— Нет, он не был пьян, падре.

— Значит, я понял его правильно?

— Полагаю, что да.

— Но ведь он сказал, что у вас…

Поглядев в сторону, падре Тони прислушался к голосам дам из общества святой Анны — их болтовня на кантонском диалекте напоминала звуки настраиваемого ксилофона. Убедившись таким образом, что слух его не подводит, он перевел взгляд на девушку. Она сидела, как ребенок, впервые пришедший в школу: очень прямо, положив руки на край стола и внимательно глядя в глаза учителя.

— А как, — спросил он голосом помощника отца-настоятеля, — как вы объясните этот странный, гм, феномен?

— Я надеялась, что вы поможете мне найти объяснение, падре.

— Я?

— Разве на теле людей не появляются иногда беспричинно таинственные знаки?

— Вы имеете в виду стигматы?

— Не думаете ли вы, что у меня…

— Дитя мое, стигматы — знаки особой благодати, которая нисходит только на святых. И потом я уверен, что господь не настолько, гм, неделикатен, чтобы позволить себе… Сама мысль об этом!..

— О, падре, все, кроме меня, думают, что это отвратительно! Поэтому я и хочу избавиться от них. Но я не должна этого делать, я не должна! Вы обязаны сказать мне, что я не должна!

— Тише, дитя мое, тише, пожалуйста. На нас смотрят.

— О, как мне заставить вас понять?!

— Прежде всего я хотел бы знать, как вам пришла в голову такая чудовищная мысль.

— Но это вовсе не мысль! А кроме того, какая разница — существуют ли они только в моей голове или на самом деле, вот здесь, если я действительно верю, что они существуют?

— Не показывайте пальцем! Пожалуйста, не показывайте пальцем!

— Но они действительно здесь!

— Полно, полно! Если бы вы были юношей, я бы посоветовал вам заниматься спортом.

— Я им занималась, когда училась в школе.

— Не могу же я рекомендовать спорт замужним женщинам всякий раз, когда они приходят и говорят, что у них на теле стигматы. Кстати, как у вас это появилось?

— Однажды ночью я проснулась и поняла, что их у меня два.

— У вас не было видений или чего-нибудь в этом роде?

— Я видела сон. Мне снилось, что я — это моя мать, но в то же время я оставалась и самой собой. Это все очень запутано. Нас с ней одинаково зовут. Я не знала, кто я. Я как-то стала… обеими сразу. А тут мой муж — он спал подле меня — пошевелился во сне, и я проснулась. Мне не нужно было смотреть или трогать себя. Я поняла, я знала, что их два.

— И что же вы сделали?

— Я встала и что-то на себя набросила. Потом опустилась на колени, помолилась и возблагодарила господа.

— На вас снизошла благодать?

— О, я была в ужасе, но в то же время ощущала и благодать и облегчение. Видите ли, до этого я решила, что буду дурной, порочной. Но теперь я стала отмеченной, отличной от всех других — как прокаженная. Так я спаслась от самой себя. Но иногда, падре, мне кажется, что это спасение обходится мне слишком дорого.

С другого конца комнаты донеслись визги и хихиканье — почитательницы святой Анны поднимали вазы с пола. Затем дамы двинулись к выходу торжественной процессией, и каждая несла вазу с цветами — ни дать ни взять жрицы в коричневых мехах, а цветы на высоких стеблях колыхались у них над головой, как павлиньи хвосты. Падре Тони смотрел, как они, проходя через дверь, растворялись в сумраке соседнего зала, и ему казалось, что комната для посетителей вытягивается в длину — дверь как бы удалялась, черных и белых квадратов пола становилось все больше. Он еще шире раскрыл глаза и снова повернулся к молодой женщине, сидевшей напротив.

— Миссис Эскобар, не хотите ли вы исповедаться?

Она быстро перевела взгляд себе на руки, потом с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Нет.

— Потому что на исповеди вам придется признать, что все, что вы мне здесь наговорили, — ложь?

— Это не ложь, падре, а если даже и ложь, я не хочу знать правду.

— Тогда не понимаю, чем я могу вам помочь.

Она вздохнула, неожиданно нырнула в свои меха, откинулась на стуле и вытащила сумочку.

— Здесь можно курить?

— Если вам это так необходимо.

Она уже прикуривала. Он наклонился к ней через стол.

— Послушайте, чем дольше вы откладываете, тем труднее вам будет принять правду.

Пожав плечиком, она отвернулась в сторону, чтобы сигаретный дым не летел на падре Тони.

— А со временем вы, может быть, окажетесь вообще не в состоянии взглянуть правде в глаза. Это вас не пугает, миссис Эскобар?

Она удивленно открыла рот.

— Пугает?

— Я не думаю, что вы уже окончательно уверовали в то, что говорите. Пока это еще шутка, своего рода игра, но, если вы будете играть в нее слишком долго, дело может принять серьезный оборот. Возможно, случится так, что вы не сумеете выкарабкаться из этого.

Она тоже наклонилась к нему через стол, и жемчуг на ее шее тускло сверкнул.

— А кто вам сказал, что я хочу выкарабкаться?

Он порывисто поднялся и, растерянно глядя на дверь, пробормотал:

— Миссис Эскобар, не думаю, что я тот человек, который вам нужен в данную минуту. Я недостаточно компетентен… я хочу сказать, у меня…

Он бессильно развел руками.

— Но в чем дело, падре? — Она смотрела на него с удивлением.

— Не хотите ли вы поговорить со священником постарше?

— Вы мне вполне подходите.

— Нет, лучше вам поговорить с отцом-настоятелем. Я всю жизнь исповедуюсь только у него. Сам я принял постриг совсем недавно. А он необыкновенный старик, он все понимает. Я ведь ношу эту сутану меньше года. Позвольте, я позову его.

Она смотрела на него по-прежнему недоуменно, потом вдруг улыбнулась.

— Подождите, я сейчас, — крикнул он и, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуках и бросился к выходу. Только в дверях он понял, что даже не успел перевести дыхания. Он на секунду задержался, обернулся и увидел ее улыбающиеся глаза. Покраснев, он степенно сложил руки под наплечником и вышел, склонив голову.

На ступеньках лестницы, ведущей в спальни, сидели его послушники в джинсах и свитерах, и он недовольно подумал про себя, что надо будет им сказать, что монахам — будь они в сутане или в мирской одежде — не подобает сидеть развалившись и дергать друг друга за уши. Но, завидев его, они радостно вскочили на ноги, их поскучневшие лица посветлели, и он почувствовал угрызения совести.

— Простите, что заставил вас ждать, дети мои, но, боюсь, вам придется потерпеть еще немного. Почему бы вам пока не пойти на задний дворик? Там солнце.

— Вон идет брат-привратник, падре. Он, кажется, хочет вам что-то сказать.

— Падре Тони, та молодая дама в приемной просила вас не беспокоиться, она зайдет в другой раз.

— Она ушла?

— Как только вы вышли из приемной.

Молодой монах почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он отвернулся к стене и закрыл лицо руками. Послушники замерли разинув рты, привратник жестом велел им удалиться. Заслышав их шаги, падре Тони повернулся, протянул к ним руку и сказал:

— Погодите.

Они остановились и смущенно уставились на него. В окно за их спинами были видны дамы из общества святой Анны — коричневый меховой кружок. Разведя руки в стороны и улыбаясь солнцу, они поджидали свои автомобили. Но все эти знакомые лица на сей раз вызвали у падре Тони отвращение. Его послушники казались похожими на ядовитые грибы, дамы внизу — на стаю мышей. «Я чувствую себя в безопасности только с детьми и со старухами», — пришла ему в голову нелепая мысль, а вслух он сказал:

— Дети мои, у меня для вас дурные вести. Придется нам отложить нашу прогулку. Мне нужно съездить в город, — и, повернувшись к привратнику, он спросил. — Отец-настоятель у себя?

— Когда сегодня утром я позвонила Пепе, — рассказывала братьям Монсонам Рита за обедом у них дома, — и сообщила ему, что девушка исчезла, он спросил: «Какая девушка?» А потом сказал: «Ты идиотка. Конечно же, она исчезла. Начнем с того, что ее там вообще никогда не было. Она — иллюзия, галлюцинация». А сразу после этого он спросил: «Она не оставила для меня записки?» Если бы я могла добраться до него по телефонным проводам, я бы откусила ему нос!