вероятно, он забывал в эти минуты про свою хромоту, забывал, где он находится… Он ощущал себя таким, каким он был в то время, когда ноги у него были одинаковой длины, походка ровной, а длинное роскошное кожаное пальто доходило до икр…

Итак, они еще не знали, где находится их проклятый остров, а до тех пор, пока они этого не узнают, бежать бесполезно. В школе (когда он еще учился в школе) он узнал, что в океане можно проболтаться годы и годы и так и не встретить ни единой живой души.

— Океан очень большой, он огромный, и до дому нам так же далеко отсюда, как до луны, а к тому же там бывают циклоны, налетают ураганы и тайфуны…

— А еще циклоны приносят с собой летающие тарелки, потому что звездные войны продолжаются, — вставил тот, кого звали «Малышом».

В ответ раздались протестующие возгласы:

— Да нет, ничего эти циклоны с собой не приносят, никаких НЛО. У нас в деревне проводили всякие эксперименты и ничего не нашли.

— Ну, я тоже не верю в эти россказни. И в циклоны не верю! Мало ли нам вдалбливали в школе всяких глупостей! Это как уроки по закону Божию… как религия… Вот ты веришь в Бога, а?

— Да наплевать мне на циклоны! Ну и что в них такого? Там, где я жил, бывали циклоны. Ну, могут они всякие драндулеты переворачивать…

— Ну, ладно! Заткнитесь! — завопил Ган. — Циклоны там или не циклоны, ясно одно: отсюда надо сматываться! Но покуда мы не составили план и нам не представится удобный случай, мы не пойдем на риск, мы ничем себя не выдадим и будем уничтожать предателей. Согласны?

Сидевшие у костра мальчишки что-то забормотали себе под нос. Ган окинул взглядом свою шайку. Он так и не снял шляпу, а для пущей важности выпятил нижнюю челюсть и уставился на своих сотоварищей немигающими (никогда не мигающими) прозрачными глазами.

— Сейчас мы проголосуем за наказание стукача. Этот доносчик наплевал на нас и наложил нам хорошую кучу дерьма, подложил такую свинью… Ну так он теперь эту свинью, то есть свою кучу, и сожрет! Этот тип — всего лишь жалкий осведомитель, специально засланный с континента, чтобы за нами шпионить и доносить обо всем начальству. А что мы делаем с доносчиками, которых направляют к нам сюда, на остров? Мы им выпускаем кишки, чтоб они подохли. Ну так вот, кто за казнь, а кто против?

Все руки разом взметнулись к небесам, усыпанным звездами.

— Приведите его.

Через мгновение в круге света, где стоял Ган, появился худенький подросток; разумеется, он не вошел в этот круг по своей воле, нет, его туда впихнули, дав пинок под зад, так что он едва не упал. Руки у него были связаны за спиной, отчего надетый прямо на голое тело бывший когда-то щегольским черный пиджак с одной-единственной золоченой пуговицей распахнулся на груди. На вид пареньку было лет пятнадцать, а то и меньше. По мягким очертаниям его рта, по отсутствию горьких морщинок у губ и глаз можно было с первого же взгляда определить, что он новичок. Ростом он был выше Гана, хотя и стоял ссутулившись. Он пока еще очень сильно отличался от колонистов, потому что был еще обычным мальчишкой из плоти и крови, а не подопытным кроликом, потому что в его венах еще пульсировала настоящая кровь, а не струился яд, потому что в нем еще были живы человеческие чувства и в его красивых черных глазах светился страх. Он молчал. Он уже понял, что нельзя снимать напряжение, созданное этим мерзким маленьким главарем разбойников, дрожавшим от возбуждения и натуги при произнесении речей.

— На колени!

Пьер повиновался. Почти под самым носом у него оказались кеды Гана: одна нога, обутая в нехитрую обувку, стояла на песке нормально, плоско, и в башмак был вдет шнурок, завязанный, как и положено, бантиком, зато та, что была короче, упиралась в песок носком, язычок у башмака совсем вывалился наружу, шнурка не было и в помине. Пьер еле заметно поднял голову и огляделся: чуть подальше вокруг блестели опасным блеском всевидящие глаза бдительных «ковбоев», не очень похожие на глаза людей, а напоминавшие скорее глаза хищных птиц… или кошек. Мальчишки таращились на него, кто-то смеялся, кто-то корчил рожи, кто-то грязно ругался, кто-то насмехался над ним.

— Прошлой ночью этот подонок вздумал нас обмануть… Его спрашивают, что он такого натворил, почему он здесь? А он, оказывается, знать не знает. Его опять спрашивают, спрашивают по-хорошему, а он утверждает, что не знает, что попал сюда по ошибке. И принимается молоть какой-то вздор про какое-то ущелье, куда его мать свалилась, когда он был маленький. А что он обо всей этой истории знает? Ничего… Он что, был в этом ущелье? Так не он ли сам ее и спихнул туда? А?

Ган склонился над вставшим на колени Пьером.

— Это ты ее туда столкнул?

— Нет.

— Ах так! Да он надо мной еще и смеяться вздумал! — взорвался Ган. — Он думает, что раз он выше меня ростом, так, значит, и сильней меня. Ну, это мы еще посмотрим! Против меня тебе долго не устоять!

Пьер осмелился чуть поднять голову и оглядеться. В просвете между ног главаря он увидел искаженные гоготом физиономии «ковбоев», а дальше виднелось черное небо и желтый полумесяц, почти касавшийся горизонта.

— Ну, для тебя все кончено! — изрек Ган, скрестив руки на груди; носок его левой ноги уже не упирался в песок…

Ган щелкнул пальцами, и по этому сигналу к нему приблизился самый младший член шайки, с трудом тащивший свою канистру.

— Так вот, это — дизельное топливо. Горит оно медленно. Вообще-то мы в таких случаях используем деготь, но тебе повезло особо. Эй, завяжите ему глаза и приступим!