— Да, меня, Солнце. Надеюсь, ты о таком слышал? Вокруг меня вращается Земля со всеми своими жителями. Между прочим, ты знаешь, что средняя скорость вращения Земли вокруг Солнца составляет 107220 километров в час? Ведь ты, кажется, интересуешься всякими глупыми сведениями?

— Я называю их фактиками. Мне известно также, что твой луч долетает до меня за восемь с половиной минут. А звук? Каким образом мы вообще с тобой разговариваем?

— Ох уж эта современная молодежь, — вздыхает Солнце. — В чудеса больше никто не верит.

— Да что в тебе такого особенного? — Я уже завелся. — Неужели ты не знаешь, что в Млечном пути пять миллиардов звезд, которые больше тебя?

— Ну, во-первых, я — крутой бог, — надменно отвечает Солнце и самодовольно выпрямляется в своих подтяжках. — Я самый крутой и пузатый бог в этих краях. Тут и говорить не о чем. Но вообще-то я хотело сделать тебе предложение, которое человек получает не каждый день, а ты сразу полез в бутылку. — Солнце убирает горячий палец и начинает разворачиваться ко мне спиной.

Я вижу у него на штанах сзади какую-то бумажку.

— Эй, погоди! — кричу я.

— Ага, значит, тебе все-таки не все равно, — говорит оно. — Но ты уже опоздал…

— О'кей, — отвечаю я. — Сдаюсь-сдаюсь. Ты самый крутой и пузатый бог.

— Вот и чудненько, — говорит Солнце и трет себе лоб, так что из-под пальцев у него вырываются языки пламени. — Так на чем я остановилось? Да, раз я самый крутой бог, мне нужно внимание всех моих почитателей. В данном случае твое. Предлагаю сделку. Каждое утро ты будешь приходить на элеватор и приветствовать меня, а я позабочусь о том, чтобы ты получил все, что тебе хочется. — Солнце блестит, как смазанная жиром сковорода. Не хватает только яиц и бекона.

— Такой крутой бог как ты должен сам знать, чего мне хочется, — говорю я недоверчиво.

— Тебе хочется стать взрослым, — победоносно отвечает Солнце и щелкает пальцами. От его руки сыплется небольшой дождь искр.

— Yes, baby ^[3]! Вот мы и дошли до самого главного. Ты предлагаешь договор…

И тут я просыпаюсь.

Я по-прежнему лежу на крыше элеватора.

Я щиплю себя за руку и вскрикиваю, ибо понимаю, что все так и есть.

Я никак не мог этого просечь, пока не услышал правды от Солнца. Но теперь мне все ясно. Я хочу стать взрослым.

За это лето я должен стать взрослым. Каролина права. Я еще ребенок. Но это поправимо.

— Ребенок, ребенок! — говорю я, щелкаю пальцами и начинаю приплясывать на крыше.

— От ребенка к взрослому, взрослому, взрослому, — напеваю я, делаю несколько шагов и чуть не лечу кувырком вниз. Однако, пыжась от презрения к смерти, я останавливаюсь на краю и смотрю вниз, чтобы доказать самому себе, что мне не страшно.

— От ребенка к взрослому, взрослому, взрослому, — пою я и разворачиваюсь на 180°. Танцуя, я добираюсь до противоположного края крыши, снова разворачиваюсь и останавливаюсь на самой середине. Я поднимаю руки к Солнцу и приветствую старое светило, которое стоит высоко над крышей.

— Солнце — крутой бог! — кричу я и машу ему рукой.

Оно в ответ машет дымящейся сигарой, торчащей у него изо рта, и говорит:

— Остановись, Адам. Еще свалишься с крыши! Помни, что многое зависит от тебя. Хотя я все время буду у тебя за спиной и помогу, если что! — Солнце пускает над Ослофьордом жирное кольцо дыма, которое недолго висит в небе, а потом тает над Бюгдё.

Я водружаю на нос солнечные очки и чувствую себя победителем.

Спускаюсь с элеватора.

Сажусь на велосипед.

И мне кажется, что я уже немного повзрослел.

Вырос, по крайней мере, на два сантиметра.

Голова задевает за ветки и уличные фонари, ноги крепче упираются в педали.

Я качу по Маридалсвейен в сторону Рингвейен лишь затем, чтобы проверить, в какой я форме. Все о'кей. Пульс ровный, и ни капельки пота. Я возвращаюсь домой и растягиваюсь на тахте. И валяюсь, пока не приближается время обеда. А там — картошку в кастрюлю. Рыбную запеканку в духовку. Я легко справляюсь со всеми делами, и к приходу семейства обед готов. Папаша заваливается последним.

— Я скоро с ума сойду! — слышится из прихожей его голос, мы переглядываемся и делаем вид, что ничего не слышали, он, пыхтя, тяжело садится на стул.

— Да, обед, — говорит он.

После обеда звонит Рейдар, и мы договариваемся пересечься на Улаф Рюес Пласс у фонтана. Когда я заявляюсь, Рейдар, Ханс и Петтер уже сидят на скамье и делят между собой тощую пачку сигарет. Все, кроме Рейдара, устроились на лето работать и ненавидят свою работу. У Рейдара есть постоянная служба по субботам и воскресеньям на складе магазинов «РИМИ», и ему этого достаточно. Ханс работает грузчиком в компьютерной фирме. А Петтер развозит «Афтенпостен» и «Дагсависен». Сейчас они говорят о девчонках. Но ни у кого из нас своей девчонки нет.

Мы только мечтаем о них. Иногда мечты нам кажутся действительностью, и мы хвастаемся и привираем, стучим себя кулаками в грудь и обсуждаем всех девчонок, которые нам подмигнули. Всех, которые улыбнулись нам в трамвае. Всех, которых мы встретили или не встретили. И плевать, что все это вранье.

Врать необходимо, потому что все мы боимся оказаться не на высоте. Все, кроме Рейдара, но он человек особенный. И потому не в счет. Остальные несут чушь. Но мы одобрительно поддакиваем друг другу. Потому что в следующий раз придет твой черед вешать им лапшу на уши. Такие уж мы, и тут ничего не поделаешь.

Неожиданно я выпадаю из общего разговора. Я вижу по физиономиям друзей, что они о чем-то толкуют. Слышу их слова, но ни фига не понимаю. Слова, вылетающие у них изо рта, похожи на жидкую кашу, звучащую примерно так: «Девчонки. Ха-ха-ха. Мини-юбки. Ляжки. Девчонки. Ха-ха-ха. Настоящие окорока. Потискал сиськи. Девчонки. Ха-ха-ха. Она подмигнула только мне. Плечи. Девчонки. Ха-ха-ха». Все равно что Бивис и Баттхед на замедленной скорости. Странно, но эти разные голоса сливаются в один. И я вдруг замечаю, что все мы, парни, похожи друг на друга. Этакие братья-близнецы. Одинаковые джинсы. Одинаковые рубашки. Одинаково прикуриваем сигареты. Сидим или стоим. И думаем тоже одинаково. Как будто мы одно существо.

Один большой ребенок.

Теперь мне это ясно.

Мы ведем себя как дети.

Мы и есть дети, меня даже тошнит от этого.

Я делаю шаг назад, и никто из ребят этого не замечает.

Кислая горечь заполняет глотку, но я глотаю ее и говорю, что меня здесь больше нет.

Скоро меня здесь не будет.

Я исчезну.

Еще немного.

И меня с ними уже не будет.

Они еще дети.

Да и я тоже никакой еще к черту не взрослый.

Но скоро этому конец.

Я исчезну.

Братья & Сестры, вскоре на моем детском тельце вы увидите большое объявление: «Ушел на обед. Не вернусь, пока моя душа не станет взрослой».

Мне все еще слышны детские голоса моих приятелей: «Девчонки. Ха-ха-ха. Я так завелся. Девчонки. Ха-ха-ха».

Я отступаю еще немного, и никто ничего не замечает.

Я готов смыться.

И тихонько выхожу из их круга.

Вскакиваю на велосипед и мчусь наискосок по лужайке. Между деревьями. Оборачиваюсь, но никто на меня не смотрит. Я объезжаю дерево и вылетаю из парка.

Теперь я все понял. Меня не только достало думать о Каролине. Меня достало думать о том, что было и чего уже нет.

И мне надоело заточение в этом детском теле.

Мне надоели мои голова, волосы и кожа. Надоело быть черепахой. Восемьдесят процентов воды в моем мозгу угрожающе плещутся и ненавидят образ, в который я заточен.

Нужно найти новый.

Взрослый образ.

И чем быстрее, тем лучше.

Я мчусь по Биркелюнден, словно раскаленное Солнцем железо вот-вот вонзится мне в задницу. Делаю круг по парку и влетаю в подъезд, тащу велик наверх и запираю его на замок у двери нашей хаты. Он стоит десять тысяч и требует к себе уважения. Ради него я и подрядился летом работать посыльным. Чтобы вернуть долг Сёс, у которой я купил этот велик.