И при этом Ирочка обладала несомненной властью над нами. Достаточно вспомнить признание Васеньки Рубинштейна еще в прошлом году, когда я навестил Ирочку в Бокситогорске и свалился в крупозной пневмонии. Именно тогда Васенька привез эритромицин, который вытащил меня из болезни. Именно тогда и признался мне Васенька: «Я от жены и трехлетней дочурки из-за Ирочки ушел. Причем, без всякой надежды получить ее когда-нибудь. Но, даже зная это, сделаю без оглядки все, что она попросит».

Наконец, на стол были поставлены новые закуски и раскупорены новые бутылки. В середине стола освободили место для индейки, такой аппетитной, такой поджаристой, такой ароматной, такой возбуждающей, такой новогодней (а день рождения — это и есть Новый год), что дискуссия сама собой улеглась, гости угомонились, а Васенька, облаченный в белый сатиновый передник, вполне в стиле французских гарсонов, начал разрезать сказочную птицу на пласты дымящегося мяса и раскладывать индюшатину по тарелкам гостей. Беседа велась вполне миролюбивая. Глагол вилась тоже подходит, потому что застольная беседа вилась и велась безо всяких дискуссий, а наша хозяйка была настолько прозорливой и осмотрительной, что сервировала стол, оставив между гостями несколько свободных стульев: вдруг еще кто-нибудь забежит на огонек! Ирочка время от времени пересаживалась с одного свободного стула на другой, одаривая нас всех милым разговором и дыханием нежного тела. В который раз я принимаюсь вспомнить всю историю нашей любви (всей компании к Ирочке и отдельно моей к Ирочке), и каждый раз самым первым появлялось ее милое лицо, веселые серые глаза, совершенная линия стрижки на горделиво посаженной голове, античная шея, грудь, спина, ноги. Все соответствовало слову красота. Эта женщина-красота переходила от одного к другому, никого не обделяя, но и никому не давая преимущества даже в надежде на будущее. Наверно, мне было легче, нежели другим. Глебушке Карелину, пожалуй, тоже. Оба мы прошли пик нашей пылкой влюбленности. Так казалось нам, забывшим или не знавшим, что биологическим процессам присущи колебания и возвраты, образующие несколько витков и пиков, (недаром структура ДНК напоминает винтовую лестницу, а любовь есть еще и часть биологии) и могли себе позволить находиться в состоянии блаженной нирваны. Мы и продолжали довольно активные возлияния, в то время как Вадим Рогов остановился на третьей рюмке коньяка, скупо ел и, пожалуй, принял тактику активного выжидания. Когда в очередной раз Ирочка подсела к московскому гостю, он с энтузиазмом принялся рассказывать ей, как удобно в самом центре Москвы расположена его квартира, в которой он живет с пожилой матерью, вышедшей на пенсию с должности редактора в отделе прозы издательства «Художественная литература». «Вот бы отдела поэзии, — с энтузиазмом подхватила Ирочка, — помогла бы нашему Данику достать переводы!» Меня эта практичность Ирочки задела за живое, но пока я подыскивал подходящую форму вежливого отказа от покровительства, Вадим Рогов вальяжно вставил словцо: «Никаких проблем! У матушки все связи сохранились. Поможем!»

Вдохновленный дополнительным вниманием Вадим Рогов вдруг добавил: «Кстати, в поддержку моей идеи о возможности присоединять к крупным предприятиям так называемые „сателлитные“ цеха, мы с профессором Князевым предложили вдобавок к получению камфорного масла и других лечебных продуктов из древесной коры, начать добычу березового гриба — чаги». «Что? Что это за чага? Объясните! В первый раз слышим: чага!» — посыпались вопросы. Конечно же, это были сухие ветки в роговский костер. «Ничего не знаете про чагу? — спросил Рогов. — Тогда я коротенько расскажу. Чага это черный гриб, паразитирующий, как правило, на березе, а иногда и на ольхе, вязе, буке или рябине. Но обычно на березе. Потому в народе и зовут его березовый гриб. С давних времен отваром чаги в народной медицине лечили всякие хронические или воспалительные процессы и даже опухоли. Так что вот на базе Лесной академии мы собираемся открыть первую производственную лабораторию по добыче чаги и изготовлению лечебного экстракта из чаги — бефунгина. Была даже заметка в „Вечернем Ленинграде“». Никто из компании заметку не читал. Ирочка воскликнула: «Потрясающе! А когда начнутся испытания чаги?» «На животных уже начаты», — ответил Рогов. «Где?» — спросила Ирочка, живо заинтересовавшись. «В Институте онкологии на Березовой аллее. Какова игра слов получается!» — сострил Рогов. «А если без игры слов, а по существу? Начали лечить больных?» — спросил Васенька Рубинштейн. «Именно! Там же — на Березовой аллее! — ответил Рогов. — Но препарата чаги — бефунгина крайне мало».

Все эти маневры московского гостя продолжали возбуждать Васеньку Рубинштейна. Это видно было по его лицу. Но как человек добродушный, доброжелательный и не слишком острый на словцо, он все никак не мог найти вежливую форму для торможения активности нового претендента на Ирочкину благосклонность. Или была другая причина, а не только Ирочка? Васенька к месту и не к месту обращался к Рогову как к нашему индийскому гостю вместо московского гостя и, не добившись никакой реакции, прямолинейно объявил, что будет исполнять песню индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». Он даже спел несколько музыкальных фраз, но стушевался и уселся на место, продолжая запивать индейку торопливыми глотками «Мукузани». Ирочка взглянула на Васеньку с досадным недоумением. Да, ее тоскующий ангел был чем-то серьезно встревожен. Словно кого-то или чего-то ждал или что-то предчувствовал.

В это время в дверь позвонили, и наша именинница поспешила открывать. Это было, как в театре. Мы сидели на сцене вокруг праздничного стола, а из-за кулис, куда убежала Ирочка, слышался ее серебристый смех и неразборчивые длинноты второго голоса. Через две-три минуты подталкиваемый хозяйкой в столовую вошел капитан Лебедев Николай Иванович. Я впредь буду его называть по фамилии, имени и отчеству или воинскому званию капитан, хотя никаких сомнений нет, что его воинские звания успешно росли, соответственно сроку службы и заслугам. Он был в костюме мышастого цвета, голубоватой рубашке, зеленоватом галстуке-неразвязайке и с пышным букетом георгинов, помахивавших красными, белыми и бело-красными хвостами лепестков. Ирочка, казалось, была несколько удивлена, но виду не показала, приняла букет, подставила одну за другой щеки для поздравительного поцелуя и усадила нового гостя на свободный стул между мной и Васенькой Рубинштейном, что было естественно при нашем знакомстве еще с Бокситогорска. Лебедев нимало не смущаясь бросился было произносить тост, но был приторможен Ирочкой, которая, улыбаясь и предлагая очередному гостю закуски (водку налил кто-то незамедлительно), поинтересовалась, как это он узнал и пришел поздравить в срок, хотя точная дата дня рождения несколько расходилась с нынешней? Почему не позвонил предварительно? И вообще-то, откуда приехал? На что Лебедев, все равно начав с поздравления именинницы, объяснил, что по долгу службы переведен в Ленинград, где работает в известном и очень серьезном учреждении на Литейном проспекте, которое уважительно называют Большой Дом, а насчет празднования дня рождения, то как говорят в народе, слухом земля полнится. В ответ мой внутренний застольный механизм, ведающий скорыми ответами на такого рода народные присказки, завертелся, закрутился и хотел было съязвить на тему Большого Дома и антенн на его крыше, приспособленных для отлова подобных слухов. Все же я заставил себя сдержаться. А потом было поздно острить, потому что в столовую быстрыми шагами вошла миловидная молодая женщина выраженного еврейского фенотипа.

«Я извиняюсь! Я очень извиняюсь! На двери висит табличка: Профессор Федор Николаевич Князев. Дверь открыта. Или я ошиблась адресом?» — сказала молодая женщина еврейской наружности и окинула взглядом стол, пытаясь определить среди сидевших профессора Князева. Ирочка поднялась и пошла к ней навстречу: «Нет, вы не ошиблись, милая. Это, действительно, квартира профессора Князева. Правда, в настоящее время его здесь нет. Но это неважно. Я его дочь. Меня зовут Ирина. Ирина Федоровна Князева. Чем я могу вам помочь? Кто вы?» Незнакомка окинула наше застолье горящим возбужденным взглядом, который, как палочка дирижера или рука гипнотизера, повел за собой наши взгляды, и остановился на Васеньке Рубинштейне. «Как вас зовут?» — повторила Ирочка. «Римма, — ответила незнакомка. — Римма Исааковна Рубинштейн. Хотя, я, наверно, схожу с ума, что неудивительно в моей ситуации. Но вот он (незнакомка показала на Васеньку) подтвердит, что я вас не обманываю, потому что он — это мой почти что бывший муж — Василий Павлович Рубинштейн». Васенька сидел не шелохнувшись. Мягкая улыбка покинула его широкое хазарское лицо. «Пожалуйста, подтверди, Василий!» «Подтверждаю. Моя почти что бывшая, — кивнул Васенька совсем невесело. — Зачем ты сюда пришла, Римка?» «Ну, ясно, что не из-за тебя. Ты для меня не существуешь больше года! Мне нужен профессор Князев!» «Что же вы стоите, Римма? Садитесь, хотя бы сюда, — Ирочка показала на стул между собой и Роговым. — Отдохните, выпейте с нами. Что вам налить?» «Немного водки», — ответила Римма. «Налейте Римме водки!» — сказала Ирочка, и кто-то из гостей, кажется, Рогов, налил водку в подставленную Ирочкой стопку. «Ну и выпьем за знакомство, Римма. А потом расскажите, зачем вам понадобился мой отец — профессор Князев?» — спросила Ирочка. У нее была какая-то неповторимая врожденная способность успокаивать людей, находить слова, которые хотя бы на время снимают тревогу. Да и водка начала производить седативный эффект. «Все это совершенно невообразимо. Я искала профессора Князева, а встретилась с его дочерью. И Василий тут же оказался. Правда, это странно, Вася?» «Очень», — согласился Васенька и тоже выпил водки. «Все-таки скажите Римма, зачем вам понадобился мой отец?» — повторила Ирочка. «Я не знаю, с чего начать. Вы празднуете, а я со своим несчастьем. Я ведь не предполагала… Думала поговорить с профессором Князевым… Все произошло так внезапно. Я сама работаю в гомеопатической аптеке. Но, знаете, против рака гомеопатия бессильна. И вот возвращаюсь я из аптеки, покупаю в газетном киоске газету „Вечерний Ленинград“ и читаю коротенькую статью, в которой корреспондент газеты написал о том, что в Лесной академии организуется лаборатория по сбору березового гриба — чаги. И что получены первые наблюдения по лечению отваром этого гриба людей, больных раком». «Покажите мне газету!» — воскликнул Рогов.