LXXXI

Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает.

Мудрый человек ничего не накапливает. Он все делает для людей и все отдает другим. Небесное дао приносит всем существам пользу и им не вредит. Дао мудрого человека — эго деяние без борьбы.

Приложение

Из «Гуань Инь-Цзы»[92]

Внутренние энергии в тайцзы-цюане _27.jpg_0
Внутренние энергии в тайцзы-цюане _10.jpg_3

Вне присутствия дао нельзя говорить, но то, о чем поведать нельзя, — это дао. Вне присутствия дао нельзя размышлять, но то, о чем помыслить нельзя, — это дао.

В дао нет ничего от человека. Мудрый не судит: «Это дао, а то — не дао». В дао нет ничего от своего «я». Мудрый не различает между пребыванием в дао и отстранением от него. В том, что дао нет, — залог того, что дао есть. В том, что мудрый держится за дао, — залог того, что он потеряет дао.

Горшечник может создать десять тысяч горшков, но ни один горшок не может ни создать горшечника, ни уничтожить его. Дао может создать десять тысяч вещей, но ни одна вещь не сможет ни создать дао, ни уничтожить его.

Мудрый знает, что сознание едино, вещи едины, дао едино, и все они объединяются в одно. Он не меряет неизменным изменчивое и не ущемляет изменчивым неизменное.

Помраченность разума указывает на отсутствующее в наличном. Ее нельзя обнаружить. Ощущения приятные или неприятные являются нечто, возникающее из ничего. Их нельзя сокрыть. От приятных и неприятных ощущений проистекает знание, но оно касается только движения вещей. От помраченности разума проистекает незнание, но благодаря ему постигаешь вездесущность дао.

Одна искра может спалить десять тысяч вещей, но когда исчезнут вещи, где пребывать огню? Одно мгновение дао может обратить в небытие десять тысяч вещей, но когда исчезнут вещи, где же пребывать дао?

Стрельба из лука, верховая езда, игра на цине[93] или игра в шашки — все эти искусства невозможно постичь в одно мгновение. Только дао не имеет ни форм, ни правил, и его можно постичь в одно мгновение.

Мое дао подобно пребыванию в темном месте. Находясь на свету, нельзя ничего увидеть в темноте. Пребывая же в темноте, увидишь все, что находится на свету.

Мое дао подобно мечу. Обращая меч против других, извлекаешь выгоды для себя. Хватаясь за меч руками, нанесешь себе рану.

Смерть в утробе. Смерть в яйце. Хотя мир велик, надежного знания о нем не добудешь. Мир и наше знание о нем — все равно что лезвие меча и рука: пока рука не дотрагивается до меча, она себя не поранит.

Во сне, в зеркале, в воде пребывает мир. Чтобы убрать мир, который снится, нужно не спать. Чтобы убрать вещи, которые отражаются в зеркале, нужно не смотреть в него. Чтобы убрать вещи, которые наполняют мир, нужно опорожнить сосуд, вмещающий их. Все, что есть и чего нет там, находится здесь, а не там. Вот почему мудрый не устраняет мир, а устраняет знание о нем.

Рыба, которая не хочет быть такой, как все рыбы, выбрасывается на берег и там погибает. Тигр, который не хочет быть таким, как все тигры, спускается с гор в город и там попадает в клетку. Мудрый не отличается от обыкновенных людей, поэтому ему нельзя воздвигнуть препоны.

«В самом себе не имей, где пребывать»[94]. Следуй формам вещей вокруг тебя. Будь текуч, как вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозмутим, как тишина. Соединяйся с негласным, обретай потерянное. Не стремись определить других, но неотступно следуй за ними.

Мудрый не отличается от других тем, что он говорит, действует и мыслит. А тем, что он никогда не говорит, не действует и не размышляет, он отличается от других.

Облака плывут и птицы кружат в пустоте небес. Благодаря пустоте превращения могут свершаться без конца. Таково же дао мудрого.

Мы сознаем себя словно живущими во сне. По воле воображения мы можем странствовать духом в чертогах Великой Чистоты[95]. Мы видим вещи как будто во сне. Отдаваясь переживаниям, мы можем улетать душой за пределы Восьми пустынь[96]. Умей прозревать семена жизни и жить вечно. Умей забывать семена жизни и оставлять жизнь. Вот что такое дао.

Если в сознание закрались мысли об успехе и неудаче, демоны разума завладеют им. Если в сознание закралась похоть, демоны распутства завладеют им. Если в сознание закралась тревога, демоны отчаяния завладеют им. Если в сознание закралась распущенность, демоны одержимости завладеют им. Если в сознание закрались мечты о возвышенной дружбе, демоны гордыни завладеют им. Если в сознание закрались мечты о вкусной еде, демоны чревоугодия завладеют им. Все эти демоны — призраки, созданные из темноты и мрака, ветра и воздуха, земли и красок, дряхлых тел и бренных предметов. Эти признаки и наше сознание друг друга возбуждают, и дух человека откликается их воздействию. Тот, кто попал под власть демонов, одержим мыслями о выдающихся свершениях. Он не говорит, что служит демонам, но говорит лишь, что служит одному дао. В конце концов в нем все мертвеет. Только мудрый может сделать дух одухотворенным, но не искать в духе духовность. Он опирается на все десять тысяч вещей и не теряет силы, их рождающей. Он может все собрать, все рассеять, всему противостоять. Каждый день он откликается всему сущему, но его сердце пребывает в покое.

То, что плывет, — это лодка. Но то, благодаря чему можно плыть, — это вода, а не лодка. То, что движется, — это повозка. Но то, благодаря чему можно двигаться, э го вол, а не повозка. Размышление — это разум. Но то, благодаря чему можно размышлять, — это воля, а не разум. Нельзя знать то, отчего все есть таким, каково оно есть. Только не зная того, отчего все есть таким, каково оно есть, не идешь навстречу тому, что приходит, и не влечешься за тем, что уходит. Не стремясь навстречу приходящему и не устремляясь вслед за уходящим, можешь жить одной жизнью с изначальным истоком Неба и Земли, в котором нет ни прошлого, ни настоящего.

Если знать, что сознание не является вещью, тогда поймешь, что и вещи не являются венцами. Если знать, что вещи не являются вещами, тогда поймешь, что дао не является вещью. Тогда не будешь преклоняться перед великими свершениями и изумляться глубокомысленным речам.

Мои мысли меняются с каждым днем, движет же ими не мое «я», а судьба. Когда познаешь природу и судьбу, вовне не будешь видеть себя, внутри не будешь видеть свое сознание.

Сознание рождается от взаимного воздействия нашего «я» и вещей подобно тому, как огонь возникает из трения двух палочек. Нельзя сказать, что оно не находится во мне, и нельзя сказать, что оно не находится в других. Живи им, и тогда «другие» и «я» перестанут быть соблазном.

Мирские истины ограничены и противоречат друг другу. Они ведут к истинам всеобщим, но всеобщие истины не подчиняются порядку и ведут к тому, что не может быть упорядочено. Поэтому тот, кто может подчинить порядку одно чувство[97], может обрести естественную силу бытия. Тот, кто может забыть одно чувство, может соединиться с дао.

Глиняные куклы бывают мужчинами и женщинами, дорогими и дешевыми. Они сделаны из земли и, когда они разобьются, снова уйдут в землю. Таков человек.

вернуться

92

«Гуань Инь-цзы» — памятник философской и литературной традиции даосизма.

В афоризмах «Гуань Инь-цзы» засвидетельствован опыт, говоря языком даосов, «само-помрачающегося» разума, который сознает свою несводимость к данным опыта или умозрения, но выявляет бесконечную перспективу опосредования того и друг ого. Это разум, удостоверяющий себя в акте самопреодоления и потому повинующийся властному требованию никогда не повторяться, всегда быть открытым новому. Вот почему верность философской позиции древних даосских мыслителей отнюдь не мешает автору «Гуань Инь-цзы» представлять ее в новом, зачастую неожиданном свете, вводить и обыгрывать новые образы, термины и сюжеты. Речь идет, в сущности, о верности не букве и даже не идеям, а посылкам и интуициям традиционного наследия

вернуться

98

Даосская традиция немало повлияла на формирование учения чань-буддизма — одного из самых популярных толков буддийской традиции Китая. К числу классических чаньских памятников относится помещенный здесь сборник «Лес чаньских изречений», составленный в XV в. в Японии, но целиком состоящий из высказываний китайских наставников и поэтов. Учителя чань исходили из кардинальной буддийской идеи о том, что истина находится вне всяких противоположностей, в том числе вне оппозиции истинного и ложного, и что она открывается вся целиком, без видимой подготовки в момент «внезапного озарения» (дунь у). Всякие же словопрения о правде бесплодны. Подобно изречениям даосов, заслужившим прозвище «безумных речей», чаньские афоризмы полны парадоксов, а порой шокируют откровенной бессмыслицей. Их назначение — не сообщать о чем-либо, а выявлять границы нашего понимания, которые невозможно преодолеть, не изменив сам способ своего существования. В них разыгрывается первозданная, недоступная концептуализации драма испытания человеком абсолютной неопределенности своего бытия, открытия им безграничного поля опыта. Чаньская (как и даосская) словесность — это стихия чистой игры, где неопределенность человеческого существования испытывается неопределенностью бытия «мира в целом». Такая игра, где каждое мгновение решается вопрос жизни и смерти, но не дано выбирать между бытием и небытием, где, в сущности, никто не играет и ничего не разыгрывается, осознавалась в китайской традиции как подлинный исток человеческого творчества. Среди последователей чань вошли в моду отрывистые, ломаные диалоги, в которых каждое высказывание застает собеседника врасплох и требует от него непроизвольной, лишь интуицией подсказываемой точности ответа, и каждый новый поворот в этом причудливом лабиринте фрагментов истины напоминает о том, что жить — значит рисковать: каждое слово в нем встает перед нами как решающее испытание, именно «застава», через которую невозможно пробиться и нельзя не пробиться. Умение сказать как можно короче и выразительнее, «сказать, как отрезать», ценилось чрезвычайно высоко среди приверженцев чань и породило множество литературных опытов такого рода. Тот, кто говорит «одним словом», сообщает слову выразительность жеста. Уплотнять речь — значит превращать речь в плоть. Это значит открывать предысторию языка и мысли, кроющуюся в телесной практике и скрываемую интеллектуалистскими образами языка. Интеллект очерчивает сферу знания и выражения. Призвание же тела - поедание, поглощение, самосокрытие, отчего кожа, одежда, всяческий покров суть необходимейшие его атрибуты. Телесная интуиция предваряет рациональное мышление, и миссия мудрого, по словам даосов, состоит в том, чтобы «хранить», «оберегать» единство бытия, т. е. изначальный, еще ничейный опыт целостности сущего до дуализма, вносимого в мир субъективистским сознанием.

вернуться

99

Т.е. если два человека спорят, только третий может разрешить их спор.

вернуться

100

Подношение цветов — буддийский обряд, символизирующий распространение благодати Будды.

вернуться

101

Имеется в виду блаженная страна, о которой рассказывается в классической литературной утопии Китая — «Балладе о Персиковом источнике» поэта Тао Юаньмина.

вернуться

102

В старом Китае деньги хранили в специальных бамбуковых пеналах, запечатанных с одного конца.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: