Нет. Он своими глазами видел и этот отрезок канала, и дома, отражавшиеся в его тихой воде, и очень низкий мост, преграждавший вход в канал… и остов заброшенного корабля… Правда, это могло происходить в какой-нибудь другой день, в другом месте или даже во сне.

Вот улица Жанека и стена вокруг школьного двора, где осыпались каштановые деревья. «Внимание, граждане». И вот указатель, призывающий водителей снизить скорость.

Стоящий у входа на мост человек в темно-синем кителе и форменной фуражке кивает ему, как старый знакомый.

В большом доме, как всегда, тихо.

На первом этаже старая глухая экономка завершает приготовления к ужину. На ногах у нее войлочные шлепанцы, поэтому не слышно, как она ходит взад-вперед по коридору – между кухней и столовой, где на громадный стол в раз и навсегда заведенном порядке кладется единственный прибор.

Сегодня понедельник, по понедельникам ужин простой: овощной суп, наверно, немного ветчины и какое-нибудь крем-брюле непонятного вкуса или рисовый пудинг с карамельным соусом…

Но еда не слишком занимает Даниэля Дюпона.

Сидя за письменным столом, он осматривает свой револьвер. Им много лет уже не пользовались, и теперь он может отказать. Дюпон очень осторожно приступает к делу: разбирает револьвер, вынимает пули, тщательно прочищает весь механизм, проверяя его исправность; наконец, вставляет магазин на место, а тряпку убирает в ящик.

Человек он дотошный, любит, чтобы всякая работа была сделана на совесть. Пуля в сердце – это доставит меньше всего хлопот. Если выстрелить как надо – он долго обсуждал это с доктором Жюаром, – смерть будет мгновенной, а потеря крови – очень незначительной. И старой Анне не придется долго отмывать кровавые пятна, а для нее это самое важное. Он знает, что Анна его не любит.

Впрочем, его вообще мало кто любил. Эвелина… Но он убивает себя не из-за нее. Что на его долю досталось мало любви – это ему безразлично. Он убивает себя без причины – просто от усталости.

Дюпон делает несколько шагов по светло-зеленому ковру, который приглушает звуки. В тесном кабинете мало места, чтобы прохаживаться. Со всех сторон его окружают книги: право, социальное законодательство, политическая экономия… внизу слева, с краю стеллажа, стоят несколько книг, его собственный вклад в эти исследования. Не так уж много. Но все-таки там были две или три дельные мысли. И кто это понял? Тем хуже для них.

Он останавливается у стола и смотрит на письма, которые только что написал: одно – Руа-Дозе, другое – Жюару… а кому еще? Может быть, жене? Нет; а письмо министру он, вероятно, отправил вчера…

Он останавливается у стола и бросает последний взгляд на письмо, которое только что написал Жюару. Оно написано ясно и убедительно; в нем содержатся все необходимые разъяснения для того, чтобы выдать самоубийство за убийство.

Сначала Дюпон хотел инсценировать несчастный случай: «Во время чистки старого револьвера пуля попала профессору прямо в сердце». Но все бы догадались, в чем дело.

Преступление – это не так подозрительно. И можно рассчитывать на Жюара и Руа-Дозе: они сохранят это в тайне. И банда лесоторговцев не будет строить гримасы, когда в разговоре кто-нибудь упомянет его имя. Что касается доктора, то он вряд ли удивится этому письму: наверняка он все понял после их беседы на прошлой неделе. В любом случае он не откажет покойному другу в этой услуге. То, что от него потребуется, не так уж сложно: перевезти труп в клинику и тут же связаться по телефону с Руа-Дозе; затем подготовить отчет для городской полиции и сообщение в местные газеты. Дружба с министром иногда все же может пригодиться: не будет ни судебно-медицинской экспертизы, ни следствия. А со временем (кто знает?) участие в этом маленьком заговоре, возможно, окажется полезным для доктора.

Все в порядке. Дюпону остается только спуститься ужинать. Он должен выглядеть как обычно, чтобы старая Анна ничего не заподозрила. Он отдает распоряжения на завтра и со своей обычной дотошностью улаживает всякие мелочи, теперь уже не имеющие значения.

В половине восьмого он снова поднимается наверх и, не теряя ни минуты, стреляет себе в сердце.

Тут Лоран останавливается. Кое-что ему все же неясно: сразу умер Дюпон или нет?

Предположим, что он только ранил себя; но у него еще оставались силы, чтобы выстрелить во второй раз, – доктор уверяет, что он самостоятельно спустился по лестнице и дошел до машины «скорой помощи». Если револьвер заклинило, то в распоряжении профессора были другие средства: он мог, например, вскрыть себе вены; такой человек вполне может держать наготове бритву на случай, если револьвер откажет. Разумеется, чтобы прикончить себя, требуется незаурядное мужество; однако такой человек, как Дюпон, скорее довел бы свой замысел до конца, нежели отказался бы от него.

Да, но если он убил себя сразу, зачем бы доктору и старой экономке выдумывать всю эту историю: раненый Дюпон, зовущий на помощь со второго этажа, его, на первый взгляд, неопасное ранение и внезапная смерть по приезде в клинику. Допустим, Жюар опасался быть обвиненным в похищении покойника: чтобы с полным правом перевозить Дюпона, доктор должен был застать его живым. С другой стороны, выдумка, будто Дюпон мог передвигаться самостоятельно, потребовалась для того, чтобы обойтись без санитаров, когда нужно было укладывать его на носилки; и наконец, за эти краткие минуты умирающая жертва якобы успела изложить обстоятельства преступления. Возможно, Дюпон в прощальном письме сам посоветовал принять эти меры предосторожности. Но вот что любопытно: сегодня утром доктор упорно давал понять, что рана вначале показалась ему легкой; смерть при таких обстоятельствах кажется несколько неожиданной. А экономке, по-видимому, даже в голову не приходило, что пострадавший может умереть. Удивительно и то, что Дюпон или Жюар одобрил план, согласно которому надо было довериться этой старой женщине, а еще более странно, что она сумела так хорошо сыграть свою роль перед полицейскими спустя всего несколько часов после драмы.

Есть еще одна гипотеза: Дюпон мог выстрелить во второй раз, находясь в клинике, – в этом случае мадам Смит не знала бы ни о чем, и доктор использовал бы ее свидетельство для создания своей легенды. Нет, это отпадает: если бы даже доктор и согласился скрыть самоубийство друга, вряд ли бы он помог ему довести это дело до конца.

Подытожим: надо принять за данность, что Дюпон покончил с собой без помощи доктора или экономки; а стало быть, он сделал это, когда был в одиночестве, то есть либо у себя в кабинете в половине восьмого, либо в спальне, пока экономка звонила в клинику из соседнего кафе. После возвращения старухи Дюпон был уже не один, с ним постоянно кто-то находился – сначала экономка, потом Жюар, – ни она, ни доктор не дали бы ему совершить вторую попытку. Он мог первый раз выстрелить в кабинете, а второй раз – в спальне, но это ничего не меняет, поскольку к приходу доктора он не казался тяжело раненным. Да, в искренности экономки сомневаться не следует (только доктор помогал самоубийце скрыть правду). Когда Дюпона увозили из дома, он был жив, был даже в состоянии передвигаться – доктор был вынужден упомянуть об этом, чтобы не разойтись с показаниями экономки. Хотя все это можно было предусмотреть заранее: раз экономка не была посвящена в тайну, ей нельзя было видеть покойного с револьвером в руке – иначе возникала вероятность, что она догадается о самоубийстве да еще побежит за первым попавшимся врачом или, чего доброго, за полицией.

Таким образом, картина представляется следующей: Дюпон стреляет себе в грудь, зная, что рана будет смертельной, но даст ему время создать миф об убийстве. Он пользуется глухотой экономки, чтобы заставить ее поверить в поспешное бегство убийцы через весь дом. А потом спокойно дожидается своего друга-доктора и объясняет, что следует сделать после его смерти. Жюар увозит раненого в клинику и там пытается спасти, вопреки его собственной воле…