Он уезжает в октябре 1900 года, вернее, уезжают трое: Пабло, Касахемас и друг Пикассо по Хорта, Палларес. Риск этого прыжка в неизвестность несколько смягчается тем обстоятельством, что они знают, куда направляются, их ждет крыша над головой: один из общих друзей согласился уступить им свою мастерскую на улице Габриэль, 49. Друг этот, Исидро Нонелл, как раз собирался возвращаться в Барселону. Он на несколько лет старше Пикассо, его творчество не делает никаких уступок вкусам эпохи, он довольно любопытный человек. Один из каталонских критиков сказал о нем: «Для традиционалистов Нонелл был ужасным революционером».

Даже в Париже, вместо того чтобы впитывать местные влияния, Нонелл открыл для себя Домье, однако воспользовался этим открытием на свой лад, перенеся сатиру народную, испанскую, почву. В пригородах Барселоны он находит живописную бедность существ, живущих за рамками общества.

Встреча Пикассо с социальными темами могла бы состояться уже тогда, под влиянием Нонелла, однако она была бы преждевременной. Если он и испытал его влияние, то это произошло гораздо позже, когда он обратился к теме бедных и отверженных, но используя свой собственный стиль, свою манеру. А пока в Париже слишком много нового и интересного для острого взгляда молодого художника. Он — и это естественно для его возраста — жадно оглядывается вокруг, регистрируя все с безжалостной четкостью. Как в детстве, он пишет письма-рисунки, в которых изображение заменяет слова. Одно из таких посланий представляет собой образчик регистрации новых образов. Это маленький набросок Эйфелевой башни (естественно), однако рядом с башней Пабло изобразил бутылку игристого вина. Тощий тип в фуражке пересекает страницу; но главным образом Пабло рисует женщин, встреченных на улице или в кабачке: тонкий порочный рот, профиль со вздернутым носом, высокие прически или челки, падающие на глаза. Он испещряет рисунками письма, которые пишет его друг Касахемас: «предсказательница» в облегающем платье с заискивающей улыбкой склонилась в легком поклоне; множество карикатур, сделанных прямо поверх четкого мелкого почерка Касахемаса, который Пабло изображает также маленькую дворнягу, которую он подобрал на улице, движимый своей вечной любовью к животным, и которую желает теперь «представить» своим барселонским друзьям.

Молодому иностранцу, «высадившемуся» в столице Франции не зная языка, помогает случай. Он встречает здесь соотечественников. Одним из них стал Педро Маниак, сын барселонского промышленника, поссорившийся со своим семейством и занявшийся продажей картин знакомых испанских художников. Есть еще Берта Вейль, позже Пикассо напишет ее портрет, она работала у антиквара, который тоже занимался продажей картин. Стремясь к независимости, она решает сама заняться продажей антиквариата, однако мебель и предметы старины идут плоховато, а в картинах она, по собственному признанию, мало что смыслит. Она просит Педро Маниака познакомить ее с художниками, у которых «не слишком большие претензии». Пикассо под это определение как раз подходит, тем более что в качестве багажа он привез с собой множество своих картин и рисунков, выбрав преимущественно испанские сценки, так как считал, что они легче найдут покупателя: коррида, тореро, арена. Встреча назначена после обеда. Берта преодолевает шесть этажей и стучит в дверь, стучит долго. Возмущенная нахальством молодых людей, которые, назначив встречу, позволяют себе отсутствовать, она спускается. Внизу она встречает Педро, которому удается убедить ее подняться снова: его друзья, Пабло и скульптор Маноло, спят обычно очень крепко.

Берта Вейль была первым человеком, купившим у Пикассо его картины; она заплатила сто франков за три полотна. Это было началом их деловых отношений. Позже она скажет, что молодые художники слишком уж нуждаются в деньгах, а Пикассо ее «просто пугает»: «Он сует мне под нос револьвер и требует денег, правда, револьвер игрушечный». Потом она добавляет: «Вообще-то пугает не столько пистолет, сколько его ужасные глаза».

Покупка сразу трех картин, изображающих бой быков, — это неожиданный успех. Маниак, может быть, и блудный сын, но он унаследовал от своих родителей коммерческое чутье. Уже тогда он понял, что со временем картины Пикассо станут пользоваться успехом, поэтому пообещал Пабло платить ему ренту в сто пятьдесят франков ежемесячно в обмен на его произведения. Это немного, но достаточно, чтобы молодой человек мог не зависеть от родителей. В конце декабря Пикассо уезжает из Парижа. Как примерный сын, он хочет встретить Рождество дома. Своим друзьям он объясняет — и звучит это вполне разумно, — что, приняв великодушное предложение Маниака, он может теперь работать дома, в Барселоне. Инстинкт гонит его туда, где его ждут лучшие условия для работы, где существует оптимальное соответствие между местом, где он живет, и его творчеством. В Париже такой связи пока еще нет, встреча с этим городом оказалась преждевременной.

На многочисленных парижских набросках Пикассо этого периода изображены в основном женщины и вино. Каким бы ни был его личный опыт, потребность в любви и пьянстве у него ослабевает, как только он переносит это на бумагу. А вот Касахемас, чья внешность была не слишком выдающейся, познал несчастную любовь. Он как раз в том возрасте, когда страсть кажется вечной, а против унижений человек беззащитен. Он слаб, поэтому больше не рисует и ищет забвения в алкоголе. Страсть измучила его, деньги кончились, работать он не мог, жизнь казалась ему невыносимо тяжелой. Пикассо очень переживал тогда несчастье своего друга.

Друзья провели рождественские праздники у своих родителей, но и в семье Касахемас не нашел утешения. Пикассо же верит в целительную силу солнца: пейзажи его детства, считает он, облегчат самую жестокую тоску. Поэтому, проведя несколько дней в Барселоне, он увозит Касахемаса в Малагу. Однако и это не помогает, а самому Пикассо встреча с родственниками, живущими там, приносит только разочарование. Да и богемный вид художников шокирует зажиточных буржуа.

Касахемас не обращает внимания ни на прелесть пейзажа, ни на уговоры окружающих. Он продолжает пить, кочуя из таверны в бордель, а из борделя в таверну. В отчаянии он катится по наклонной плоскости с упрямством человека, желающего себя погубить. Видя это, Пикассо понимает, что ничего больше не может сделать для своего друга. Эти две недели в Малаге должны были стать суровым испытанием для его молодого терпения и фанатичной любви к жизни; кроме того, он получил предостережение, поняв, что страсть обладает страшной разрушительной силой. На всю жизнь он сохранил страх перед сложными чувствами. Этот страх, по словам одной из его любовниц, нередко заставлял его без видимых причин обрывать любовную связь.

Касахемас возвращается в Париж. Вполне возможно, что Пикассо понимал: больше они не увидятся. Всего через несколько дней после приезда в Париж Касахемас покончил с собой, выстрелив в себя из револьвера. По словам одних, это произошло в кафе, другие утверждали, что все случилось в некоем подозрительном доме, где он застал любимую женщину в объятиях другого.

Эта впустую растраченная жизнь и абсурдная смерть глубоко потрясли Пикассо. Все его существо восстает против стремления к саморазрушению. Через некоторое время он пишет картину «Мертвец». Умерший лежит в черном гробу, завернутый в белый саван. Вокруг него стоят люди, предающиеся отчаянию, но лица их размыты, черт почти не видно, они такие же белые, как лицо мертвеца.

Еще одна картина стала как памятником его другу. Ее назвали «Воспоминание» (Малый дворец). Пикассо поступил так же, как многие художники, писавшие на религиозные темы; он разделил высокое и узкое полотно на две части: смерть на земле и воскрешение умершего на небесах. Покойник в белом саване лежит на лужайке, его окружает скорбный ряд плакальщиков, какая-то женщина — неверная возлюбленная? — рыдает у его изголовья, а тут же, неподалеку, любовники обмениваются жарким поцелуем: смерть и сладострастие всегда идут рука об руку. В верхней части картины Пикассо изобразил ран, воплощение самых безумных мечтаний умершего. По пушистым белым облакам скачет всадник, похитивший обнаженную женщину. Рядом обнимаются две женщины, еще одна следует за своими детьми, неподалеку стоит целая группа женщин, одетых только в цветные чулки, они готовы принять любую заблудшую душу на этих благословенных небесах, где торжествуют утоленная страсть и взаимная любовь. И землю и небо освещает призрачный свет луны, скрадывающий живые краски и превращающий лица в белые пятна. Эти две картины написаны были в память о Касахемасе и стали первыми произведениями «голубого периода».