Поиск
Каланча
я царь Эдип
в носу полип
лежи под бумажным одеялом
и гляжу на тебя без одеяла
Рабиндранат уходит исполнившись каши. Мы посидели на песке и видим свисли у печей глаза. Видим покойник лежит такой бородатый, что видно всё время борода растёт и нега вокруг. Брат как стихи медведь и порох. До свиданья, до свиданья мы уехали. Там в раю увидимся.
Пожарский (со шкафа):
лежу двояким на столе
и жилы как бы фонарное желе
и не дует
душа топорщится челом
вздохнув он скажет мелочь
глаза ржавеют белки вот беда
и начинаются обеды
где храпят под логоть
трубкой подложивши коготь
вообразим числа и фигуры сна
он воскресенье нёс
и ноги чувствуют слабы
подушка просит унесла б
горят покойным мёдом лбы
на них душа как тень легла
кто смолкнул зубы растворив
кто спит кругом большая гладь
временно и свечка родилась
и тихая пчелой светает
один с усмешкой видит Ригу
и дыню плод женский
овечье спит он сам движенье
букашек тоже любит всяк
как ножниц пушечных игру
во сне глазами не косят
вот видит он щекотку
другой молчанием погашен
холмом лежит как смерть бесстрашный
сопя в далёкий кулачёк
над ним порхает уж червячок
его глаза простой пустяк
он мяса бронзовый костяк
так летний человек был поглощён
он бабой раньше тут порхал
теперь на вертеле скакнул
и как зловещий геморрой
лягушки мутные клянут
так погорельцы проходили
и сёла волжские гордились
вот это Божеский шпинат
исполосована спина
все собирались постонать
но снова лягут под мозги
вот вновь проснулся их кочан
в хомут и жемчуг облечён
и полк смиренный озирает
он на утёсе полковом
под ним кусты стоит Саратов
в своём обманчивом полку
отец! мундштук! кричат Тарасу
дворяне в мраке столбовом
в молчаньи гонит пашни сразу
и тихий купол оболгал
Смятенно всё Козлы мужицки
и слёзы знатного и свицкого
конец
11 июля 1926.
Май-июль 1926.
Седьмое стихотворение*
однажды человек приходит
в сей трёхлистный свет
словно птичка в поле бродит
или как могучий ветр
озирает скалы долы
деревянные гондолы
смотрит на приятный Рим
и с монашкой говорим
ты монашка я пятнашка
но услыша пули звук
он упал холодной шашкой
весь рыдая на траву
что за горе
но в окно
смотрит море
и темно
он с горы сидит впотьмах
он ласкает росомах
побеги идёт в вокзал
в безоглядную тюрьму
где качается лоза
где создания умрут
быстро падал детский снег
полный ленты полный нег
когда бы жить начать сначала
он молвит в свой сюртук
я б всё печатала рычала
как бы лесной барсук
уже казаки убежали
в углу сияет ангел хилый
и мысли глупые жужжали
над этой ветхою могилой
поспешные минуты
как речи потекли
и звёзды отдалённо
как тучи расцвели
тогда ребёнок молодой
молиться сочиняет
болтает сонной головой
в подушку медную скучает
он плача покидает лес
и южные бананы
колотит точно мутный бес
в сухие жизни барабаны
но скоро вечер наступил
видна пустыня ада
покуда свечкой на пути
не установят сада
что же это стрекоза
нет восток отличный
словно баба егоза
или ветер хищный
и с дворянских сих кустов
нету сумрачных мостов
и в богатой этой печке
всё наклонно всё как в спячке
о похожие столы
мы сказали ветрено выбегая из толпы
по дощечке ветреной
сквозь холодное стекло
выставляя лица
замечает рассвело
умерла столица
и ложася на сундук
и сложивши руки
он как утренний бамбук
умер для науки
грохочи отец и мать
светит зябкий уголок
и торопится поймать
однодневный потолок
выходил поспешно дух
огорошенный петух
и на елях на сосне
как дитя лежал во сне
в неслышном оперении
в тоске и измерении
Умерший
уж я на статуе сижу
безбрежною листвою
углы прохожие слежу
любезной головою
на это отвечал судья
в кафтане в простыне
в постель посмертную идя
и думал лёжа на спине
что всё-таки она уныла
и на подушке спит бескрылый
над всем проносится поток
над всем проносится восток
<1927>
На смерть теософки*
какое утро ночь темница
в траве лежала заграница
стояла полночь а над нею
вился туман земли темнее
летали птицы чоботы
и поднимали солёные хоботы
тогда на ветке в русских сапогах
стоит сердечнейший монах
в пяти шагах
я видел временный поток
где травы думают вдвоём
я видел сумасбродку Соню
она платку благодаря
дала мне сон богатыря
и я лежал немой как соня
и я глядел в окно смешное
и в трёх шагах
гулял один иеромонах
я думаю вот добрый вечер
кафтан пустой кому перечить
лишь полки пальмами висят
да в уголках бобы свистят
они себе ломают шляпу
они стучат в больные лапы
медведи волки тигры звери
еноты бабушки и двери
наставница скажу я тихо
обои потеревши лихо
обедают псалмы по-шведски
а в окнах разные челны
благовонный воздух светский
станет родственник волны
тогда ко мне бегут сажают
на скрипке песням ужасают
а он смеюсь а он боюсь
мамаша с ним колечком бьюсь
прошли два года как листва
да в уголках бобы свистят
тогда одевшись кораблём
он рассуждает королём
и неподвижный яблок ест
на седалище прежних мест
как скворец мы поём
нивы хижины всё поймём
а если зря лежишь в горячке
как бы коран как бы коран
блюдите детство на карачках
так в кипятке шипит кора
я поднял свой голос сонный
он сказал это всё сионы
иерусалимы хижины франции
где циклопы и померанцы
я хотел вступить с ней в брак
но пришлось поехать в барак
в боку завёлся червяк
оказалось он был мертвяк
на шляпе выросло перо
друзья вон поезд выбегает на перрон
осыпан снежною судьбой
заняться хочет молотьбой
поля прелестные кругом
наставница читала каблуком
и поднимая ввысь глаза
ей с неба падала лоза
она уже читалась вся
лишь полки пальмами висят
я спал как Боже мой уха
я видел день течёт затейливо
во сне носилась чепуха
и всё кругом насмешливо
пред смертью улыбалось вежливо
доставши бабушкин цилиндр
и кофту бумазейну
молил я Бога исцели
трещотками брели музеи
ему давали скипидар
горчишники с тремасом
и он как бы поэт Пиндар
давился пышным квасом
улыбались ночи расам
бабкою на сундуке
с незабудкою в руке
что за ночи просто ночь
не улыбки бестолочь
он тогда опять заснул
и в париж прилетел
но проснулся на столе
между прочих блюд и дел
и доставши воротник
отвинтил бумажку
чтоб монах стоявший вник
и прочёл ромашку
а в бумажке написал
это деньги я сказал
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: