– Если речь идет о России, надо было отправить кого‑то в 1917 год, не дать свергнуть власть Николая Второго.

– Мы получили возможность путешествовать по времени вашего мира, но далеко не везде имеем возможность вмешаться в ход истории. Мы умеем менять настоящее, но не умеем менять прошлое. У мироздания свои, не всегда понятные законы.

– Но ведь вы тут, со мной…

– Нам удалось вычислить несколько ключевых точек, куда пусть с трудом, но можно получить доступ. В частности – август 1735 года. Но, к сожалению, только люди вашего мира могут изменить прошлое. Мы пытались проделать это своими силами, но везде потерпели фиаско. Мы – чужие. Ваше прошлое отторгает нас.

Я задумался.

– Если я правильно понял, меня с вашей помощью забросило в 1735‑й год. Но почему вы не попробовали поговорить с кем‑то из этой эпохи? Сдается мне, пользы от «аборигена» было в сто крат больше.

– Увы, если бы я стал рассказывать о параллельных мирах кому‑то из этого времени, пускай даже весьма образованному и пытливому человеку, вряд ли бы меня смогли правильно воспринять. Все могло кончиться костром, как при инквизиции. Другое дело – вы, – продукт техногенной эпохи. Ваш разум способен принять многое, даже такое, что может показаться абсурдом.

– Я здесь, в 1735‑м году и это перестало казаться мне абсурдом, – заметил я. – Скорее страшным сном. Ущипните меня, и я проснусь.

– Это не сон и не абсурд. Более того, речь не идет о физическом переносе. Наши технологии не способны проделывать такое с людьми вашего мира, вы слишком прикипели к своему времени. Произошел ментальный переброс вашей души. Вы очутились в теле курляндского дворянина Дитриха фон Гофена. Он, кстати, действительно ваш отдаленный предок. Более того – вы похожи как два близнеца. Природа иной раз творит чудеса спустя сотни лет. Это очень облегчило перенос. Да и вам проще вживаться в новом теле.

«Действительно, поскреби русского, и в нем не только татары найдутся», – подумал я.

– Бедняге Дитриху не повезло. Он погиб, разбился, упав с лошади. Нелепая смерть. При этом смею заметить, у него был огромный потенциал самореализации, но не судьба, – Кирилл Романович вздохнул. – У вас тоже потенциал зашкаливает все возможные пределы. По этой причине вас и выбрали.

– Шутите, – обиделся я. – Какой потенциал? Кем я был – заштатным клерком, каких миллионы.

– Чтобы раскрыть потенциал полностью, надо оказаться в подходящих условиях и не пойти по легкому пути. Лучше всего – столкнуться с проблемой, кажущейся непреодолимой. Вы в большинстве случаев плыли по течению, не брали ситуацию в свои руки. Вспомните, почему выбрали институт иностранных языков?

– Родители посоветовали, – удивленно ответил я. – Ректор был хорошим знакомым папы, помог пройти по конкурсу.

– Правильно. А кем мечтали стать в детстве? Ведь не переводчиком, точно…

– Кинорежиссером, – потупился я.

– Вот именно. Вы не пошли во ВГИК, где у вашего отца не было связей, выбрали легкий и беспроигрышный вариант. Точно так же не пошли служить в десант, хоть у вас были все данные, предпочли синекуру при штабе дивизии. После армии устроились в коммерческую фирму, в которой душилась всякая инициатива, а, когда появились проблемы – не стали сами их решать, сразу кинулись названивать другу. Я прав?

– В общем, да, – озадачено протянул я.

– Видите, вы просто не позволили проявиться внутреннему потенциалу. Может, из вас бы получился оскароносный режиссер или генерал ВДВ. Я не знаю… Но теперь вы будете отвечать за себя сами. И это будет непросто.

– Вижу, – кивнул я. – Первый день и сразу за решетку.

– Недоработка с моей стороны, – поморщился Кирилл Романович. – Не ожидал, что наряду с новым телом вы воспримете повадки прежнего хозяина. Но я в вас верю. Сумеете выкрутиться.

– Говорить легко, – нахмурился я. – Во‑первых, я практически ничего не знаю об этой эпохе, во‑вторых, меня несправедливо обвинили в убийстве, в‑третьих, у меня сразу появились враги – дежурный офицер, его фамилия, кажется, Огольцов, и чиновник тайной канцелярии Фалалеев, от которого зависит мое пребывание в этих стенах. Не слишком ли много навалилось?

– Надеюсь, вы не расплачетесь? – отстранился Кирилл Романович.

– Нет, но морду от расстройства чувств набить могу.

– Таким вы мне нравитесь больше, – удовлетворенно отметил собеседник.

– Ладно, я понял, каким образом меня сюда занесло, вопрос в том – что я должен сделать, чтобы исправить историю? При условии, что меня не вынесут отсюда ногами вперед…

– На вашу долю выпадет предотвратить дворцовый переворот, призванный сместить с трона законного императора Иоанна Антоновича и возвести дочь Петра Первого – Елизавету. Более того, вы постараетесь примирить три главных политических фигуры России при императрице Анне Иоанновне – фельдмаршала Миниха, будущего регента при младенце‑императоре Бирона и вице‑канцлера Остермана[4].

Я поморщился.

– Вас что‑то смущает? – догадался Кирилл Романович.

– Естественно. Вы перечислили одних иностранцев. Что, выходит русский Ванька такой дурак, что без немцев и шагу не сделает?

– Помилуйте, с чего вы это решили? – очень удивился мой визави. – В России много выдающихся умов, но давайте исходить из имеющейся ситуации. Надо работать с тем, что есть. Государственных деятелей калибра Остермана и военачальников уровня Миниха в стране пока нет. Пока! – громко воскликнул Кирилл Романович, предвосхищая мое возражение. – Достойную смену предстоит еще подготовить. В какой‑то степени это и будет задачей правительства Иоанна Антоновича. И пусть не смущают вас немецкие фамилии возле его трона. Не было, нет и не будет никакой немецкой партии. Предвижу ваше удивление – вам много рассказывали о засилье немцев, о проклятой бироновщине. Так вот, Игорь Николаевич – вранье это все; байки, тех, кому было надо обелить то, что скоро произойдет в нашей с вами стране. Да‑да, я тоже считаю Россию своей страной, хоть и родился в другом, весьма удаленном отсюда месте. Правление Анны Иоанновны одно из самых оболганных в истории России. Немцы правили Россией! Дайте в морду тому, кто посмеет так сказать. Именно сейчас иностранцы лишаются своего привилегированного статуса, жалованье офицеров сравнивается, более того – иноземец, получающий чин выше капитанского, вынужден получить одобрение лично у императрицы, а она не из тех женщин, которых можно легко обмануть.

– Это все касается армии, – со скепсисом произнес я. – А что насчет обычной, гражданской жизни? Там наверняка без немца и шагу ступить невозможно.

– Я мог бы вас ознакомить с одним интересным списком высших штатских чиновников при Анне Иоанновне. На двести пятнадцать человек аж двадцать восемь немцев. Причем, под ними понимаются выходцы из абсолютно разных областей раздробленной Германии, не имеющих между собой общих интересов.

– Получаются, мне всю жизнь вешали лапшу на уши?

– Можно подумать вас это удивляет!

– Да нет, я успел привыкнуть к тому, вещи встают с ног на голову и наоборот. Сперва красные были хорошими, потом белые. Капитализм клеймили, затем во всех углах славили, теперь опять с песком мешают. Нет, прошлое у нас действительно непредсказуемое. Верно Задорнов подметил. Давайте вернемся к Миниху, Остерману и Бирону. Что, действительно «эффективные менеджеры»?

– Не надо ерничать Игорь Николаевич. Не сравнивайте с людишками из вашей эпохи. Те, кого я назвал, кроме Бирона, – «птенцы гнезда Петрова». Это о многом говорит. Думаете, Петр Первый зря приблизил их к себе? Они славно поработали на благо страны, и способны сделать еще больше, если вам удастся прекратить свару между ними.

– Каким образом?

– Вопрос сложный, вам предстоит самому найти на него ответ. Игорь Николаевич, если это удастся – Россия получит по‑настоящему просвещенного и одаренного монарха, верных союзников – армию и флот, и искусную дипломатию. Вы опять чем‑то недовольны, Игорь Николаевич?

– Да я по поводу переворота, который мне предстоит предотвратить…