Склонись над книгой – тихие страницы
Раскроются, как дальние дороги.
Уже летят невиданные птицы,
Пасутся белые единороги.
Германские тяжелые тритоны
Плывут по Рейна златоносным водам.
И виноградников пьянеют склоны
Под голубым и неподвижным сводом.
Веселый рейтер, весь литой из стали,
Беспечно скачет по дороге пестрой,
Но знающий скелет, глазницы пяля,
Ему грозит своей косою острой.
Вот собралися молодые ведьмы
Лететь на шабаш в сладострастном страхе.
Крестом цветут рогов оленьих ветви
И на коленях молится Евстафий.
Вот Апокалипсиса всадник мстящий
Земле несет невиданные муки,
Но защищают мир переходящий
Апостолов молитвенные руки.
Над месяцем блаженная Мария
Стопою легкой попирает змея,
И облаков струится литургия,
Над яслями младенца нежно рдея,
И кроткий лев у ног анахорета
Лежит и дремлет под псалмов журчанье,
И в откровении теней и света
Вдали встают, как давние преданья,
Готические города, темницы,
Соборы, площади и римские фонтаны,
По улицам грохочут колесницы
Великолепного Максимильяна
Среди толпы, и музыки, и криков.
И этот мир таит в себе глубоко
Весь этот пир обличий, красок, ликов –
Художника всевидящее око.
1936
Душа еще полна видений.
Ей чудится подземный свод,
И знаки мертвых поколений
Она с волненьем узнает.
Кто ей в скитаниях поможет?
За ней – некрашеный порог.
Уже ее во тьме тревожит
Могильный осторожный бог.
Бормочут тише, глуше маги,
Всё уже страстное кольцо.
И в огненном сияньи влаги
Горит любимое лицо,
И ниспадают покрывала,
И обнажаются миры.
Но всё, что сердце предсказало,
Лишь отсвет роковой игры,
Улыбка сфинкса средь пустыни,
Пути, подвластные судьбе…
О, знанье полное отныне
Тебя во мне, меня в тебе.
1935
Ночных небес томительный избыток,
И вспышки краткие июньских гроз,
И в лепестках поблекших маргариток
Полупризнанье, длительный вопрос,
И влажных губ невнятный жаркий лепет,
И первых капель сбивчивый ответ,
Зарниц далеких неизбежный трепет,
И мрак и свет, и снова мрак и свет.
1936
Чем ты противилась сильней,
Уединяясь безрассудней,
Оберегая скудость дней –
Безлюбые глухие будни,
Тем я упорнее ловил
Твое невольное волненье,
Как пенье голубых светил,
Как волн полночное кипенье.
И легкое движенье плеч,
Стесненных осторожной тканью,
Твоя прерывистая речь,
Досада и полупризнанье –
Всё приближало ясный час,
Когда поблекнут все утраты
И алой кровью свяжет нас
Слепой, пылающий, крылатый.
1936
У солнечной стены стоит сосна
Зеленая, в лазури утопая.
В моей душе нежданная весна
И торжество негаданного мая.
И озеро, и лес, и берега,
Где тихо бродят кроткие олени,
Нелегкие редеют облака
И воздух пьян игрою светотени.
Боюсь нарушить строем медных лир,
О радости гремящих невозможной,
Боюсь смутить настороженный мир
Твоей души певучей и несложной.
В тот ясный край дорогу вновь найду ль?
Но ближе лета полнозвучный голос.
Уж золотит невидимый Июль
Твоих волос отягощенный колос.
1936
О хореямбы утренней зари,
Как восклицанья девушки влюбленной.
Анапесты ты сумраку дари
Над гладью вод, над тишиною сонной.
Трибрахии покажутся порой
Объятиями свиданья и разлуки,
И мир, ритмической взволнованной игрой,
Пусть снится.
Ты протягиваешь руки
Из круга узкого судьбы и дольних мук
К размерным колебаниям эфира.
И вот ты весь – дыхание и звук,
Миры колеблющая лира.
1936
Октябрьский холодный небосклон,
Избыток чувств и красок увяданье.
И убывающих лучей лобзанье.
Круженье листьев. Поворот времен.
Не в первый раз. А всё глядишь на мир,
К которому привыкнуть ты не можешь,
Воспоминания напрасно потревожишь:
Летит душа в разреженный эфир
Сквозь облака, и бури, и туман,
И жизнь, и смерть в стремленьи забывая, –
Так птиц летит упорный караван
К сиянию полуденного рая.