Он опять свирепо взлохматил волосы.

— Едва взошло солнце, как все побежали на раскопки, и я тоже пошел. Теперь они раскапывали по всем правилам, а я делал рисунки. За первой комнатой оказалась вторая, и в ней каменная плита, вроде надгробия. Плиту сняли, и оказалось, что в гробнице лежал скелет человека с мечом. Очевидно, это был воин. Меня поразила величина его костей, — это был огромного роста, сильный человек. Отчего он умер? От смертельной раны? От укуса змеи? Я зарисовал скелет со всех точек и все старался представить себе, как этот человек выглядел много веков назад, какое у него было лицо, какие глаза… Каждый предмет, который лежал там, археологи брали с тысячью предосторожностей и очищали кисточкой от песка. А я все смотрел на мертвого воина и видел его живым, в доспехах, на горячем коне… — Он покачал головой. — Я сделал столько рисунков, что вечером никак не мог заснуть и вертелся на раскладушке, как мышь в сене. Об обиде своей я, конечно, забыл начисто. Каждый день я работал до вечера словно одержимый, а потом опять шел один в пустыню и рисовал для себя.

Он помолчал.

— Но у меня появился какой-то зуд: мне все время хотелось рыться в песке, — продолжал он упавшим голосом. — Черт его знает почему, но я был уверен, что снова найду что-нибудь. И вот однажды вечером, когда я уже закрыл этюдник и собирался возвращаться в лагерь, я сунул руку в песок и стал рыть ямку. Там ничего не было, и я уже хотел уходить, как вдруг царапнул ногтями по чему-то твердому. Я стал рыть обеими руками и отрыл вазу. Это было как во сне. Великолепная ваза с крышкой, украшенная орнаментом. Крышка была разбита, и можно было только догадаться, что сверху на ней было скульптурное изображение: сохранились только плечи и грудь, прикрытая щитом. Но голова исчезла. До самой ночи я копался в песке, исцарапал руки, из-под ногтей сочилась кровь… Я перевернул, наверное, горы песка, но головы не нашел. И наконец, явился в лагерь, прижав к груди вазу.

Он снова замолчал.

— Ну? — спросила я, еле переводя дыхание. — Что же было дальше?

— Что было дальше? Когда главный археолог увидел вазу, я думал, у него будет инфаркт. Все сотрудники сбежались, стали разглядывать вазу, боялись на нее дышать… Я уже промолчал о том, как тащил ее из песка, за ухо, словно котенка. Главный археолог сказал, что завтра улетит в Москву и повезет с собой вазу. Потом он посмотрел на меня так внимательно, словно видел в первый раз, и спросил, отметил ли я то место, где нашел вазу. Я сказал, что копал словно экскаватор, перебросал массу песка, чтобы найти голову, и, конечно, сейчас в точности показать это место не смогу. Он застонал так, будто у него заболели зубы, и я понял, что опять все сделал не по правилам. Но я ведь думал не о правилах, я думал, как бы найти голову, которая пропала. Потом главный археолог опять посмотрел на меня, и лицо у него стало такое несчастное, какое бывает иногда у моей мамы. «Я вас очень прошу… — сказал он раздельно. — Нигде не копайте, пока я не вернусь! У вас какой-то поразительный дар: там, где вы случайно опускаете руку, оказывается сокровище. Это иногда бывает с новичками. Но дело в том, что археология — это не рыбная ловля, это наука. И к ней надо относиться как к науке, хоть вы и не археолог. Даже страшно представить, какие открытия, может быть, мы потеряли из-за того, что вы не позвали нас, когда нашли эту вазу. Я вас не прошу, я просто приказываю: ничего без меня не копать. Поняли?» Вот все, что он мне сказал.

Андрон тяжело вздохнул и допил воду из моей бутылки.

— На следующий день главный археолог улетел, а мы остались, — продолжал он. — Днем я рисовал для экспедиции, вечером уходил с этюдником. Все шло как обычно. Я помнил, что мне сказал главный археолог, и сидел в пустыне смирно, ничего не копал. Но меня так и подмывало, знаете! Наконец я не выдержал, сунул руку в песок. Вырыл одну яму, вырыл другую, — нигде ничего, только ящерицы бегают. Ну, думаю, кончилось мое везенье! Даже успокоился. Пошел дальше, к песчаной гряде. Сел, положил этюдник; кругом тишина, только песок свистит. А меня опять так и подмывает. Покопался я за грядой, где-то у черта в зубах, и вдруг — бац! — чувствую под рукой твердое. Сначала я даже испугался. Стал копать дальше — и вдруг…

— Что? Что вдруг? — спросила я.

— И вдруг вижу, что в песке лежит обломок камня. Я взял его в руку и понял: это вовсе не камень, а кусок от моей вазы — тот самый кусок, который все искали. Голова человека с бородой, в невысоком шлеме. Очевидно, это был воин. — Андрон придвинулся ко мне. — И чем больше я вглядывался в это лицо, в эти каменные глаза, тем ясней понимал, что передо мной изображение того самого воина, который был погребен под плитой. Я держал каменную голову в руке, смотрел на нее и опять видел, как воин скачет на коне и ветер развевает его бороду, видел огни костров, небо над пустыней… И слышал храп коней, голоса стражей, женский плач… Черт знает что, все это было как чудо. — Он тяжело вздохнул. — И тут-то все и случилось! Я только слегка сжал пальцами скульптуру, совсем легонько, чтобы повернуть ее другой стороной. И вдруг она рассыпалась! Вместо головы воина на моей ладони лежала горстка каменной крошки и пыли. И я уже не видел ни костров, ни всадника на коне. Я только старался представить, что скажет мне главный археолог, когда вернется. Потом я вспомнил, как на раскопках археологи очищали от песка кисточками каждую находку, как осторожно закрепляли ее специальными составами, чтобы вернуть ей прочность, и — верите? — заплакал, как мальчишка. Так я сидел на песке и плакал, а ветер сдувал с моей ладони каменную пыль. Наутро я пришел к заместителю главного археолога, уволился с работы и уехал.

— Что же вы им сказали?

— Ничего не сказал. Духу не хватило. Уволился и все. И ничего у меня не осталось, даже черепков. А какая красивая была голова, если бы вы только знали… И ничего не осталось. Убить меня мало, вот что.

Андрон шмыгнул носом и стал смотреть в окно. «Бедный Андрон… — подумала я, глядя на его грустную спину. — Бедный чемпион неудачников…»

— Можно посмотреть ваши этюды? — сказала я, чтобы нарушить молчание.

Он стянул сверху тяжелую папку, бросил ее вниз и снова стал смотреть в окно, за которым было черно, как в колодце.

Я раскрыла папку и увидела пустыню, какой не видела никогда: розовую, голубую, желтую, с лиловыми тенями и белым небом.

Я видела куст саксаула, воздевший к небу ветки, точно руки кающейся грешницы, и волны песка, могучие, как океанский вал. Ослепительное небо приникало к песку, словно переливало в него свою силу. Один за другим вынимала я из папки эти листы ватмана и вдруг остановилась.

Прямо на меня глянули бесстрашные каменные глаза, зоркие, как у птицы.

Это был воин в невысоком шлеме. Художник бесконечно повторял его лицо — в разных поворотах, разных движениях.

Я видела то крутую щеку, то грубые волны бороды, развеваемой ветром, то лоб, могучий, точно купол. Каждая жилка, каждый мускул ожили в этом каменном лице, оно светилось мужеством и доброй силой.

Мне казалось, что я узнала об этом неизвестном, умершем много веков назад воине все, что один человек может узнать о другом. Глядя на рисунки, я поняла, как он жил, за что он сражался и кто плакал на его могиле.

— Ничего не осталось, — уныло сказал Андрон, глядя в темное окно. — Даже черепков.

— Все осталось, — сказала я. — Самое главное осталось, невозможный вы человек…

Войти утром в столовую Иван Капитонович не мог, потому что там спала тетя Соня.

Она приехала из Калуги три дня назад, как приезжала к ним каждый год, но Иван Капитонович так и не разобрался до сих пор, с какой стороны она приходилась родней его жене. Тетя Соня была очень полная, крупная женщина с низким, как у мужчины, голосом; когда она появлялась у них в доме, сразу становилось так тесно, будто посреди комнаты поставили огромный шкаф.