РАК.

И там, в этой приемной, оно обрушивается на меня всей своей неимоверной тяжестью. Я нахожусь на линии, которая идет одновременно в трех направлениях. Я балансирую между любовью, смертью и желанием стать взрослым. Именно в эту минуту я не думаю о том, что хочу доказать каролинам всего мира, какой я классный парень. Именно сейчас я думаю только о том, что барахтаюсь между тремя слишком сильными чувствами. Это нелегко. Мне чудится, будто я тону или прыгаю с льдины на льдину, убегая от кого-то. Или, может, я борюсь, стараться ухватиться за спасительную соломинку, чтобы не исчезнуть в пропасти, дна которой я даже не вижу.

Передо мной сидит женщина в платочке, а мужчина, похоже, сын, держит ее за руку. Бледная, как мел, женщина с двумя детьми пытается читать журнал «Йеммет». Одинокий мужчина, ровесник Франка, сидит в углу поодаль от всех. У него такой вид, будто он ждет, что вот-вот за ним придут и куда-то увезут на каталке.

Я в отчаянии пробую вспомнить какой-нибудь фактик о человеческом теле, просто чтобы переключить мозги на другую скорость. Например: в конце XIX века в Египте сотни мумий использовали как горючее для паровозов. Потому что уголь и дрова были очень дороги, а мумий было навалом. Человек каждый час в день теряет шестьсот тысяч клеток кожи. Чуть больше килограмма в год. Если ты доживешь до семидесяти лет, то потеряешь столько кожи, что ее могло бы хватить на целого человека. От недостатка сна умирают раньше, чем от недостатка пищи. Десяти суток без сна достаточно, чтобы человек умер, тогда как без пищи он может прожить несколько недель. Пепел кремированного человека весит примерно пять килограммов.

Братья & Сестры, те, кто читает эту книгу, вы сами видите, что все мои даже самые невинные фактики касаются смерти. Я откидываюсь на стуле, закрываю глаза и прошу свой мозг вообще перестать думать. Но мне это плохо удается.

Через сорок минут папаша выходит в приемную. Он криво улыбается и говорит:

— Ну, вот и все.

Мы сидим еще минут пять, пока он приходит в себя, а потом топаем к лифту и спокойно приземляемся на первом этаже. Я почти несу его в НАФ и по его просьбе беру кофе и бутерброды. Но когда все позади, ему уже не хочется есть.

— Что они тебе сделали? — спрашиваю я и уже не улыбаюсь.

— Зачем тебе знать? — сухо отвечает он и крошит бутерброд на кусочки. Один за другим он кладет их в рот, и так ему удается съесть полбутерброда. Кофе он тоже не хочет. Просто сидит — тяжелый, неподвижный, полумертвый.

Человек не станет взрослым, пока не поймет, что в один прекрасный день его ждет смерть, — говорит он, вертя на блюдце чашку с кофе. Чашка противно скрипит о блюдце. Как мел по доске.

О'кей, думаю я, Братья & Сестры. Тогда я еще очень не скоро стану взрослым. Я могу сотни раз сказать себе, что умру, но все равно я в это не верю. А кто верит-то?

Пусть поднимет руку тот, кто верит, что он, или она, когда-нибудь откинет копыта?

Перестанет выписывать газеты?

Отправится дрыхнуть?

Ляжет на гриль и превратится в пять килограммов пепла?

Я в это не верю. Понять смерть невозможно. Наверное, потому я и не верю. Как представить себе, что мир будет жить, когда ты сам обратишься в пепел? Кто способен это понять?

Когда я думаю о смерти, я представляю себе что-то серое, лохматое, что является среди ночи. В темноте, когда ты не видишь даже собственных пальцев. Что-то невидимое и не имеющее формы, лица, запаха или температуры. Может, она такая? И на Земле нет ничего, похожего на нее.

— Ладно, в любом случае, с обследованием ты уже покончил, — говорю я папаше, чтобы утешить его, сидящего перед остывшим кофе и раскрошенным бутербродом.

— Покончил? — раздраженно переспрашивает он. — Ничего я не покончил. Самое ужасное только начинается. Почему, ты думаешь, я сижу здесь и не могу есть?

Я превращаюсь в вопросительный знак, и он продолжает:

— Ад начнется только теперь, когда я целую неделю буду ждать результатов этого обследования!

Остаток дня я думаю только о Клаудии. Мне нужно вытеснить чем-нибудь картины приемной и вид папаши. Надо избавиться от всего, от чего несет смертью. И поэтому я думаю о Клаудии. И неожиданно день начинает пахнуть ею. Чистый прекрасный запах. Запах лета, солнца, лимона и чего-то еще, что и есть сама Клаудия. И что вызывает в моей голове ее образ. Сам не знаю, почему я не взял трубку, когда она звонила мне по телефону. Или что удерживает меня вдали от нее.

Совершенно безотчетно я иду в «Хауцц», и там мне говорят, что Клаудия сегодня выходная. Вот так всегда. Только ты что-то надумаешь, оказывается, что выполнить это невозможно.

— Всего тебе доброго, — сказали бы Солнце или судьба.

И пока я думаю о Солнце, судьбе и элеваторе, я вдруг чувствую, что моя жизнь сбилась с курса. Не сильно, но достаточно, чтобы все застопорилось. Ведь еще совсем недавно я составил список того, что необходимо сделать, чтобы стать взрослым. Я должен был следовать списку пункт за пунктом. И что из этого получилось? Все кончилось ничем. Единственное, что осталось неизменным: я каждое утро поднимаюсь на элеватор и здороваюсь с Солнцем.

В этот вторник какие-то очень важные мысли крутятся у меня в голове. Но я никак не могу разложить их по полочкам. Вместе с тем у меня созрел план относительно Франка. Только бы мне не забыть его. Этот план.

Или правильнее сказать: ПЛАН!

Потому что он важный.

Вопрос лишь в том, смогу ли я его осуществить.

Среда, 24 июля

Генерал — это чувак, у которого всегда есть наготове ПЛАН. Сколько-то там подчиненных и местность, на которой они располагаются. Его дело — вышибать дерьмо из врага, который прячется в буше. Забыта Клаудия. Забыт мой проект стать взрослым за несколько недель. У меня есть ПЛАН. Адам — генерал, который с первой же минуты, как проснулся, имеет в голове четкий ПЛАН.

— Сегодня я приглашаю тебя на ланч, — говорю я Сёс, пока она еще не убежала на работу.

И мы договариваемся встретиться в «Багель & Джюс» ровно в двенадцать. Когда она умчалась, генерал Адам довольно потирает руки. Первая часть плана выполнена. Перед уходом я делаю важный звонок. Генерал Адам говорит, говорит, и наконец вырисовывается вторая часть ПЛАНА. Настоящая битва при Ватерлоо. Пахнет порохом, пушками и, возможно, кровью. Но едва ли при исполнении моего плана прольется хоть капля крови. Напротив. Эта битва будет выиграна без единой жертвы. В данном случае я — генерал Любви. Я иду в город и составляю ПЛАН ЛЮБВИ.

— Ты думаешь только о любви и занят только ею, — упрекает меня Солнце, когда я прихожу на место. — Разве ты не собирался совершить этакий гигантский прыжок? Подумай о всех каролинах, вместе взятых. Разве ты не собирался доказать им, что ты классный парень?

— Да. Но иногда планы меняются, — отвечаю я. — Я стал генералом любви. Во всяком случае, на несколько дней. Позже я еще вернусь к своему проекту. А сейчас…

— О'кей, о'кей, — угрюмо отвечает Солнце. — Я больше ничего не желаю слушать о твоем плане. Прости, но мы с тобой обычно называем его ПЛАНОМ.

— Правильно, — отвечаю я. — А сегодня я называю его просто планом.

Солнце не отвечает. Оно обижено. Оно потеряло контроль. Теперь уже не оно всем заправляет. Не так-то легко распоряжаться генералом Любви. Я растягиваюсь на крыше элеватора и снимаю с себя майку. Потом снимаю штаны, чтобы загар был ровным. День как раз подходящий. А генералу надлежит выглядеть здоровым и загорелым. Особенно генералу Любви. Солнце щедро одаривает меня теплом, а я загоняю ПЛАН в ту часть мозга, которая не спит и позволяет думать.

Если я сделаю так или так…

Если я скажу то или то…

Если я использую эти слова…