Широкие планы экономических преобразований, которые вынашивал Румянцев, были проникнуты искренним стремлением укрепить экономику страны. Но в своих взглядах и действиях министр коммерции следовал интересам прежде всего той части крепостников, которая лишь пыталась совместить с условиями крепостнической системы более современные методы ведения хозяйства. «Благоденствие» государства для графа было связано только с подновлением экономики, основанной на крепостном труде, с помощью совершенствования бюджета, денежного обращения, развития транзита. Сам он, имея немалые доходы от своих многочисленных имений, был крупным землевладельцем и одним из богатейших людей России.

Примирить крепостничество с объективным ходом экономического развития России, требовавшим коренной ломки бесконечно отсталых методов хозяйствования, Румянцев пытался при помощи отдельных ограниченных нововведений: культивирования новых сортов ржи, ячменя, пшеницы, расширения посевов технических культур, разведения новых пород скота, учреждения ланкастерских школ. Наследованные графом от отца Кучук-Кайнарджийское и Кагульское имения, садовые и парковые хозяйства в Гомеле, Крыму, Подмосковье, винокуренный, стекольный, гончарный, кирпичный заводы, фабрики по производству бумаги, сукна, сыра были организованы по английскому образцу, оснащены современным техническим оборудованием. Румянцев стал одним из основателей и финансистов Никитского ботанического сада, щедро жертвовал средства в Вольное экономическое общество на выведение новых сортов сельскохозяйственных культур и создание более совершенной сельскохозяйственной техники. Многие из его нововведений имели положительные последствия. С его именем, в частности, связано распространение в России овец-мериносов, посадок пробкового дуба, грецкого ореха.

Просвещенный государственный деятель, человек, которому были чужды наиболее отвратительные проявления помещичьего произвола, Румянцев в главном — в отношении к самодержавию и крепостничеству — выступал с позиций крупного землевладельца. И поэтому нет ничего странного в том, что будущий покровитель наук, отстаивавший в жарких спорах с идеологом самодержавия, официальным историографом Н. М. Карамзиным «либеральные идеи», в 1805 г., например, подал в Сенат свое мнение об усовершенствовании рекрутского набора, в котором совершенно серьезно обосновывается необходимость замены двадцатипятилетнего срока воинской службы двадцатилетним лишь только потому, что в первом случае «человек соделывается к службе уже не совсем способным, но в общежитии, однакож, может быть еще полезным»[12].

Довольно скоро Румянцев смог убедиться в том, что даже крайне осторожные попытки экономических и финансовых реформ, в разработке которых он принимал участие, ни к чему не привели. Постоянные войны, нарастающий кризис крепостничества, расточительность дворянства препятствовали существенному улучшению экономики и финансов России первых десяти лет XIX в.

Черты либерализма в мировоззрении Румянцева, обширные знания выделяли его среди высших кругов русского общества, склонных к религиозной экзальтации и мистицизму. Законопроекты, «мнения», «записки» Румянцева, поданные в Сенат и лично императору, снискали ему определенный авторитет.

Современники в один голос утверждали о чуть ли не фанатическом преклонении министра коммерции перед Наполеоном, его активных выступлениях за союз с Францией, даже когда монархическая Европа была потрясена убийством французского принца герцога Энгиенского. Но личные симпатии Н. П. Румянцева отражали скорее его политические устремления, излишне прямолинейные, как показало время, но достаточно последовательные. Граф, признавая, во всяком случае уже в 1810 г., неизбежность войны с Наполеоном, полагал необходимым вступать в конфликт как можно позже во имя решения польского, турецкого вопросов и утверждения России на Дунае. Заключение в 1807 г. Тильзитского мира с Францией, по которому Россия присоединялась к континентальной блокаде Англии, вызвало открытую дворянскую оппозицию. Это вынудило Александра I провести перемены в правительстве. Назначение Румянцева на пост министра иностранных дел с сохранением за ним должности министра коммерции должно было стать открытой демонстрацией русского императора верности новому внешнеполитическому курсу. По замечанию министра уделов Д. П. Трощинского, графу с этого времени «ветер подул в паруса».

«Приближение к Александру Румянцева, — пишет советский историк А. В. Предтеченский, — в тот момент, когда русский император готовился нанести решительный удар Наполеону, может вызвать недоумение, если считать Румянцева, как это делали современники и историки, франкофилом. На самом деле ничего франкофильского в нем не было. Как показало ближайшее будущее, Румянцев на посту министра иностранных дел никаких симпатий по отношению к Наполеону не обнаружил. Но он — это особенно касалось восточного вопроса — в то же время не собирался играть подчиненную Англии роль и никогда не заявлял, что для России нет ничего страшнее, чем разрыв с ней… Александру же стремление Румянцева к известной самостоятельности внешней политики России в этот тяжелый для него момент кануна решающей схватки с Наполеоном импонировало как нельзя более. После Тильзита политическая ориентация Румянцева делала его наиболее подходящим кандидатом для занятия поста министра иностранных дел»[13].

В рамках старательно исполняемых указаний российского монарха по внешнеполитическим вопросам Румянцев не раз демонстрировал дипломатическое умение, чутье и деловую хватку дальновидного чиновника. В 1808 г. он сопровождает Александра I в Эрфурт на свидание с Наполеоном, в конце этого же года отправляется в Париж, где ведет переговоры с французским императором. Наполеон высоко отозвался о способностях нового министра иностранных дел России и в знак своего уважения к нему дал ему возможность ознакомиться с французской Национальной библиотекой. Спустя год Румянцев заключает Фридрихсгамский мир со Швецией, за что ему присваивают чин государственного канцлера, первого должностного лица в гражданской иерархии Российской империи. В 1810 г. он становится и первым председателем только что реорганизованного Государственного Совета — верховного законосовещательного учреждения страны.

Фигура Н. П. Румянцева на посту председателя Государственного Совета в период подготовки под руководством М. М. Сперанского государственных преобразований, очевидно, какое-то время устраивала и противоборствовавшие при дворе партии, и самого Александра I. Образованность и либерализм государственного канцлера удачно дополняли те псевдоконституционные формы, с помощью которых предполагалось прикрыть самодержавие, а его крепостнические убеждения служили гарантией того, что он сможет нейтрализовать Сперанского. В какой-то мере именно так и случилось.

Но уже вскоре реформаторские планы правительства Александра I потерпели крах. Озлобленная реакция на них со стороны широких дворянских кругов вылилась и в критику министров Александра I. Сперанский был сослан, а председатель Государственного Совета стал в глазах дворянства одним из его единомышленников. Положение Румянцева осложнялось и его позицией по отношению к Франции. Вместе со Сперанским Румянцева начали обвинять в «измене и вражде отечеству», «глупости и неспособности» в политике и даже тайных связях с Наполеоном накануне его вторжения в Россию[14].

Все это предопределило постепенно отстранение Румянцева от государственных дел. Знаток внутриполитической жизни России тех лет, писатель-мемуарист Ф. Ф. Вигель вспоминал, что в последние два-три года своей службы канцлер «оставался в Петербурге без всякого значения, без всякой доверенности» со стороны императора[15]. В 1813 г., обращаясь к Александру I с просьбой об отставке от должности министра, канцлер отмечал, что «не лета и не болезнь из оной меня выводят, а необходимость, что продолжаю слыть государственным канцлером, когда отлучен пребываю от участия и сведения государственных дел»[16]. Увольнение со службы в 1814 г. с сохранением пожизненно звания государственного канцлера было уже запоздалой формальностью, позволившей, по мнению современников, «смело и благородно» выйти из «фальшивого положения», в котором Румянцев оказался по крайней мере двумя годами раньше.