Так мне казалось. При ней я то и дело попадал впросак. Натыкался на уличные фонари. Запутывался в шнурках от ботинок. Все это, понятно, несусветная тупость, но иногда я чувствовал себя ее младшим братом, а не ее парнем. Когда же я пытался получше узнать ее, между нами возникала стена, на которой Каролина выводила баллончиком с краской: «Стой и ни шагу дальше!» Я часто думал, что мы были и остались всего лишь как будто влюбленными. И меня это оскорбляло. Я был оскорбленным хищником и от горя выл на луну.

На этот раз на луну.

Точно, на луну, Братья & Сестры.

Вся дрянь вообще случается только ночью.

Я терзал свое заросшее густой щетиной тело, ставшее похожим на свинячье, выгибал спину и хрюкал: ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ ДРЯНЬ — и мучился, потому что никогда не чувствовал себя равным ей. Я был медлительным и неповоротливым, как черепаха. И, несмотря ни на что, мне хотелось быть с ней. Вот и поймите меня, если можете.

Но я не хочу грузить вас деталями. Кому интересно слушать о чужом счастье или несчастье? Особенно если это счастье уже как ветром сдуло. И особенно если все ждали такого конца. Все, кроме меня, конечно. До таких вещей сам человек всегда допирает последним. (Братья & Сестры, поднимите руку, кто узнал во мне самого себя!)

Все давным-давно поняли, что отношения между Каролиной и мной, Адамом-черепахой, Адамом-чурбаном, идиотом из идиотов, долго не продлятся. Все, за исключением меня, Адама с длинным, как у Буратино, носом, знали, что Каролина уже завела шашни с Фроде.

— Все это детский сад, Адам, — сказала мне Каролина, и на этом игра была окончена. Каролина тоже это поняла. Она видела, что я спотыкаюсь, падаю, кувыркаюсь, вишу, кручусь и похож на комика из плохого немого фильма. Адам-Вадам-Чаплин-Пладам напоминал ей о торте с кремом, размазанном по роже, громком пердеже и о чуваке, поскользнувшемся на банановой кожуре. Рядом с ней я превращался в Дональда Дака. А кто из вас добровольно отдаст свою любовь утенку?

Я здорово обжегся.

Это поймет каждый, кто хоть раз слышал, как ему говорили: «Это все детский сад!»

После такого кто угодно пойдет на убийство, лишь бы эти слова взяли обратно.

После такого каждый с радостью сделал бы отбивную из той, с чьих губ слетели эти слова.

После такого каждый повернулся бы ко всем спиной и заплакал. Нашел бы себе тихий уголок в темной комнате, подальше от этой стаи хохочущих обезьян, и наревелся бы там вволю. Ревел бы до тех пор, пока черный липкий камень, распирающий грудную клетку, не растворился бы и не исчез.

— Все это детский сад, Адам, — сказала мне Каролина и поставила жирную точку. Наши отношения были кончены. А может, для нее они никогда по-настоящему и не начинались. Так мне казалось. Я был с ней. Но она никогда не была со мной. Она никогда не была там, где был я. Я просто верил в мираж. Жил в мире Диснея, в котором реальная история была ярко раскрашена и далека от истины.

— Все это детский сад, Адам, — сказала мне Каролина, а через неделю я увидел ее с Фроде, типом на несколько лет старше меня. Я как будто шел по кольям и рухнул на них, растопырив ноги. Острая боль пронзила меня, начиная от яичек и выше. Грудь. Голову. И там застряла.

После этого Адам перестал быть Адамом.

Я потерял даже свое прежнее имя и стал неудачником.

Я теперь даже не уверен, что меня зовут Адамом.

Я стал тряпичным тигром.

Я стал тупым червем, который ползает по земле и нюхает дерьмо.

Я стал черепахой, которой требуется двести лет, чтобы дотащиться до двери.

Тут уж не до воя и не до хрюканья на луну.

Осталась одна тишина.

— Все это детский сад, Адам, — сказала мне Каролина две недели назад, и наступила тишина. В моем наэлектризованном мире все моторы вырубились, и машины перестали работать.

Братья & Сестры, если бы вы только слышали ту тошнотворную тишину, которая меня сейчас окружает.

Вторник, 2 июля

Братья & Сестры, простите мне этот тайм-аут с отмоткой пленки назад.

Сегодня я решил: хватит ныть и жаловаться на жизнь.

Мне тошно думать о Каролине.

Мне тошно оттого, что мне тошно.

В среднем человеческий мозг весит 1,3 килограмма и на 80 % состоит из воды. Сегодня мне кажется, что вся эта вода тухнет, неподвижная, без единого пузырька. Моей воде тошно тратить свои мысли на эту девчонку. Она того не стоит.

Сегодня я снова сижу на крыше элеватора. Уже второй день я звоню Хермансену, директору фирмы «Служба посыльных Кьелсена», в которой подрядился работать летом, чтобы уведомить их о моей болезни. У меня перелом ноги и воспаление легких. Блуждающая почка и колики в печени. Хермансен что-то записывает в своем блокноте — ему это без разницы. Ведь я всего-навсего временный работник шестнадцати лет от роду. Работаю только на каникулах. Один из тридцати пяти посыльных велосипедистов в его конюшне. Да плевать ему на меня. Желающих занять мое место пруд пруди.

Однако день начинается по-другому. Семь утра, дом просыпается. Трамваи, не сбавляя скорости, поворачивают с Биркелюнден, и колеса визжат на рельсах. На перекрестке за парком машины газуют, чтобы успеть проскочить на зеленый. Я выглядываю в окно и вижу спешащих людей, у всех важные дела. Грюнерлёкка проснулась. Пахнет летом, цветами и кофе.

Я проскальзываю в душ под носом у сестрицы Глории. Она чертыхается и колотит в дверь, но я лишь фальшиво насвистываю в ответ и смываю с себя ночной пот. Если тебя удивляет, почему у моей сестрицы такое звучное имя, спроси следующего, кто стоит за ней в очереди в душ.

Папаша в синем махровом халате, протертом на плечах, безуспешно втягивает в себя выпирающий животик. Спутанные вьющиеся волосы похожи на швабру, да и бороду бородой не назовешь. Она растет буйно и непослушно. Глядя на папашу, не скажешь, что когда-то он был панком и пел в группе, которая называлась Nakkeskudd — то бишь «Выстрел в затылок». Пиком папашиной карьеры можно считать тот день, когда его группа записала в студии сингл, разошедшийся тиражом в тысячу экземпляров. Сейчас папаша актер, играет в одной хитрой театральной труппе, через пару недель у них будет премьера какой-то пьесы Генрика Ибсена. Папаша совсем чокнулся на этой премьере, превратился в комок голых нервов. Имя Глория — это его находка. Так назывался хит какой-то американской панк-певички. Не спрашивайте меня, почему моим предкам захотелось назвать свою дочь в честь старого американского хита. Я зову ее просто Сёс.

Я торчу в ванной лишние две минуты, чтобы немного поднять градус в коридоре, а выйдя, обнаруживаю, что мама тоже получила свой номерок в этой очереди. В отличие от папаши она и сейчас выглядит, будто до сих пор играет в панк-группе. Мама рассказывала, что они вообще-то и встретились с папашей в Nakkeskudd. Группа потеряла басиста и искала нового. Раньше в группе играли только парни. А тут вдруг явилась девчонка в кожаной куртке. Половина головы у нее была зеленая, на макушке — черная кожаная военная фуражка. Свою видавшую виды бас-гитару — копию Fender — она получила в наследство от старшего брата, игравшего в каком-то танцевальном оркестре. На этой бас-гитаре она насобачилась исполнять несколько неистовых пассажей, которыми сразила наповал троих «стреляющих в затылок». Успех был такой, что папаша в тот же вечер пригласил ее на концерт норвежской панк-группы, которая называлась Kjøtt — «Мясо». Папаша утверждает, что с ходу охмурил маму и в тот же вечер затащил ее в постель. А мама уверяет, что инициатива принадлежала ей и папаша сразу поплелся за ней, как баран.

Это я, собственно, к тому, что мама до сих пор выглядит как панк. Зеленые волосы сменились светлым ежиком, и она, в противоположность папашиной обрюзглости, тонка, как две сколоченные доски. Однако приятного в таких стильных родителях мало. Предкам положено быть туповатыми и проявлять интерес к действительности не больше, чем половая тряпка. Но, к сожалению, ваш бедный рассказчик отягощен парочкой экземпляров, которые не желают помалкивать, как требуется от образцовых родителей.