— Что Вы читаете, Елизавета Николаевна?

— Дюма.

— Приключения мушкетеров?

— Нет, графиню де Монсоро. Вы читали?

— Нет.

— А я не могу оторваться, здесь так красиво описана любовь, что просто дух захватывает, — воодушевленная яркими впечатлениями от книги, девушка подняла на Никиту свои невозможные синие глаза, — пообещайте мне, что прочитаете этот роман, — он свяжет нас крепче всяких слов, — уже про себя подумала девушка.

— С огромным удовольствием, сударыня, я сделаю все, что доставит Вам радость. А не хотели бы Вы прогуляться немного? Я не отвлеку Вас надолго.

— Благодарю, только уйдем с главной аллеи, если батюшка увидит, что я гуляю с незнакомым мужчиной… О, об этом лучше не думать, — и княжна игриво взглянула на молодого человека, вновь не переставляя удивлять его.

— Идем те же, безумствовать так безумствовать.

Они гуляли не более получаса, то разговаривая о пустяках, то молча, осторожно поглядывая друг на друга. Никита с ужасом понимал, что пропал окончательно. Каждая минута с ней рядом была исполнена блаженства, еще никогда не испытанного им. При этом не нужно было ничего, только видеть ее рядом, слушать голос, аккуратно поддерживать, когда это необходимо.

Елизавета тоже была своя не своя, то она смело смотрела на молодого человека, смеялась и пыталась, что называется строить глазки, то смущалась и отворачивалась, боясь взглянуть на него.

Но время было неумолимо к молодым людям. Они гуляли вокруг главной аллеи парка, боясь не упустить из виду князя. И вскоре он показался вдалеке.

— Мне пора, Никита Александрович, я благодарна Вам за это утро.

— Ну что Вы, это я должен благодарить.

И снова повисла напряженная тишина.

— До свидания, — на этот раз княжна не подала ему руки, и уже почти убегая, вдруг обернулась, — я постараюсь вновь приехать сюда с отцом, до встречи.

Никита пылко поклонился, — До свидания, Елизавета Николаевна, я буду жить надеждой на нашу будущую встречу.

— Никита, смотри, он цел и невредим наш особняк. И эта улица почти не изменилась, если, конечно, не считать названия, — какая нелепость.

— Согласен, Английская набережная звучала гораздо эффектнее, чем Проспект Маклина. Кто он вообще такой этот Маклин?

— Кажется это британский социалист, так они сохранили связь с Великобританией — женщина не сдержала злой усмешки.

— Для меня Английская набережная тогда звучала как музыка.

— Здесь табличка. Какой ужас в моем доме теперь проходят партийные сборища. Это же памятник архитектуры 18 века, здесь жили мои предки почти со времен основания Петербурга. Эти стены помнят их всех, а теперь вынуждены слушать… Нет, я даже думать об этом не могу.

Елизавета с болью смотрела на старинный особняк. Никита чувствовал, что ее слегка пошатывает от воспоминаний и обиды. Да, это было непросто мериться с тем, что дом, где ты родился и вырос теперь принадлежит народу, а на самом деле никому и медленно, но верно разрушается. При ближайшем рассмотрении стало видно, что стены потрескались, краска облупилась и ремонт здесь явно не проводили очень давно, если вообще проводили когда-то.

— Никита, я хочу зайти туда, пожалуйста, давай попробуем.

— Милая, нас не пустят, это же ведомственный объект. Ну что ты им скажешь, что была здесь хозяйкой?

— Я не знаю, но я хочу зайти, — он чувствовал, что ее трясет мелкой дрожью. Нет, все-таки это поездка в Россию дорого им обойдется. Как он отговаривал, просил, но жена была непреклонна. Никита знал, что этим все кончится, нервами, слезами и переживаниями. Путешествовать по годам собственной юности очень непросто, а особенно в стране, которую они совсем не знали и не понимали. Он был более готов к тому, что увидит, она нет, по-прежнему его обожаемая супруга смотрела на мир сквозь розовые очки, и надеялась.

— Елизавета, милая, не нужно туда ходить. Нас не пустят, ты только расстроишься, и потом внутри ничего нет от твоей юности, поверь мне, все давно в музеях или утрачено, только стены и то наверняка перекрашены и скорее всего была перепланировка.

— Да, наверное, Бог мой, Никита, я не думала, что это будет так тяжело.

— Пойдем, посидим в скверике у Адмиралтейства. Не переживай, прошлого не вернешь, жизнь и так преподнесла нам столько подарков. У нас замечательный дом во Франции, дети, внуки, любимая работа, что еще нужно.

— Конечно, и все же, я бы очень хотела посмотреть, что стало с нашей уютной буфетной, где мы так неожиданно встретились той страшной зимой 1917 г.

Парадный обед в Александровском дворце в честь череды блестящих побед на Юго-западном фронте генерала Брусилова, вошедший в историю, как «Брусиловский прорыв», стал последним торжеством в жизни не только царской семьи и ее ближайшего окружения, но и страны в целом. Военные действия вновь завязли, прорыв Брусилова вселил надежду, но запала хватило ненадолго, наступление захлебнулось и остановилось, союзники и не думали помогать, словом война затягивалась на неопределенное время. Ужасали бесконечные сводки убитых и раненых, поступающие в столицу.

В Петербурге начались перебои с продовольствием, все чаще собирались спонтанные митинги и демонстрации, участились случаи дезертирства. В Государственной думе уже четвертой по счету царил хаос, в правительстве то и дело менялись министры и премьер-министры. Этот период не случайно вошел в историю как «министерская чахорда». Его Величество находился в Ставке Северного фронта, пытаясь управлять страной оттуда. Ситуация ухудшалась с каждым месяцем.

Убийство Распутина в декабре 1916 г. еще больше усугубило плачевную ситуацию. Многие родственники императора открыто высказывались против него и его семьи, особую ненависть в высших кругах вызывала императрица, ее обвиняли в шпионаже и пособничестве Германии.

Словом покоя не было ни в верхах, ни в низах. Императрица с дочерьми не выезжала из Царского села, зимой поползли слухи о тяжелой болезни великих княжон.

Никита все это время оставался в Царском селе в Александровском дворце для охраны Императорской семьи. На сердце его было тревожно. Он помнил страшное кровавое воскресенье 1905 г., его первого учебного года в Пажеском корпусе. Бегущие по центру города люди, кровь на снегу, крики, стоны. Он боялся повторения тех событий и не хотел этого, хотя чувствовал неизбежность катастрофы.

Мало этого, последние полгода он не понимал сам себя, спрашивал, что происходит с ним, и не мог найти ответа. С ним происходило что-то странное, не умещающееся в его сознании, то, что он не в силах был преодолеть. Этим немым вопросом, мучавшим его, была Елизавета, так просто, без громких титулов про себя, он называл девушку. Ее образ, ее голос, ее взгляд вот уже скоро 6 месяцев неотступно следовал за молодым человеком.

К его огромному сожалению после той неожиданно прекрасной встречи в парке, они не виделись. По мере того, как ухудшалась ситуация вокруг, Никита со всей очевидностью понимал, что здесь в Царском селе они более не увидятся. Беспорядки в городе, забастовки рабочих, первые мародерские грабежи, все это никак не способствовала появлению здесь княжны, к тому же Никита знал, что ее отец князь Николай Сергеевич в Ставке Северного фронта вместе с императором.

Никите оставались лишь постепенно размывающиеся в его сознании, воспоминания. Каждую девушку он непроизвольно сравнивал с ней, и сравнение всегда бесспорно выигрывала юная княжна. Умом молодой человек понимал, что он должен справиться с собой, как говорят время лечит, но сердце.

Он сдержал слово данное княжне и за неделю прочитал роман Дюма. И сейчас, он как и отважный граф де Бюсси готов был тысячу раз умереть за свою прекрасную «Диану». Это была любовь, роковая и нежная, благородная и к сожалению безответная. Никита терзался, помнит ли она его еще, ведь прошло уже долгих шесть месяцев с их последней встречи.