Набору официальных добродетелей и учению о добродетели как о знании, принятому стоиками и отраженному в ходячем афоризме «добродетель это мудрость, плебс ее не имеет», противопоставлялись иные добродетели, выработанные в практике общения с друзьями и необходимой для бедняков взаимопомощи. То были доброта, кротость, простосердечие, милосердие и сострадание, невинность, чистая совесть, становившаяся здесь высшей моральной санкцией. Идея Рима, полиса, государства как главной, определяющей ценности выпадает. Напротив, наиболее радикальные киники последовательно отрицали все то, что является, как говорится в одной направленной против них речи, святыней для гражданина и включается в понятие Pietas[94]. Отрицали они и святость семейных уз и обусловленное ими повиновение жены мужу, детей отцу, уходили из семьи, ничего не желая брать у ее главы. Такой уход был, конечно, исключением, но и те, кто до подобной крайности не доходил, отвращались от исконных ценностей.

Сказывалось это и в религии. С внедрением обязательного императорского культа, связывавшегося так или иначе с культом официально включенных в государственный пантеон богов, любой протест против идущей сверху пропаганды не мог не включать вопросы религии. Некоторое время в народных массах и средних слоях еще было распространено вульгаризованное эпикурейство в форме призыва наслаждаться моментом и радостями жизни, так как придет смерть и все кончится, ибо душа смертна. Но в тех условиях, когда наслаждаться житейскими радостями могли очень немногие, а никакие ясно осознанные общественные цели не искупали мысли о конечном уничтожении, эпикурейство стало пессимистичным. Упор делался именно на неизбежный конец, обесценивающий жизнь вообще, делающий все ненужным и безразличным. От эпикурейства в низах остался лишь призыв «жить незаметно», вдали от официального мира.

Условия для распространения атеизма как реакции на официальную религию не сложились. Протест против нее также принимал религиозную форму. Боги, входившие фамильный и государственный пантеон, все более теряли популярность среди трудящейся бедноты и рабов. Они выдвигали своих богов, не получивших официального культа, в первую очередь божеств земли, природы, растительности, противостоявших в известной мере небесным богам — олимпийцам. Особенно широкое распространение получил в низах культ бога Сильвана. Первоначально он был богом лесов и вообще дикой природы, покровителем пастухов, враждебный цивилизации. Вместе с тем благодаря его связи с лесами и рощами, в старину отделявшими одно племя от другого, усадьбу от соседних участков, он стал богом границ, межей, добрососедских отношений, хранителем нерушимости владения. Видимо, эта его функция и обеспечила Сильвану популярность среди «маленьких людей», страдавших от насилия знати, захватывающей их земли. Во времена империи из врага культурного земледелия он стал его покровителем и основателем, научившим некогда людей культивировать растения. Его изображали в одежде земледельца с орудиями земледельческого труда и собакой. По некоторым преданиям, Сильван был человеком, сыном раба, изгнанным господином в лес. Как Геракл, он превратился в божество благодаря своим трудам на пользу людей и так же помогал тем, кто прилежно работал и вел честную жизнь, награждая посмертным блаженством достойных. Вместе с тем его почитатели видели в нем могучего бога-творца всего сущего, владыку космоса. Тяга к единому всемогущему божеству, выводившему своих почитателей из-под власти земных господ, характерная, как мы видели, для Эпиктета, вообще была присуща народной религии. В качестве таких богов выступали и другие боги, культ которых был особенно распространен в низах, например греческий пастушеский бог Пан, самое имя которого, означавшее «все, всеобъемлющее», подсказывало отождествление его с космосом. Приап, страж садов, несколько комическая фигура у поэтов в силу приписывавшейся ему особой эротической потенции, в надписях простых людей выступал как могучий создатель, родитель всего живого. Это был еще не монотеизм, но уже значительный шаг к нему. Отвращаясь от тех, кто имел власть на земле, простые люди противопоставляли им бога всесильного и вместе с тем справедливого, близкого к людям, их страданиям и трудам. Сильван не имел официального культа, но рабы, отпущенники, плебеи организовывали коллегии его почитателей, строили на свой счет и своим трудом ему святилища, выбирали его жрецов, судя по некоторым данным таких, на которых бог сам каким-то образом указал, приносили дары в благодарность за вещий сон, исцеление, освобождение от рабства или опасности, надеялись, что после смерти он наградит их души.

Неприятие низами официальных ценностей, их пока еще пассивный протест против настойчивых попыток власть имущих «подчинить себе их суждения», растущая склонность в широких слоях господствующих классов к легко и бездумно воспринимаемым готовым истинам, к острым ощущениям, позволяющим отвлечься от действительности, перенесение людьми всех проблем в область морали, проповедь добродетели и мудрости ради даваемого ею покоя и исполнение долга ради долга без дальнейших реальных положительных целей — все это были предвестники надвигающегося кризиса античной культуры. Она еще порождала многих замечательных деятелей, стоявших не ниже, а в некоторых отношениях, может быть, и выше своих более или менее отдаленных предшественников. Тацит, Ювенал, Лукиан, Сенека, Эпиктет гораздо глубже проникали в психологию своих современников, в большей степени умели вскрыть в ней «общечеловеческие» черты, чем писатели времен расцвета Афин или римской республики, благодаря чему их влияние на культуру нового времени было очень велико, а сочинения их возбуждают интерес вплоть до нашего времени. Но в отличие от историков, писателей, философов, ораторов, некогда обращавшихся ко всему афинскому или римскому народу и находивших у народа живой отклик, они современному до простому, трудящемуся народу оставались чуждыми. Культура империи превращалась в культуру элиты, не предназначенную для «плебса, не имевшего мудрости». А это было несомненным показателем ее близкого упадка.

С конца II в. общее положение в империи начинает резко ухудшаться[95]. Тяжелые войны с соседними племенами и народами, вторгавшимися в империю, перемежались почти не прекращавшимися гражданскими войнами между различными претендентами на престол, между императорами и подымавшими восстания провинциями. Снова крайне ухудшались отношения императоров с сенатом. Императоры стремились усилить свою власть, ориентируясь на армию, сенаторы оказывали военным кругам противодействие, что приводило к беспрерывной смене императоров, свергаемых и провозглашаемых то армией, то сенатом. В результате всех этих событий гибло население, люди бежали с насиженных мест, приходили в упадок земледелие и ремесло, быстро росла дороговизна, усиливавшаяся инфляцией, так как императоры, постоянно нуждавшиеся в деньгах, выпускали недоброкачественную монету, примешивая медь к серебру. Большое количество земель оставалось необработанным, что приводило к нехватке продуктов, частым голодовкам, эпидемиям. Особенно в тяжелом положении оказались города. Городские собственники разорялись, их земли отбирались за долги фиском или по дешевке скупались теми крупными землевладельцами, которые сумели использовать общую разруху для собственного обогащения. Они захватывали или скупали, несмотря на неоднократное запрещение подобной практики, и земли, остававшиеся в общественной собственности городов, терявших все более и более свой характер античных полисов. Императоры, пытаясь сохранить города и обеспечить поступление в казну налогов, запрещали декурионам уезжать из родных городов, обязывали их отправлять магистратуры, из почетных и желанных обратившиеся в тяжелое бремя, отвечать за выполнение городами и их округой многочисленных повинностей и выплату налогов. Меры эти ускоряли разорение сословия декурионов, всеми правдами и неправдами старавшихся избавиться от своих обязанностей, поступить в армию или на императорскую службу, стать арендаторами в экзимированных сальтусах или даже рабами лиц, достаточно могущественных, чтобы защитить их от императорских чиновников. С размыванием сословия декурионов в городах исчезли последние остатки демократии, влияние и власть сосредоточивались в руках нескольких богатых семей. Основная социальная опора империи катастрофически ослабевала и суживалась.