Рассматривая все эти материалы как «богатый запас для филологов», Калайдович отмечал, что он «никогда не решился бы сохранить такой точности или, что все равно, гравировать подвижными литерами (тексты. — В. К.), если бы предмет самого сочинения того не требовал»[162]. Именно здесь Калайдович впервые в истории русской археографии четко сформулировал мысль о необходимости применения различных принципов передачи текстов славянских и русских письменных памятников в зависимости от древности их списков. Источники, имевшиеся в его распоряжении в списках по XV в. включительно, он издал с сохранением не только правописания, но и титл, надстрочных и других знаков, а также букв, вышедших из употребления. Памятники в списках после XV в. публиковались уже более упрощенно: раскрывались сокращения, исправлялись писцовые ошибки и т. д.

Таким образом, Калайдовичу, как и Кеппену, удалось, хотя и в менее последовательной форме, создать своей публикацией источниковую базу не только для исторических, но и для лингвистических и палеографических изысканий. Этому же служили и факсимильные изображения образцов почерков различных рукописей, помещенные в качестве приложения к исследованию. Книга Калайдовича широко использовалась учеными позднейшего времени.

Калайдович в своем исследовании рассмотрел начало славянской письменности и деятельность Кирилла и Мефодия. Исходя из признания народной основы письменного языка славянских народов — церковно-славянского языка, он связывал его происхождение с языком моравов, хотя тогда же Каченовский обосновывал древнесербское, а Востоков — древнеболгарское происхождение церковно-славянского языка. Собрав все известные в то время факты о возникновении славянской письменности, Калайдович на их основе доказывал процесс перехода славянской культуры из Моравии в Болгарию, где преемником «всего доброго, учиненного Мефодием», стал современник болгарского царя — книголюба Симеона писатель и ученый Иоанн экзарх.

Разбирая основные труды Иоанна экзарха, Калайдович охарактеризовал его как одного из замечательных славянских ученых древности, видного преобразователя славянского языка в язык литературный. Русская письменность, в которой сохранились труды Иоанна экзарха, по мнению Калайдовича, восприняла лучшие традиции древнейшей славянской культуры.

Соединив в себе исторические, лингвистические, палеографические сюжеты и одновременно описание и издание десятков русско-славянских памятников письменности, книга Калайдовича стала выдающимся явлением. У нее и в научном плане счастливая судьба. Г. С. Виноградов, подробно проследивший историографию вопросов, поставленных и решенных в этой работе Калайдовичем, отметил, что в литературе с тех пор речь идет «обычно не об антитезисах, которые бы выставлялись последующими исследователями прежних вопросов, а лишь о дополнении к исследованию автора (Калайдовича. — В. К.) и о продолжении»[163].

Работу Калайдовича об Иоанне экзархе Болгарском удачно дополнил вышедший в 1825 г. русский перевод книги Й. Добровского о Кирилле и Мефодии, осуществленный в Румянцевском кружке Погодиным[164]. К исследованию чешского ученого были присоединены публикации сводных житий Кирилла и Мефодия по спискам Публичной библиотеки и собрания Румянцева и отрывка о Кирилле из рукописного хронографа. Перевод книги Добровского сопровождался критическими замечаниями Погодина, Кеппена и Востокова на целый ряд выводов чешского ученого. Здесь же были помещены выписки из Остромирова Евангелия, оказавшиеся наиболее точными из всех известных до этого публикаций отрывков памятника.

К этим двум работам примыкало и задуманное членами кружка издание славянского перевода греческой поэмы Константина Манассия, содержавшей сведения о болгарах и интересной как источник по истории славянского языка. Публикацию поэмы намечалось осуществить с максимальным приближением к оригиналу. По предложению Востокова копирование памятника Штрандманом в Ватиканской библиотеке должно было производиться полностью без каких-либо исправлений «ни в одной букве», ибо «места нелюбопытные (по-видимому) для историка, могут быть весьма любопытны и поучительны для грамматика и для антиквария». Как вскоре выяснилось, копия Штрандмана не удовлетворяла этим требованиям[165].

Очевидно, таким же способом члены кружка намеревались осуществить и издание произведения древнесербской литературы XIV в. — Родослова архиепископа Даниила, повествующего о деяниях сербских королей и церковных деятелей, подготовка которого связывалась с именем сербского ученого В. С. Караджича[166].

К началу XIX в. было всего несколько отечественных публикаций иностранных известий о России. Наиболее популярными среди них являлись выписки И. Г. Стриттера из византийских историков и «Историческое описание иностранных источников, в которых находятся сведения о России» И. Ф. Булле. Подобные издания представляли собой извлечения или пересказы иностранных материалов, часто публиковавшиеся к тому же без перевода на русский язык.

План издания корпуса иностранных известий о России Румянцев разрабатывал вместе с Кругом, Френом и Аделунгом. Он должен был включать не случайную выборку извлечений из иностранных документов, а многотомное издание памятников, состоящее из нескольких серий под общим названием «Российская дипломатика. Иностранные источники».

Одна из серий намечалась под названием «Кодекс дипломатический ливонский» (по другим данным название иное: «Российская дипломатика. Польский и литовский источники»). В 1814 г. неизвестное доверенное лицо от имени Румянцева вело переговоры с бароном Унгерн-Штернбергом об издании собранных им документов по истории Прибалтики (в том числе из Кенигсбергского архива). Такая публикация материалов на языках оригиналов по предварительным расчетам могла составить 8–9 томов. При тираже в 500 экземпляров требовалось около 60 тысяч рублей (включая факсимильное воспроизведение частей текстов наиболее интересных документов, но без гравировки печатей). Окончательной договоренности достигнуто не было. Унгерн-Штернберг потребовал украсить титульный лист издания «изображениями рыцарства лифляндского, эстляндского и курляндского», а также русского и прусского монархов. К тому же одновременно с переговорами с Румянцевым Унгерн-Штернберг через министра внутренних дел Козодавлева настойчиво добивался выделения денег на издание также и от русского правительства[167]. Вряд ли это могло устраивать Румянцева, мечтавшего о своем гербе на будущей публикации.

По новому плану, задуманному после этого, кружок намеревался издать материалы Кенигсбергского архива, копии которых частично поступили в Московский архив Коллегии иностранных дел в 1815 г., а также документы Литовской Метрики и рукописную часть сочинения М. Догеля. Однако подготовка и этой серии ограничилась частичным копированием соответствующих материалов.

Другая серия должна была включать публикацию сочинений иностранцев — военных, дипломатов, представителей науки, церкви, купцов, авантюристов, побывавших в России и оставивших дневники, мемуары, хроники, дипломатические донесения с ценными сведениями по географии, этнографии и истории страны.

По просьбе Румянцева Аделунг составил проект издания 57 таких сочинений XV–XVII вв. В 1818 г. на средства графа он переиздал на немецком языке «Записки о Московии» немецкого дипломата и путешественника XVI в. Сигизмунда Герберштейна[168]. По обилию и точности географических, исторических и бытовых описаний «Записки» занимают одно из первых мест среди сочинений о России иностранных авторов. Работа Аделунга фактически вышла за рамки простого переиздания «Записок», оказавшись ценным сводом фактического материала об их авторе и библиографии изданий его «Записок». Правда, она была опубликована на немецком языке, что затрудняло ее использование, но уже вскоре в Москве но распоряжению Румянцева Ф. Фовицкий осуществил русский перевод «Записок» с их базельского издания 1571 г. Очевидно, из-за цензурных препятствий перевод остался в рукописи[169].