Два кольца на двери были связаны веревкой, развязать ее ничего не стоило. Внутри, как ни странно, мрак был не такой уж густой — цементный пол и беленные известкой стены тускло отсвечивали. Фонарик быстро выявил еще один источник слабого свечения — меловую пыль, покрывавшую все поверхности. Нелегкая, должно быть, работа — вытирать здесь пыль, в этой часовне.

Присев у основания алтаря, Джек ощупал руками переднюю стенку. Она подалась. Сдвинулась в пазах, затем скользнула в сторону. Он отставил ее и осветил фонариком открывшуюся нишу. Внутри были разбитые вазы, хромоногий подсвечник, букет пожелтевших бумажных цветов и раздражающий ноздри запах застоявшейся пыли. Одной рукой выгребая этот хлам, он другой зажал нос платком.

Под слоем пыли открылась гладкая деревянная панель таких же размеров, как алтарный стол, — она, видимо, составляла основание его каркаса и некогда была прибита гвоздями. Но Джеку удалось просунуть с краю палец, и тяжелая доска приподнялась. Джек вытащил ее. Собственно, пол был из камня, но слева оказался чуть утопленный металлический квадрат — железная крышка люка, запертая на засов, концы которого входили в скобы, укрепленные в камне.

Джек вынул засов и поднял крышку. Фонарик высветил колодец, который, однако, спускался не отвесно, а шел под углом, теряясь во мраке. Взявшись за края люка, он влез в дыру и съехал вниз. Там, где скольжение кончилось, тоннель был почти горизонтальный, шириной с салон джипни. Джек пополз вперед и скоро обнаружил, что колодец опять резко уходит вниз. Он посветил фонариком. Длинный крутой спуск, похоже, кончался глухой стеной, но откуда-то снизу била упругая струя свежего воздуха.

Размышляя, стоит ли спускаться еще ниже, он внезапно услышал, как хлопнула наверху крышка люка. Грохот железа не оставил места для сомнений. Он бросился назад. Торопливо миновал горизонтальный участок, потом в панике стал карабкаться по наклонной стене колодца, то и дело срываясь, соскальзывая, судорожно цепляясь пальцами за камни, чтобы опять ползти вверх. Ужас охватил его, холодный пот заструился по лицу.

Наконец он достиг верха, но дыры над собой не увидел. Фонарик осветил только крышку люка. Упершись носками туфель в пол колодца, Джек головой и плечами попробовал приподнять ее, однако она не поддавалась. Он толкал крышку, бил в нее, плавно нажимал, но нет — люк не открывался, он был заперт. Тогда он начал кричать, проклинать, умолять — крышка оставалась неподвижной. Слышал ли его кто-нибудь наверху?..

В полном отчаянии он наконец прекратил борьбу, опустил руки и почувствовал, как скользит, стремительно скользит вниз, разгоняя мечущихся в испуге крыс, а потом, скатившись на дно колодца, недвижно застыл, поджав колени к подбородку. Некоторое время он так и лежал, свернувшись калачиком, в кромешной тьме горизонтальной штольни, истекая потом и дрожа. То была сама преисподняя, пучина адова, где он сгорал в невидимом огне. Но ведь снизу шел свежий воздух, а снизу могло означать — снаружи.

Джек приподнялся, подполз туда, откуда снова начинался резкий уклон, и опять включил фонарик. Да, похоже было, что тоннель упирается в стену. Перевернувшись на спину, он выпрямил ноги, напряг их, крепко зажмурился и заскользил вниз. И как только ступни коснулись стены, широко раскрыл глаза, потому что почувствовал — стена подалась.

Он посветил вокруг фонариком. Здесь, на дне, тоннель разветвлялся, уходя вправо и влево вдоль стены. Но ответвления его уже не интересовали. Главное — камень, в который он уперся ступнями. Ибо он двигался.

Он пнул его ногой, однако на сей раз камень остался неподвижным. Тогда он, извиваясь на спине, отполз повыше, на секунду замер, чтобы перевести дух, затем напряг мышцы ног до предела и всем своим весом рухнул вниз. От толчка камень под ногами снова подался. Он стал толкать его изо всех сил. Тот начал понемногу отходить. Еще удар, последний, — и камень отвалился. Джек, развернувшись, прополз головой вперед в дыру, направил туда луч фонарика и увидел каменное возвышение, похожее на стол. Или на алтарь.

Энсон тут же забыл о ссадинах и ушибах. Он был во внутренней пещере. Он нашел тайный ход.

Тоннель привел его к расположенной за алтарем нише. Большой центральный камень, выбитый из стены, лежал у его ног. Он имел форму клина: внутренняя сторона его была уже, чем внешняя, та, что смотрела в пещеру. И поскольку снаружи он был плотно пригнан к другим камням, отсюда его нельзя было сдвинуть ни ломом, ни кувалдой.

Джек кинулся во внешнюю пещеру и с воплями начал колотить в деревянную дверь.

Почти тотчас же он услышал, как охранник бегом бросился к пещере. Через щели в досках пробивался слабый свет. Но для Джека Энсона каждый тоненький лучик сиял ярко, как солнце.

В конце XVII века в Маниле скончалась женщина, известная городу как Ла Беата[61] и которую благочестиво и просто называли Эрмана — Сестра. Похороны этой женщины, простой крестьянки, вылились в памятное событие, торжественное и великолепное, достойное титулованной дамы. Тело ее было выставлено в доминиканском соборе на катафалке, окруженном толстыми, как шесты, свечами, а на погребение прибыли генерал-губернатор, архиепископ, главы монашеских орденов и такое множество народа, что казалось, будто вся Манила опустела и собралась у могилы. Были тут люди благородной крови и пеоны, испанцы и индейцы, богатые и бедные. Пришли и скептики, чтобы удостовериться, верен ли слух, будто тело источает благоухание и не окоченело, словно женщина просто спит, а лицо ее вновь обрело черты, присущие ей в молодости.

Поминальную речь у могилы произнес знаменитый проповедник, который взял для этого строки из Писания о малых и слабых, призванных осудить великих и могучих. Покойная, сказал он, явила чудо Господней милости, которая может наделить добродетель ясновидением, превосходящим знание ученых мужей, и которая вознесла сию смиренную индеанку до таких высот духовного совершенства, что в последние годы она уже близка была к блаженным.

«Тем не менее иные смеют глумливо утверждать, будто индейцы Филиппин слишком грубы и неотесанны, чтобы достичь духовного совершенства и мистической мудрости. Сии глумители исторгают богохульные речи, ибо подвергают сомнению силу божеской милости — той милости, что может воздвигнуть детей Аврааму даже из прутьев иссохших и камней; той благодати, что вознесла сию сестру нашу из навозной жижи полей на почетное место у груди Авраамовой. Ибо в глазах Господа нет у души ни расы, ни родословия, ни звания, ни цвета кожи. В глазах Господа сия Эрмана равна монархам, в слезах же наших ныне сияет она, равная святым!»

О похоронах говорил весь город. В течение многих дней с утра до позднего вечера шли к могиле паломники. Странствующие сказители уже слагали баллады о жизни и чудесных деяниях Эрманы. Вздорность этих сказок столь изумила монахов, что они сочли необходимым исследовать жизнь Эрманы и изложить ее в более сдержанном тоне. Из сохранившихся хроник самая ранняя принадлежит доминиканцу Яго дель Санто Росарио, опубликованная в виде тоненькой книжонки через два года после смерти Эрманы. Повествование брата Яго есть главный источник сведений о ранней поре ее жизни.

«…И хоть была она низкорожденной, но с детства поражала свою семью благородством речи и манер, редким даже среди высокорожденных, обретающих его только длительным учением, она же, рожденная в благодати, в обучении не нуждалась. С младых лет работала она в поле с братьями и помогала матери-вдовице вести хозяйство. Однажды, надумав подразнить ее, братья как-то вечером привели свинью и сказали, что свинье той надлежит остаться на ночь в хижине, кою девочка великими трудами сохраняла в чистоте. Она же вместо того, чтобы быть уязвленной, приветствовала свинью как почетного гостя, и вымыла ее так, что та сверкала, и приготовила ей ложе, и содеяла сие с такой кротостью, что оные скоты, ее братья, устыдились… И всякое время, кое имела для себя, проводила она у алтаря в молитве или слушая наставления, каковым внимала с разумением, поистине удивительным в душе, что была всего двумя поколениями отделена от язычества…»