Объявление гласило:

«Ностальгический Восточный экспресс» — это один из поездов компании «Интрафлюг лимитед». Сегодня по расписанию рейс Цюрих — Стамбул. Цена билета — 1400 долларов, сюда включены стоимость питания, экскурсии и чаевые. Запланированы экскурсии из Цюриха, среди них однодневная поездка в Милан, стоимость приблизительно 175 долларов. Обращаться по адресу: Швейцария, 8127, «Интрафлюг лимитед» или США, Пенсильвания, 17253, «Экспресс интернэшнл инкорпорейтед».

Поезд стоял на пути № 13. Джексон направился к первому спальному вагону. Пока проводник втаскивал его багаж, Джексон окинул взглядом поезд. Первое впечатление было действительно ошеломляющим. Пульмановские вагоны и паровоз словно появились из фильма 20-х годов. Это была старина, но старина чистенькая, свежая, отлакированная. Джексон мысленно поблагодарил сотрудников посольства, посоветовавших «Ностальгический Восточный экспресс» для путешествия в Турцию. Вначале мысль потерять три дня в поезде показалась Джексону абсурдной. Особенно если учесть, что самолетом до Стамбула два с половиной часа.

Теперь, усевшись в мягкое кресло своего купе, он в полной мере мог оценить прелесть путешествия в этом экзотическом поезде.

По коридору прохаживался некто в цилиндре и фраке, с нафабренными усами и безукоризненными манерами. У него не было никакого видимого занятия, кроме учтивых бесед, которые он вел решительно со всеми, у кого на лице можно было прочитать хоть малейшее выражение скуки или неудовольствия.

Старый Восточный экспресс, предназначенный для комфортабельного путешествия из Европы в Азию, стал уже легендой, историей. Появление в 30-х годах воздушного сообщения означало конец Восточного экспресса: он не мог конкурировать с самолетами, доставлявшими пассажиров из одной части света в другую за считанные часы.

Но в эпоху моды ретро, тяги к пышности и роскоши прошлого предприимчивая железнодорожная компания вспомнила о былой славе Восточного экспресса. Спальные вагоны, построенные в 1926 году, были найдены и отреставрированы.

Джексон небрежно перелистал рекламный проспект, где расписывались достопримечательности, которые будут показаны пассажирам «Ностальгического Восточного экспресса». Экскурсии, музеи, исторические памятники мало интересовали Джексона. Он прибыл в Европу с деловыми целями, отвлекаться от дела ради собственного удовольствия он не привык. В Инсбруке и в Вене у него назначены важные встречи. Даже это трехдневное путешествие он использует с толком.

В дверь купе аккуратно постучали. Оглядев себя в зеркало, Джексон произнес:

— Пожалуйста.

В купе, широко улыбаясь, вошел человек, по внешности которого можно было безошибочно определить, что он родился за Пиренеями. Черная как смоль красивая шевелюра, смуглая кожа, пронзительный взгляд больших глаз-маслин, аристократическая осанка.

— Рад вас видеть, господин Гонсалвиш. — Джексон был подчеркнуто доброжелателен: пожалуй, на сегодняшний момент он больше нуждался в Гонсалвише, чем Гонсалвиш в нем.

— Я уже обследовал этот замечательный поезд, больше предназначенный для наслаждения, чем для передвижения, — сказал Гонсалвиш. — Здесь три вагона-ресторана. Но если вы еще не слишком голодны, я предложил бы отправиться в бар рядом с нашим вагоном.

Вагон-бар был почти пуст, пассажиры «Ностальгического Восточного экспресса» еще только вживались в атмосферу путешествия. Они уселись в кресла, обитые красным бархатом. Поперек вагона стояло пианино.

Джексон заказал два джина с тоником.

— Вы едете до конца? — поинтересовался Гонсалвиш.

— Да, у меня дела в Стамбуле.

— А я только до Вены.

«Все ясно, — подумал Джексон, — дальше на границах начинаются строгости, а с документами у него неважно. Интересно, чей у него паспорт?»

— Я рад буду повидать своих австрийских друзей, — продолжал Гонсалвиш. — Я их давно не видел.

— Это очень интересно, — заметил Джексон. — Я был бы рад, если бы вы потом написали мне о настроениях ваших венских друзей.

Гонсалвиш внимательно посмотрел на Джексона.

— Какой именно аспект наших бесед может вас заинтересовать?

Джексон ответил не сразу. Он заказал еще раз джин с тоником, отметив не без удовольствия, что выпивка дешева.

— Скажу вам прямо. Нам очень не нравится усиление негативных по отношению к нашей стране настроений, охвативших значительные слои жителей Старого Света. Все эти антиамериканские демонстрации в западноевропейских столицах, марши мира, сборы подписей под антивоенными воззваниями мы рассматриваем как непредвиденное и весьма серьезное препятствие нашим внешнеполитическим планам. Отзвук уличных манифестаций мы ощущаем и на более высоком уровне, там, где принимаются решения. Это весьма прискорбно. Думаю, что и вашим друзьям эта чрезмерная уличная деятельность не по вкусу. Я был бы весьма вам признателен, если бы вы, скажем, сообщили мне, что ваши друзья предпринимают какие-то меры для свертывания этой деятельности и стабилизации положения.

Гонсалвиш слегка наклонил голову, показывая, что он хорошо понял собеседника.

— А что касается нашей договоренности о самолетах, — добавил Джексон равнодушным тоном, — то она, насколько мне известно, выполняется вполне успешно.

— Да, да, — поспешил подтвердить Гонсалвиш. — Мы чрезвычайно благодарны за содействие. Оно поистине неоценимо.

Джексон снисходительно улыбнулся уголками рта.

— Я рад, что наши деловые отношения взаимно полезны. Теперь, если не возражаете, господин Гонсалвиш, мне бы хотелось мысленно перенестись в Испанию. В письме вы кое-что уже сообщили, но за это время, наверное, произошли какие-то события?

— Основную схему я вам действительно изложил в письме. Мы предполагаем, что все начнется...

Норберт Хартунг с неудовольствием посмотрел на себя в зеркало: опять порезался. Все-таки нельзя делать сразу несколько дел — и бриться, и думать о лабораторных расчетах, и слушать новости. Норберт насухо вытер лицо полотенцем. Он еще в детстве привык к утренней сводке последних известий. Так было заведено у них в доме с военных лет. Теперь вместо радио Хартунг включал телевизор, стоявший на полу в маленькой гостиной, и, пока брился, рассеянно слушал новости по первой телепрограмме. Надевая рубашку, Норберт вышел из ванной и направился к телевизору: пора его выключать. И остановился.

«...связь с кораблем так и не возобновилась. Первоначально предполагалось, что причина — неисправность радиоаппаратуры. Но невозможность связаться с судном в течение всего дня сочли плохим признаком. Когда «Генерал Шерман» опаздывал уже на четыре часа и по-прежнему не подавал о себе никаких вестей, в воздух были подняты самолеты морской авиации. Однако судно обнаружить не удалось. Поиски продолжаются. Сложность состоит в том, что связь с «Генералом Шерманом» отсутствовала практически целые сутки и теперь трудно точно установить координаты того места, где, как считают, судно потерпело аварию. Специалисты отвергают версию о столкновении с другим кораблем, поскольку не поступало сведений об исчезновении еще какого-либо судна».

Норберт слушал диктора с побелевшим лицом. На «Генерале Шермане», совершавшем рейс Гибралтар — Буэнос-Айрес, находилась его жена Маргарет.

В то утро, когда родственники трехсот пассажиров «Генерала Шермана», руководство пароходной компании и спасательные службы строили предположения о судьбе судна, к тому же квадрату Атлантического океана, где шли поиски корабля, были прикованы мысли еще нескольких человек. Они уединились в одной из комнат вместительного здания, которое входило в пышный архитектурный ансамбль Лэнгли. Здесь разместилось Центральное разведывательное управление США.

Среди собравшихся только трое были сотрудниками управления, их легко можно было опознать именно потому, что они меньше всего отвечали традиционным представлениям о работниках ЦРУ и походили на университетских профессоров. А вот их собеседники, которых скорее можно было заподозрить в принадлежности к спецслужбам, — они как раз и были профессорами. Точнее учеными-ядерщиками из Лос-Аламоса и Массачусетского технологического института.