Влюбленность в Ирочку достигла катарсиса во время нашего ночного купанья. Это, как ракета-носитель: взлетела на межпланетную высоту, выбросила вторую ступень — собственно космический корабль, и сгорела дотла. Сгорела моя влюбленность, оставив место для ровного счастья любоваться Ирочкой, общаться с ней, вступать в духовный или сексуальный контакт. Собственно, начало этому процессу перехода влюбленности в любовь было положено еще в ее студенческие годы, когда образовался треугольник: Ирочка — Глеб — Даня. Этим и объясняется мое отношение к еретическим мыслям, начавшим появляться взамен полного равнодушия ко всему, кроме моей собственной болезни. Вполне естественным было появление в моей палате и мелькание в течение дня Васи Рубинштейна. Он, как правило, приносил с колхозного рынка лесные ягоды (землянику, малину, чернику, а иногда раннюю морошку или бруснику), или, бог весть откуда, дефицит (сыр, колбаса), и кормил меня, как своего ребенка или младшего брата. Иногда заглядывала Ирочка и не без иронии (Ироч — ирон) произносила: «Правда, Васенька очень милый?» или «Правда, Даник очень трогательный?» После шести вечера, ну, иногда после семи ко мне никто не заглядывал, кроме санитарки, разносившей по палатам чай с двумя квадратиками пиленого сахара, кусочком сливочного масла и двумя ломтиками белого хлеба на большой плоской тарелке. Там же помещалась кружка с чаем. Весь вечер я читал или что-то записывал в моем блокноте, с которым я не расставался ни на минуту. Видимо, я начинал поправляться. Потому что на смену полному равнодушию к тому, как проводят вечера Ирочка и Вася Рубинштейн, я начал придумывать вариации и задавать себе вопросы. Не то, чтобы с оттенком ревности, а просто из интереса, естественного по отношению к близким людям. Температура спадала, интерес повышался. Наконец, после того, как градусник показывал 36.6 — 36.8 подряд три или четыре дня, мой интерес настолько возрос, что я спросил невзначай: «А что, Вася, не секрет ли, во-первых, где ты остановился? А во-вторых, надолго ли приехал?» «Вовсе не секрет, Даня. Какие у меня от тебя секреты! Остановился в городской гостинице. А уеду, как только тебя выпишут из больницы. Поправишься окончательно, и вместе вернемся в Питер!» «Здорово ты распорядился, Васенька!» «Таково желание Ирочки, старик. И сюда я приехал по ее вызову. И эритромицин достал и привез по ее просьбе». «Я думал, из-за меня». «Нет, старик, из-за нее! Не обольщайся. Ну, конечно же, я рад, что ты поправляешься. Но все же — из-за нее. Я от жены и трехлетней дочурки из-за Ирочки уехал. И все, что Ирочка попросит, сделаю без оглядки». «Спасибо за честный ответ, Вася». «На здоровье! Я думал, что ты сам все понял. Ты, как и все мы, к ней навеки привязан».

Да, я поправился. Иначе бы не решился выслеживать Ирочку и Васю. Значит ли это, что моя былая влюбленность возобновилась? Нисколько! Я даже с удивлением рассматривал себя до и после рокового купания и болезни, единственно, чтобы поставить всех и все на свои места, и прежде всего, самого себя. По моей теории, влюбленность исчезла, приобретя взамен черты устоявшейся любви. Но почему же Ирочка продолжала волновать меня, как в первый день нашей встречи около чугунной калитки входа в Лесотехнический парк? Скажем сегодня, во время утреннего обхода я не мог оторвать взгляда от ее длинных загорелых ног, когда она присаживалась на край моей больничной койки, приподняв инстинктивно край халата?

Одежда моя была во флигельке. Ключ в тумбочке. Я надел брюки, ковбойку и пиджак в клеточку, привезенный из путешествия в Таллинн, куда в конце мая ездил с другими переводчиками на презентацию эстонской антологии. Город Бокситогорск не занимал большого пространства даже на карте Ленинградской области, если прибегнуть к географическим понятиям. И все же от больницы до центра пришлось бы топать около трех автобусных остановок. Часто ли ходит городской автобус, я понятия не имел и стоял в задумчивости: дожидаться общественного транспорта или присоединиться к неутомимому племени пешеходов? Однако термин неутомимый пешеход из словаря Ильфа/Петрова ко мне явно не подходил. Я был утомлен воспалением легких. Одна мысль о продолжительном шагании по улицам провинциального городка вызывала тоску. Словом, буквально с первых же минут возникала ситуация, которую я готов был оценить как неразрешимую. Таково свойство моей натуры. Всякая проблема спервоначала кажется ошарашивающей, противоречащей моим жизненным планам, невыполнимой настолько, что я в течение нескольких минут/часов испытываю чуть ли не состояние психологического шока. Потом ко мне возвращаются способность логически и остро мыслить, чувство юмора, практическая сноровка. Надо только преодолеть удар первой волны. И на этот раз, чуть ли не в шоке, стоял я на остановке автобуса, раскачиваясь на противоречивых мыслях, из которых я настойчиво выбрал одну: искать Ирочку и Васю в городской гостинице. То есть, прежде всего, добраться до гостиницы, где остановился Вася Рубинштейн. Я ни минуты не сомневался, что найду их там. Лишь бы добраться! Правда, зачем?

Вместо запыленного серо-голубого автобуса к остановке подкатил зеленый военный автомобильчик (джип), крытый темно-зеленым брезентом и продуваемый дорожными ветрами со всех сторон, кроме ветрового стекла. За рулем военного автомобильчика (джипа) сидел молодой офицер в чине капитана с красным околышем фуражки и папироской в зубах. Молодой капитан в гимнастерке, тугой портупее, начищенных до зеркальности сапогах, погонах с красной общевойсковой окантовкой, соскочил со ступеньки джипа и весело представился: «Капитан Лебедев, Николай Иванович!» Он растер подошвой сапога мшистые остатки папиросы, брошенной на асфальт, и протянул мне руку, сухую и сильную. Мне ничего не оставалось, как протянуть свою и представиться. «Я, собственно, с вами знаком, Даниил Петрович. Заочно покудова. А нынче вот лично посчастливилось. Ирина Федоровна неоднократно о вас отзывалась. О стихах, особо». «О стихах?» «Ну, да, главным делом». По правде говоря, я был ошарашен не только знакомством с неизвестно откуда взявшимся капитаном Лебедевым, но и его осведомленностью о моих литературных пристрастиях. («Ах да Ирочка! Хороша! Никак не ожидал от нее такой степени откровенности с советским офицером!») А тем временем, капитан Лебедев усадил меня рядом с собой на высокое твердое гранитолевое сиденье джипа, и мы покатили в сторону центра города. «Вас не интересует, куда мы направляемся, Даниил Петрович?» — спросил капитан Лебедев с хитроватой ужимкой в голосе.

Пока он смотрел вперед на дорогу, повернувшись ко мне в профиль, набросаю краткий его портрет: рыжеват, курнос, гладко выбрит, широкоплеч, резок и точен в движениях, вежлив. Что за личность скрывалась за этим фасадом, я мог только предполагать. Но как Ирочка допустила?! Допустила? Допустила знакомство или допустила к себе? Именно тогда впервые за всю короткую прошлую и длинную будущую жизнь моих отношений с Ирочкой Князевой я ответил себе самому: «Она может допустить все, что угодно!» Наверняка капитан Лебедев ощутил, что происходило со мной, и не посетовал на мое невежливое молчание, а спросил снова: «Куда подбросить?» «К гостинице!» — ответил я не слишком любезно, все еще находясь под впечатлением от знакомства с еще одним Ирочкиным почитателем. Никаких сомнений у меня в этом не было. Интересная штука — чувство самосохранения. Пока я болел, мне было все равно, какой ценой был добыт, доставлен и оплачен американский антибиотик эритромицин. Говоря прямым языком рынка этических ценностей: чем было заплачено за гарантию моего выздоровления? Я ведь знал, что до этого Васенька Рубинштейн и не мечтал оказаться в числе приближенных к Ирочке Князевой, которая называла его мой тоскующий ангел. И тут меня осенила догадка: Ирочка пошла на это единственно ради меня, то есть расплатилась собой (свом прекрасным телом, своим беспечным смехом, своим драгоценным временем) за то, что Васенька Рубинштейн привез мне чудодейственный эритромицин. И при необходимости будет привозить и выручать всегда! Эта простая догадка поразила меня своей непреклонной логикой: за все надо платить. И если ты сам не в состоянии заплатить (как я за эритромицин), за тебя расплачиваются близкие тебе люди. Ирочка заплатила собой за мое выздоровление от крупозной пневмонии. И продолжает платить, находясь с тоскующим ангелом в его гостиничном номере. Или собираясь в номер? Или выйдя из номера, отработав должок за меня? Вот до какого цинизма я докатился со своими теориями влюбленности и любви! Но при чем тут капитан Лебедев, который весело крутил баранку зеленого автомобильчика под названием джип и смолил папироску «Беломорканал»? Я не знал при чем, но раз и навсегда поверил в детерминированность любого шага нашей Ирочки. И моментально адвокат Дьявола, присутствующий в сознании любого нормального индивидуума (а ненормального — тем более, да и не в единственном экземпляре!) шепнул мне: «А от тебя-то, Даниил Петрович Новосельцевский, какая польза? А от Глебушки Карелина?» И снова я всмотрелся в профиль капитана Лебедева.