В последние годы своей деятельности члены кружка все чаще стали прибегать к самостоятельным разысканиям оригинальных рукописей в провинции. Сам граф не раз бывал на Макарьевской и Роменской ярмарках, скупал рукописи во время своих путешествий по стране. Весьма результативной оказалась, например, поездка Румянцева вместе с Калайдовичем летом 1822 г. в Микулино городище и Ржев-Владимиров. За два дня у местных жителей им удалось приобрести 8 рукописных книг XV–XVIII вв.: хронограф, летопись, интересные жития святых и т. д. В 1825 г. Калайдович, посетив старообрядческие центры Подмосковья, купил для Румянцева 13 рукописей, среди которых было несколько пергаменных[92].

Фактически везде, где сотрудники Румянцева вели архивные разыскания, они старались покупать и рукописные книги. К этому был привлечен широкий круг лиц в Вильно (К. Незабитаускас), Нежине (Я. И. Говоров, И. С. Орлай), Олонце, Архангельске, Устюге, Вологде (Я. И. Говоров), Тобольске (А. М. Тургенев), Одессе (С. Могилевский, П. Н. Пизани), Николаеве (В. Румянцев), Старице (С. П. Соковнин), Полтаве и Переяславле (Я. И. Благодаров). «Моя страсть к приобретению древних книг, — писал в 1823 г. Румянцев Лобойко, — понудила меня посылать даже в Браилов на Дунай». Отсюда ему был доставлен пергаменный Октоих[93]. Во Владимире Волынском граф с помощью своих сотрудников «гонялся» за списком Кормчей, как оказалось, сгоревшим в 1821–1822 гг. в Островской консистории. На Украине по поручению Румянцева разыскивали выкопанный из земли горшок с древними восточными текстами. По совету Калайдовича Румянцев всерьез подумывал об организации поездки в Галицию, Молдавию и Болгарию с целью приобретения рукописных и старопечатных книг.

Далеко не всегда такие поиски оказывались успешными. Лица, которым граф поручал разыскания, нередко проводили их без особого энтузиазма, пользовались непроверенными слухами и т. д. Очень характерно в этом смысле признание Румянцева своему бывшему подчиненному по министерству иностранных дел Пизани, имевшему от графа поручение скупать рукописные книги в Одессе. «Получив на днях доказательства, что в Одессе выходцы из Молдавии и даже греки, покинувшие Царьград, продают рукописи, — писал он, — признаюсь я, что много опечалился, увидя, что мои неоднократные о том домогательства у разных особ не были уважены и продажами таковыми я не воспользовался, как того желал»[94]. Сам Пизани более ответственно отнесся к поручению графа: через него Румянцев приобрел, по крайней мере, две древние рукописи.

Рис. Реестр рукописных книг, приобретенных во Ржеве-Владимирове во время путешествия К. Ф. Калайдовича и Н. П. Румянцева (1822 г.)

Еще одним источником пополнения коллекции кружка рукописными книгами стали монастырские, церковные и даже государственные хранилища. Румянцев запрещал своим сотрудникам прибегать к способу, практиковавшемуся его современником-коллекционером Мусиным-Пушкиным, — изъятию памятников неофициальным путем, даже тогда, когда предоставлялись такие возможности. Граф придерживался в этом смысле твердых этических норм. Кроме того, случай с Мусиным-Пушкиным, которого незадолго до этого Синод обвинил в незаконном присвоении монастырских рукописей, был еще свеж в памяти современников. Вот почему, например, догадываясь о нелегальном приобретении Строевым из Иосифо-Волоколамского монастыря Судебника 1497 г., он отказался принять его в качестве дара в свое собрание, как предлагал тот, а Калестинову за подобное предложение даже сделал через Берха строгое внушение.

Поступления оригинальных рукописей из таких хранилищ происходили официальным путем через местное гражданское и духовное начальство за денежные и другие виды пожертвований. Таким способом были приобретены рукописи из московского Покровского монастыря, монастыря близ местечка Вербилово под Полтавой, Старицкого, Слуцкого монастырей, из Полтавской духовной семинарии, витебской Благовещенской церкви и др.[95]

Около полутысячи оригинальных рукописей составляли собрание Румянцева. Трудно представить, какая судьба ожидала все эти памятники, но совершенно ясно, что для многих из них она не была бы счастливой. К этому же следует добавить и еще одно важное обстоятельство: сам подбор оригинальных рукописей в собрании оказался очень удачным. Коллекция представляет собой гармоничное сочетание исторических, лингвистических, литературных, художественных памятников русской и славянской книжности XII–XVIII вв., многие из которых оказались в древнейших из сохранившихся списков. В подобном подборе рукописных книг решающую роль сыграли Востоков, Григорович, Калайдович, Строев, Малиновский и другие сотрудники Румянцева, не только разыскивавшие и покупавшие их, но и дававшие им всестороннюю научную оценку.

Уже в петровское время в России происходил перелом в отношении к вещественным памятникам прошлого: осуществлялись первые археологические раскопки, появлялись собрания древних предметов, монет, предпринимались их регистрация и описание[96]. Историки XVIII в. не раз использовали археологические памятники для подтверждения своих исторических заключений, но прошло еще немало времени, прежде чем все такие материалы были признаны полноправными историческими источниками, по отношению к которым стали применяться специальные методы изучения. Историко-источниковедческое и даже искусствоведческое отношение к вещественным памятникам пробивало себе дорогу сквозь понимание их исключительно как драгоценностей, редкостей, имевших немалую денежную стоимость. Золотые вещи, находимые в Сибири, классические древности недавно присоединенного Причерноморья долгое время заслоняли древнерусские археологические и вещественные источники.

И вдруг роем посыпавшиеся в конце XVIII — начале XIX в. находки. Да какие! Мусин-Пушкин приобретает древнерусскую монету — сребреник князя Ярослава, найденный среди церковных привесок на иконе в Киеве; в коллекцию собирателя Буше попадает еще одна древнерусская монета — златник Владимира, затем становятся известны другие экземпляры этих монет. Проносится слух о находке в крепостных стенах Серпухова «кожаных денег», глухие сведения о существовании которых в Древней Руси были известны из письменных источников. Под Черниговом выкапывают великолепно изготовленный золотой амулет с русской надписью, а в районе Рязани — целый клад золотых вещей. Открываются курганы, камни с надписями, кресты, фундаменты древних строений. Предприимчивые торговцы привозят на ярмарки из разных мест целые мешки монет — русских, татарских, византийских.

Попытки осмысления этих находок все чаще давали возможность объяснять многие неясные вопросы древнерусской истории. «Появление черниговской золотой вещи, — писал Калайдович, — произвело сильное влияние на умы наших археологов. Знак благоприятный! Любовь к исследованиям сего рода, столь давно знакомая просвещенным иностранцам, и благородна и похвальна! На усилия наших почтенных ученых мы смотрим с должным уважением и из самих ошибок извлекаем соответствующую пользу»[97].

В начале XIX в. польский историк З. Я. Доленга-Ходаковский, живший в России, призывая к изучению дохристианской истории славян, заявил о необходимости расширения традиционного круга памятников за счет археологического материала, данных топонимики, фольклора, языка и других источников. «Сбережем, — писал он в 1818 г., — случайные, но довольно нередкие открытия, какие делаются в земле, — эти разные небольшие статуэтки, изображения, металлические орудия, посуду, горшки с пеплом. Сосчитаем и точно измерим все большие могилы… Охраним от уничтожения надписи, начертанные на подземных скалах… Снимем планы с местностей пользующихся давней известностью. Узнаем все названия, какие деревенский люд или его лекарки в разных краях дают растениям, соберем сколько возможно песни и старые гербы. Опишем главнейшие обряды»[98].