А вот Малышу Стиви все здесь нравилось. Похожий на молодого лисенка, впервые забравшегося в курятник, тот дрожал от восторга и возбуждения. Разглядывал исподтишка пассажиров, любовался шикарной обстановкой, косился на разряженную в пух и прах дешевку и не сумел сдержать глупой улыбки, когда та, поймав его взгляд, отсалютовала наполненным бокалом. Баркер исподтишка и чуть снисходительно любовался братишкой, не забывая краем глаза следить за происходящим вокруг. Баркеры выбрались из купе впервые за эти утомительные пять дней пути, и лишь из-за того, что Малыш исхныкался, умоляя брата «хоть глазком поглядеть на настоящих иностранцев». «И чего ты там не видел», — ворчал Баркер, однако отказать Малышу не смог. Да и сам он, если честно, уже устал глазеть в окно и в сотый раз разбирать и собирать «кольты».

— Генри… Как думаешь, если, к примеру, угостить молодую леди рюмочкой шерри, ее отец рассердится? Здесь так принято или нет, как думаешь? А если шоколад? Здесь же есть шоколад…

— Что? Какой отец… Какой шоколад? — не разобрался сперва Красавчик, но, сообразив, о чем спрашивает брат, загоготал так, что сидящая за ближайшим к Баркерам столиком пожилая леди обернулась. — Стиви… Малыш. Пора тебе уже взрослеть. И в кое-чем разбираться. Мадмуазель эта — обыкновенная потаскушка… девчонка на содержании. Вернемся в Чикаго, клянусь — свожу тебя к таким куколкам, что эта покажется тебе страшной, как дылда Лиззи из бакалеи напротив нашей прежней норы. Помнишь дылду Лиззи? Такая угрястая… с вздернутой верхней губой… Добрая Лиззи, всегда готовая упасть на спину за кружку пива. Твоя краля, конечно, подороже, но, поверь мне, разница невелика.

— Нет! Да нет же! Не может быть! Да ты надо мной издеваешься, да? Да? Издеваешься! Смеешься! — вспыхнул досадой Стиви.

Жгучая обида за то, что старший брат скорее всего прав, и мальчишеский жаркий стыд за то, что сам он оказался таким по-деревенски наивным, заставили щеки Малыша краснеть, а голос — запинаться. От этого Красавчика вдруг затопила странная, незнакомая нежность к брату.

— Малыш… — Баркер покачал головой немного укоризненно и ласково потрепал Стива по плечу. — Я тут пошарил мозгами. Ты ведь, пожалуй, угадал. А я просто хреново разбираюсь в европейцах. Но даже если эта, хм… леди — турецкая герцогиня, нам с тобой стоит держаться поскромнее. Давай-ка лучше попробуем местный харч. Что тут у них? Жерлянки? Жабы? Так тебе сколько тех и сколько других?

Красавчик уткнулся в меню, притворившись заинтересованным. Ему не хотелось смущать братишку, который и без того чувствовал себя неуютно. «Молодо-зелено», — улыбался про себя Красавчик и немного завидовал Малышу. Завидовал его свежести, чистоте его и неуемности. Завидовал тому, что у Малыша вся жизнь впереди и что, в отличие от него — Красавчика, добившегося всего в одиночку, о Малыше есть теперь кому позаботиться. В Париже Красавчик прикупил Малышу новый костюм, белья, пижаму, шелковых рубашек и две пары обуви, и теперь мальчишка выглядел настоящим франтом. Красавчик даже выдал мальчишке «браунинг», предусмотрительно опустошив магазин от патронов, чтобы Стиви не дай бог не натворил глупостей.

«Вернемся домой — заберу его к себе в Чикаго, и чтобы больше никакого дерьма. Никакой улицы. С полученных бабок куплю пацанчику контору, оплачу школу, приставлю к затылку пушку и заставлю зубрить. Очки закажу… Давно пора заказать ему очки — вон как щурится. Эх. Чем не шутит черт — вдруг станет наш Малыш, а он парень смышленый, сенатором, банкиром или судьей… Судья Стивен Баркер. Недурно звучит».

— Она все же леди! Может, даже француженка! Или итальянка… Генри! Смотри же! А вот французы сидят. А вон там… вон там, рядом с британцами, настоящие турки! — продолжал возбужденно шипеть под ухом Малыш. — Посмотри… Ну посмотри же сам! Здесь, знаешь… Знаешь, Генри! Здесь так здорово!

Баркер непроизвольно проследил за взглядом брата. Сморщился. Вот чертовы европейцы! Все же публика на «Аквитании», в большинстве своем американская, была ему куда приятнее. А здесь все выглядело чужим. И запахи были тоже чужими, и звуки. И вся эта тявкающая болтовня на непонятных языках. Слава богу, в ресторане есть хотя бы англичане — по крайней мере, их речь можно разобрать, если вслушаться и не обращать внимания на сюсюкающее квакание. Старушка с корзиной для вязания наверняка англичанка. Из хорошей семьи. Вот эта — истинная леди. А девица, конечно же, шлюха. Никаких сомнений. Точка.

Девица вальяжно откинулась в кресле, потянулась — кружево низкого ворота чуть сползло вниз, обнажая темную ложбинку между грудей. Баркеру на доли секунды показалось, что он встречал ее где-то, может, даже в заведении у Бет, но этого хищного, с мелкими чертами личика он абсолютно точно не припоминал. «Старею. Пора завязывать со спиртным», — окончательно постановил Баркер и отложил винную карту в сторону.

***

Красотка капризно ковырялась вилкой в утином пашете, то и дело бросая быстрые цепкие взгляды на Малыша. Араб жадно поглощал сырые устрицы, не обращая внимания на поведение содержанки. За соседним с ними столиком расположилась компания молодых турецких офицеров, скорее всего сыновей османских аристократов — бывших военнопленных, поспешно возвращающихся с Мальты через Европу домой. Турки шумели, спорили, то и дело вскакивали и начинали широко жестикулировать, но быстро остывали, возвращались за столик и требовали у официанта мидий, мяса и вина.

Двое пожилых французских дипломатов быстро жевали, уткнувшись одинаково уставшими, какими-то мятыми лицами в тарелки. Расположившиеся ближе к бару англичане — штатские по виду, но не по выправке, — наоборот, выглядели свежими, подтянутыми и, несмотря на изрядное количество выпитого бурбона, вели себя достойно. Даже когда один из турков не удержался на ногах из-за резкого и неожиданного рывка состава и под одобрительный хохот товарищей уселся прямо на колени одному из англичан, тот остался невозмутимым. И на сбивчивые, больше похожие на оскорбления пардоны покрасневшего, как феска, офицерика великодушно улыбнулся и предложил тост за союзничество и долгую дружбу.

Вот тут и быть бы потасовке — горячие турки вряд ли простили бы такое утонченное издевательство, но в эту же секунду произошла внезапная и некрасивая сцена за столиком, где сидели араб со «стенографисткой». Дама неожиданно резко вскочила и плеснула вином в невозмутимое лицо спутника. Никто еще не успел понять, что произошло, или даже возмутиться про себя, как араб, все так же равнодушно пережевывая устрицу, отвесил даме пощечину. Пощечина была грубой, хлесткой, и звук ее, похожий на выстрел, заставил всех присутствующих вздрогнуть и замереть. Так хлещут лошадей или собак — без злобы, но и без жалости. И от того, что обидчик, кажется, даже не изменился в лице, не счел нужным встать и уйти, уведя за собой покрасневшую не то от удара, не то от стыда спутницу, но откинулся в кресле и достал сигару, инцидент стал выглядеть еще более гротескно и пошло. Словно дело происходило не в известном своими утонченными нравами «Восточном экспрессе», а в дешевом кабаре где-нибудь на Елисейских Полях. Странная для прежнего «Восточного экспресса» случилась сцена, а наступившая затем пауза показалась всем невыносимо тяжкой. Еще пять лет назад все это было бы невероятным. Невозможным. Невозможной была бы даже эта кокотка в ее лисьей накидке и то, что никто… ни один из присутствующих в зале мужчин не вскочил и не вступился за честь женщины. Французы как ни в чем не бывало продолжили обедать, опровергая все национальные мифы, включая миф о «французской галантности». Один из турецких юзбаши вспыхнул и дернулся было встать, но под многозначительным взглядом старшего по званию снова опустился в кресло. Англичане же с любопытством следили за происходящим.

— Разумеется, вокруг ни одного джентльмена… — Дама картинно приложила бокал к щеке и уставилась прямо в лицо опешившему от происходящего Стиви.

— О! Мэм… Я к вашим услугам, мэм… В наших краях за такое принято бить лицо, не спрашивая имени… — Малыш вылетел из-за столика так быстро, что Баркер даже не успел среагировать. А когда сообразил, то было уже поздно. Стиви скинул пиджак и заворачивал рукава рубашки, одновременно выкрикивая в бесстрастное лицо шейха слова, которые тот вряд ли толком понимал. Да этого было и не нужно. Выражение лица и поза Малыша недвусмысленно говорили о намерении сейчас же и насмерть драться. Араб так же равнодушно, как он до этого перемалывал челюстями устрицы, начал выбираться из-за стола. Выглядел араб довольно субтильным, тощим и… опасным.