– Да… конечно… Нет, этого не может быть! Я видел, как доктор Жюар пошел звонить…

– Вы слышали, что доктор сказал по телефону?

– Ну да, я все слышал. Вы же понимаете, я не мог упустить ни единого слова! Красные папки, картотека в кабинете, жертва, которая должна угодить в ловушку…

– А вы пойдите туда сейчас: ведь до «времени убийства» еще далеко!

– Говорю вам: они уже поджидают меня!

– Вы слышали, что доктор…

Коммерсант уходит. Теперь он понял, что к чему. Дюпон был прав: генеральный комиссар – на жалованье у этих убийц. Ничем другим его поведение объяснить невозможно. Он хотел усыпить бдительность Марша, убедив его, что никакого заговора не существует, а Дюпон покончил с собой. Покончил с собой! Хорошо еще, что Марша вовремя остановился, не выложил ему всего…

Хотя нет! Тут можно было не бояться: комиссар прекрасно знает, что Дюпон не умер, ведь доктор Жюар держит их в курсе дела. Они притворяются, что поверили в его смерть, так им будет легче добить его в ближайшие дни. А пока их задача – завлечь Марша в особняк и пристрелить вместо профессора.

Что же, это очень просто: он не пойдет за папками – ни в половине восьмого, ни в какое-либо другое время (не такой он дурак, чтобы попасться в ловушку, расставленную комиссаром: ясное дело, убийцы будут дежурить там весь день). Дюпон не будет настаивать на этом, когда узнает, какова ситуация. Пускай Руа-Дозе пошлет туда другого человека.

Однако, размышляет Марша, если он не выполнит поручения, это еще не гарантирует ему безопасность: убийцам нетрудно будет взять реванш. Надо уберечься от возможных покушений. И лучший способ для этого – как можно быстрее покинуть город и укрыться где-нибудь в сельской глуши. А еще разумнее было бы сесть на первый же пароход и отправиться за море.

Но коммерсант Марша уже не уверен, что именно так и следует поступить. С самого утра он принимает то одно решение, то другое и каждый раз считает, что выбрал правильно.

Посвятить полицию в тайну – или нет; немедленно скрыться из города – или выждать; сообщить профессору об этом своем решении – или нет; сейчас же пойти на улицу Землемеров и забрать документы – или не ходить вообще…

Он ведь еще не вполне решился отказать другу в этой услуге. И снова и снова мысленно переносится туда, к домику, окруженному живой изгородью, чтобы сделать еще одну попытку… Он толкает тяжелую дубовую дверь, ключ от которой дал ему Дюпон. Он поднимается по лестнице – не торопясь…

Но с каждой ступенькой подъем все медленнее. Он так и не одолеет эту лестницу.

На сей раз он уже не сомневается в том, что его ждет, дойди он до кабинета. Он не пойдет. Он предупредит профессора и вернет ему ключи.

Но по дороге ему приходит в голову, что это будет нелегкой задачей: Дюпон – он хорошо его знает – не прислушается к ею доводам. А если доктор Жюар, который обязательно будет подслушивать за дверью, услышит их спор и узнает, что Марша отказывается выполнить поручение, у него уже не останется шансов спастись от убийц: вместо того чтобы ждать его в засаде в половине восьмого, они тут же установят за ним слежку, так что ни спрятаться, ни сбежать он больше не сможет.

Лучше уж пойти туда сейчас, пока они не установили дежурство…

Он поднимается по лестнице, В большом доме, как всегда, тихо…

Перед тем как полностью остановиться, полотно моста еще несколько раз едва заметно подрагивает. Невзирая на эти почта неощутимые колебания, велосипедист уже въехал за дверцу, готовый продолжить путь.

– Добрый день, месье.

Вскакивая на велосипед, он крикнул «Добрый день!» вместо «До свидания». Они обменялись замечаниями о погоде в ожидании, пока можно будет двигаться дальше.

У моста один разводной пролет; ось вращения механизма находится по ту сторону канала. Подняв голову, они смотрели, как нагромождение стальных балок и проводов медленно исчезает из виду.

Затем ненадолго показалась свободная оконечность моста, похожая на дорожное покрытие в разрезе; и вдруг от берега к берегу пролегла ровная асфальтовая поверхность, окаймленная с двух сторон тротуарами и перилами.

Они медленно опускали глаза, следя за происходящим, пока две металлические закраины, отполированные колесами машин, не оказались друг против друга. Тут же прекратились рокот мотора и скрежет шестеренок, и в наступившей тишине раздался звонок, возвещающий о том, что проезд снова открыт.

– Я не удивлюсь, – повторяет велосипедист.

– Может, и так. Удачи вам!

– Добрый день, месье.

Но на том берегу видно, что еще ничего не кончилось: по инерции мост двигается и после остановки механизма; за несколько секунд он опустился еще чуть-чуть, примерно на сантиметр, и между его полотном и тротуаром возник небольшой перепад; затем стальная закраина вновь качнулась, приподнявшись на несколько миллиметров выше положенного; и эти колебания, все более и более затухающие, все менее и менее различимые, – хотя трудно было бы с точностью сказать, когда они завершились, – соединялись в некую цепь возобновлений и замираний, придававшую явлению, которое прекратилось уже довольно давно, видимость постоянства.

Сейчас мост опущен. На канале нет баржи, которую надо пропустить. Человек в темно-синем кителе со скучающим видом уставился в небо. Он переводит взгляд на приближающегося прохожего, узнает Уоллеса и слегка кивает ему, как будто привык встречать его каждый день.

Две металлические закраины, отмечающие разрыв в полотне моста, замерли в неподвижности друг против друга, на одном уровне.

Пройдя до конца улицу Жозефа Жанека, Уоллес поворачивает направо, на Бульварное кольцо. Неподалеку, метрах в двадцати, начинается улица Жонаса, на углу которой действительно имеется небольшая почтовая контора.

Это маленькая почта, для жителей здешнего квартала: всего шесть окошек и три телефонные кабины; между кабинами и входной дверью – большая перегородка из матового стекла, а пониже – длинная, наклонно установленная доска, на которой заполняют бланки.

В это время дня зал пуст, а через окно видны только две пожилые дамы, поедающие бутерброды за столом, покрытым белоснежной скатертью. Надо подождать, пока соберется весь персонал, считает Уоллес, и тогда приступать к делу. Он вернется сюда через полтора часа. Все равно ему пришлось бы пойти обедать, раньше или позже.

Он направляется к «Объявлению», вывешенному, судя по всему, недавно, и, чтобы мотивировать свой приход, делает вид, будто внимательно изучает его.

Это перечень нововведений в организации почтовой, телеграфной и телефонной связи, от которых нет пользы никому, кроме каких-то малочисленных специалистов. Обычному человеку трудно понять, в чем суть этих нововведений, и Уоллес задается вопросом: существует ли вообще разница между новым порядком вещей и тем, что было раньше?

Выходя, он замечает, что обе дамы озадаченно наблюдают за ним.

Повернув назад, Уоллес видит на противоположной стороне улицы Жанека ресторан-автомат скромных размеров, но оборудованный самой современной техникой. Вдоль стен выстроились никелированные автоматы-раздатчики; в глубине зала – касса, где клиентам выдают специальные жетоны. В узком, длинном зале двумя рядами стоят маленькие круглые столики из пластика, привинченные к полу. Примерно полтора десятка людей, постоянно сменяющих друг друга, стоят за этими столами и едят – быстро и сосредоточенно. Девушки в белых, как у лаборанток, халатах своевременно убирают за клиентами грязную посуду и вытирают столы. На белых лакированных стенах висят несколько одинаковых плакатов: «Поторопитесь. Спасибо».

Уоллес обходит автоматы-раздатчики. В каждом из них выставлены на стеклянных подставках, друг над другом и на одной оси, фаянсовые тарелки, на которых с точностью до салатного листа воспроизводится одно и то же блюдо. Когда все тарелки выбраны, с задней стороны автомата чьи-то руки без лиц заполняют образовавшиеся пустоты.