Итак, начальник транспортных перевозок Юхан Окерблюм отдыхает. Протестантская закалка запрещает ему раздеться и уложить спину и больную ногу в удобную постель. Нет, он сидит в просторном кресле, одетый в короткий, элегантный послеобеденный халат, а рядом лежит научный труд. Только вот очки он сдвинул на лоб. На столике возле кресла — послеобеденная трубка, жестянка с табаком и рюмка с абсентом. Ноги покоятся на скамеечке с вышитой подушкой, колени укрыты пледом. Светлая комната выходит окнами во двор, посему здесь царит тишина. Высокое ухоженное дерево не впускает в окно солнечные лучи и бросает зеленые подвижные тени на книжные стеллажи и картины с итальянскими мотивами. Важного вида напольные часы отмеряют время вежливым тиканием. Дощатый пол устлан восточным ковром ненавязчивых тонов и узора.

Как бы то ни было, но в эту минуту открывается дверь, очень осторожно, и второе главное действующее лицо нашего повествования входит в комнату, тихо-тихо. Это молодая женщина, которую зовут Анна, ей недавно исполнилось двадцать, она небольшого роста, миловидна, но с вполне развившейся фигурой и длинными каштановыми волосами, чуть рыжеватыми на концах. У нее теплые карие глаза, красивой формы нос, чувственный добрый рот и по-детски округлые щеки. На ней дорогая кружевная блузка, длинная, элегантного кроя юбка из светлой шерсти и широкий пояс вокруг узкой талии. Никаких украшений, если не считать легких брильянтовых сережек. Ботинки по моде, на высоких каблуках.

Так вот она выглядит — та, которую в действительности звали Карин. Я не хочу и не могу объяснить, почему у меня такая потребность смешивать и изменять имена: моего отца ведь звали Эрик, а бабушку по матери как раз Анна. Что ж, может, это входит в правила игры — а ведь это и есть игра.

Анна. Вы спите, папа?

Юхан Окерблюм. Конечно. Я сплю и вижу во сне, что сплю. И вижу во сне, что сижу в своем кабинете и сплю. И тут открывается дверь и входит самая красивая, самая любимая, самая нежная. И она подходит ко мне и обдает меня своим нежным дыханием и спрашивает, сплю ли я. И тогда мне снится, что я думаю: вот так, должно быть, просыпаются в раю.

Анна. Вам, папа, надо научиться снимать очки, когда вы отдыхаете после обеда. А то они могут упасть и разбиться.

Юхан Окерблюм. Ты такая же разумная, как твоя мать. Тебе бы следовало знать, что я все делаю намеренно и продуманно. Если я сдвигаю очки на лоб, отдыхая после обеда, так для того, чтобы создать впечатление творческого состояния с закрытыми глазами. Никому — кроме тебя — не удастся застать врасплох Юхана Окерблюма с опущенным подбородком и раскрытым ртом.

Анна. Нет, нет, вы, папа, спали прилично, красиво, контролируя себя. Как всегда.

Юхан Окерблюм. Ну, так чего тебе нужно, мое сердечко?

Анна. Через несколько минут ужин. Кстати, можно мне попробовать ваш абсент, папа? Говорят, это грешно? Подумайте о Кристиане Круге и всех этих гениальных норвежцах, которые сошли с ума от абсента. (Пригубливает.) Если пьешь абсент, надо, наверное, быть особо большим грешником, чтобы заставить себя пить его. Посидите спокойно, я причешу вам волосы, чтобы вы были красивым.

Анна исчезает в соседней комнате и тотчас возвращается с расческой и щеткой.

Юхан Окерблюм. У нас, кажется, к обеду ожидается гость? Эрнст вроде собирался…

Анна. Это товарищ Эрнста. Они вместе поют в Академическом хоре. Эрнст говорит, что этот парень изучает богословие.

Юхан Окерблюм. Что? Будущий священник? Ну, коли Эрнст общается с пасторским учеником, значит, верно, грядет Судный день.

Анна. Не дурачьтесь, папа. Эрнст говорит, что этот мальчик — забыла, как его зовут, — очень милый. Кроме того, он, кажется, жутко бедный. Но красивый.

Юхан Окерблюм. Вот оно что, в таком случае мне понятен этот неожиданный интерес к новому приятелю твоего брата.

Анна. Вы опять дурачитесь, папа. Я выйду замуж за брата Эрнста. Он для меня Единственный.

Юхан Окерблюм. А как же я?

Анна. И вы, конечно! Разве мама вам не говорила, что надо следить за волосами в ушах? Как можно что-то слышать, когда в ушах столько волос.

Юхан Окерблюм. Это особенные, тоненькие волоски — слуховые, и их никому не дозволено трогать! С помощью этих слуховых волосков у меня развился особого рода слух, позволяющий мне слышать, что люди думают. Большинство ведь говорят одно, а думают другое. И я это сразу же слышу благодаря моим слуховым волоскам.

Анна. А вы можете сказать, о чем я сейчас думаю?

Юхан Окерблюм. Ты слишком близко стоишь. Слуховые волоски перенапряжены. Отойди подальше, туда, куда солнце пробивается, и я тут же скажу, о чем ты думаешь.

Анна (смеется, отходит). Ну давайте, папа!

Юхан Окерблюм. Ты очень довольна собой. И вдобавок очень довольна тем, что твой отец тебя любит.

Когда часы на Домском соборе, часы в передней и ушедшие в себя часы в кабинете бьют пять, распахивается дверь, и начальник транспортных перевозок вступает в залу вместе с Анной. Правую руку он положил ей на плечо, левой опирается на палку.

Все встают, приветствуя главу семейства. Тут, быть может, самый подходящий момент описать присутствующих: о фру Карин мы уже говорили, как и о ее любимом сыне Эрнсте, ровеснике Хенрика. Трое братьев — Оскар, Густав и Карл — стоят чуть в стороне, выясняя что-то по поводу одной из вечных вексельных операций Карла. Они говорят, перебивая друг друга. При появлении отца они тотчас умолкают и, вежливо улыбаясь, поворачиваются к вошедшим.

Оскар похож на отца, преуспевающий оптовик, уверенный в себе и немногословный. Он женат на длинной худой женщине болезненного вида, очки скрывают ее полные боли глаза. Считается, что она постоянно находится на пороге смерти. Каждую осень она уезжает на курорты и воды на юг Германии или в Швейцарию, каждую весну возвращается согбенная, пошатывающаяся, со страдальческой извиняющейся улыбкой: я все еще жива, потерпите еще немножко.

Густав — профессор римского права и зануда, что с удовольствием отмечается окружающими. В качестве защиты он приобрел себе приличную округлость. Он добродушно подсмеивается над своим занудством, качая при этом головой. Его жена Марта — русского происхождения, говорит по-шведски с сильным акцентом и обладает веселым нравом. Ее с мужем объединяет страстная любовь к утехам стола. У них две красивые и несколько упрямые дочери в младшем подростковом возрасте.

Карл — инженер и изобретатель, как правило, не слишком удачливый. Большинство считает его белой вороной в семье. Ум в нем сочетается с мизантропией, он холостяк и не особенно чистоплотен — ни душой, ни телом. Это последнее обстоятельство вызывает постоянное недовольство мачехи. Да, что-то в брате Карле есть эдакого, и к нему я скоро вернусь.

Присутствует здесь и Торстен Булин, молодой гений с мужественными чертами лица и летящими волосами, небрежно-элегантный, любимец всего семейства. В свои двадцать четыре он пишет докторскую диссертацию (о григорианских церковных песнопениях в допротестантском хорале того вида, в коем они отражены в сборнике песен, найденном при реставрации церкви Скаттунгбю в 1898 г.). И наконец, молодой Булин считается суженым Анны. Утверждают, что молодые люди достаточно определенно демонстрируют свои горячие чувства.

В дверях столовой появляется честная фрёкен Сири, вид у нее несколько растерянный. Карин Окерблюм заявляет через всю комнату: наш гость к обеду не явился. Подождем еще несколько минут, может быть, он все-таки придет.

Карин (Эрнсту). Ты предупредил своего друга, что обед в пять?

Эрнст. Я обратил его внимание на то, что в этом вопросе наша семья болезненно пунктуальна. Он сказал, что сам отчаянно пунктуален.