Джек, решив, что теперь они более сердечно настроены по отношению друг к другу (хотя он все еще считал, что у Исагани Сеговии вид отъявленного мошенника), рискнул как бы невзначай спросить:

— А кто, по-вашему, Гиноонг Ина на самом деле?

Молодой человек ответил без промедления:

— Кто она такая на самом деле — это, как вы слышали от нее, несущественно. Возможно, она выдает себя за Урдуху Тиболи только потому, что надо же ей, в конце концов, иметь какое-то происхождение. Но она вполне может быть воплощением одной из жриц-правительниц или жриц-воительниц прошлого, вернувшейся, чтобы восстановить культ анито. Да, кстати, нам пора в храм, если вы хотите увидеть церемонию благословения.

Спускаясь с крыльца, Джек взглянул налево: вдоль границы двора тянулась высокая каменная ограда, которая как бы продолжала стену первого этажа.

— А там, за стеной, что? — спросил он.

— Тупик, упирающийся в реку. Дальше — склад лесоматериалов. Почему вы спрашиваете?

— Мне показалось, будто проехала машина.

— Вряд ли. Переулок очень узкий. И потом, это частное владение, территория склада. Там на въезде шлагбаум. Пойдемте, приятель, мы опаздываем.

Они пересекли двор и вошли в храм через заднюю дверь. Свободное пространство вокруг хижины с двух сторон было устлано плетеными циновками, на которых восседали почетные гости, среди них — несколько иностранцев. Сеговия нашел Джеку место у стены, затем присоединился к стражам, охранявшим барьер из бамбуковых скамеек.

Толпа, которую Джек недавно видел в состоянии страшного возбуждения, теперь напряженно застыла на полу. У каждого на коленях было вместилище для надежды — коробка, корзина, бутылка… Эти люди явились за дозой магии, способной утишить боль.

Лицом к святилищу на коленях, поджав под себя ноги, сидели семь «великих дев». Это был оркестр: гонг, барабан, цитра, лютня, свирель, ксилофон и цимбалы. Позади них, лицом к толпе, расположились остальные пять «весталок», как бы еще один, отдельный музыкальный инструмент — в унылое завывание, в перестук и уханье дикарского анданте вливалась их песня без слов, то падавшая до тихого, мрачного бормотанья, то крещендо взлетавшая вверх, словно вопль. Это отдаленное подобие музыки звучало как глас самой природы. Мрак внутри храма сгустился, уподобившись сумраку девственных джунглей, где толпа в молчании внимала голосам ветра и воды, размышлениям вслух птиц и животных, даже настороженному бытию прутьев иссохших и камней.

В хижине на бамбуковом полу восседала Гиноонг Ина в «позе лотоса», сложив ладони над пупком. Она взирала на окружавшую ее скорбь, но лицо ее оставалось бесстрастным. Страдание и исцеление так же своенравны и переменчивы к людям, как недород и изобилие. Не сострадание, а готовность принять все — вот что было сутью ее веры. И все же голова ее клонилась под гнетом повисшей в воздухе скорби.

Она встала, и музыка умолкла.

Жрица простерла объятия навстречу толпе.

— Встаньте! — сказала она по-тагальски.

По храму прокатился гул — множество людей встали на ноги.

— Поднимите перед собой то, что вы принесли.

И опять волной всколыхнулся воздух, когда толпа протянула коробки, корзинки, сумки и бутылки.

— Выше!

Все поднялось на уровень лиц.

— Еще выше! — звенящим голосом выкрикнула она.

Руки с заветными коробками, сумками, корзинами, бутылками взметнулись над головами.

Левой рукой жрица описала в воздухе круг, а правой рассекла его сперва на два полумесяца, потом на четверти, на узкие серпы. Она дохнула на эти воображаемые сегменты, затем стала как бы сдувать их по направлению к поднятым над головами сосудам, одновременно будто отталкивая что-то руками.

— Теперь сядьте, — приказала она толпе, — и держите это у сердца.

Несколько стражей отступили в сторону, и сквозь бреши, образовавшиеся в их стене, двенадцать весталок двинулись в толпу. Каждая держала чашу с водой, в которую подмешана была капля-другая крови — кровь белой курицы, принесенной в жертву в начале церемонии. И у каждой была в руке ветвь, которую она окунула в чашу. Медленно проходя сквозь толпу страждущих, двенадцать дев кропили воздух над ними.

Тем временем Гиноонг Ина, опять усевшись в «позе лотоса» на бамбуковом полу хижины, громким голосом вновь и вновь повторяла две молитвы, выдерживая долгую паузу после каждого повтора.

Первая молитва гласила:

— Духи воздуха, огня, воды и земли, благословите сии дары, дабы служили они нашему здоровью и счастью.

Вторая:

— Духи растений, камней, плоти и крови, примите сии дары, дабы несли они нам здоровье и счастье.

Джек Энсон поразился сдержанной силе ее голоса — сама жрица казалась измученной. Он смотрел на лицо в профиль и видел, как проступает в его чертах этот густеющий мрак, словно, склоняясь в печали, она действительно вбирала в себя скорбь собравшихся. А может, она заметила его взгляд и теперь просто играла свою роль?

Подошел Исагани Сеговия и сел рядом.

— Ну что вы скажете о нашей «зеленой мессе»? — спросил он.

— Неужели они проделывают это четыре раза в день — и она и девушки?

— С девушками никаких проблем. Их две смены, и они подменяют друг друга. Но Ина должна быть здесь на трех службах, а потом еще полуночная программа на телевидении, ее смотрят тысячи. Люди встают перед экраном, протягивают к нему пригоршни риса, земли, воды, прутья и камни, так же, как вы только что видели здесь.

— И магия доходит до них через кинескоп?

— Очевидно. Есть сообщения о множестве случаев исцеления у наших телезрителей. Если хотите, магия ведь может пребывать и в телевизоре. Когда я приехал в Себу, там был большой шум вокруг какого-то «волшебного ящика», собирались толпы народу. Оказалось, что «волшебный ящик» — это телевизор, который так часто включали на прием наших молебствий, что он сам стал чудотворным. Люди старались прикоснуться к нему, чтобы обрести счастье и здоровье, чтобы избавиться от боли. Я бы сказал, в этом тоже есть смысл. Раз духи-анито везде и во всем, почему бы им не жить в кинескопе?

На первое они заказали охлажденное гаспачо и кальмара под соусом из его же чернильной жидкости. Из мясного Чеденг подали маленький горшочек косидо, Джеку — большую тарелку рубца. Кроме того, целое блюдо паэльи на двоих. К первому у них было пиво, к кальмарам — ром с лимоном, и по бокалу красного вина к мясу.

Они ужинали тет-а-тет в «Креольском патио». Алекс прислал сказать, чтобы начинали без него — срочное дело, он задержится.

«Креольское патио», напоминавшее им о днях юности, представляло собой старый дом с внутренним двориком на берегу бухты. Теперь этот внутренний дворик покрыли стеклянной крышей и превратили в танцплощадку с помостом для оркестра в углу. Вдоль балюстрады по всем четырем сторонам поставили столики, на каждом — фонарик со свечой. Оркестр составляли пианино, труба и четыре гитары; все музыканты — в лилово-розовых рубашках с широкими рукавами. Музыка, которой жаждала наиболее почитаемая здесь публика, отдавала ностальгией: румба, танго, пасодобль чередовались со спотыкающимися ритмами ча-ча-ча и воплями ранчеро.

Между переменами блюд Джек и Чеденг танцевали. Она была в желтом платье мини, он — в коричневой рубашке. Язвительная при встрече, она немного оттаяла, когда он преподнес ей орхидеи, а потом, пока они ели, пили и танцевали, опять затихла, чувствуя в нем какую-то напряженность. Но когда в медленном танце он прижимал ее к себе, не противилась. За столом она с любопытством всматривалась в него, он же избегал ее взгляда, не поднимая глаз выше веточки орхидей, которую она приколола к плечу. Она с удивлением обнаружила, что и ее сковывает напряжение, словно она заражалась его скрытой страстью. Налет вины делал их непринужденный разговор слишком многозначительным, точно они были шпионами и обменивались закодированными фразами. На них уже с интересом посматривали из-за других столиков. Тем не менее они ели и пили даже с какой-то жадностью, словно аппетит одного подстегивал другого.