— И скажу! У нас все как-то сами по себе. Мальчишки только и знают, что свой хоккей! А девочки… — Наташка умолкла.

— Ну, что девочки?

— Ничего.

— Давай наоборот, — предложил я. — Вы будете в шайбу играть, а мы в куклы.

— Мурашов, — сказал Леха, — хватит тебе трепаться.

— А чего еще делать?

— Предложения давайте.

Но предложений ни у кого не было. Батон повернулся и посмотрел на директора; остальные тоже завертели головами. А директор сидел спокойненько. Вид у него был такой серьезный, будто мы говорили жутко умные вещи.

— Ладно, — сказал Леха, — видно, что к собранию вы не подготовились. Я, конечно, тоже виноват, но ведь и вы не маленькие. Давайте на сегодня закончим, а к следующей субботе вы подготовьте предложения.

Леха встал, посмотрел на доску, на директора, вздохнул и тихо, чуть не на цыпочках, вышел из класса.

Все молчали. Целых двести лет, наверное, молчали. А потом стали орать. И все про Леху. Что вожатый он плохой. Что редко бывает. Что из-за него работа не ведется. Я слушал, слушал и тоже заорал:

— Работать вам захотелось?! А кто мешает? Руки у всех есть, валяйте работайте. А если человек ушел, то орать про него — совесть надо иметь.

— Значит, у тебя одного совесть есть? — спросила Наташка.

— Значит, так. Да вот у Кольки еще. Он тоже молчит.

Тут, конечно, все набросились на меня. Но мне на это чихать, я привык.

— Иван Сергеевич, давайте нам другого вожатого! — заорал Батон.

— Он ведь спасателем работает? — спросил Иван Сергеевич.

— Ага.

— Значит, моторы знает — и подвесные и стационарные. Это раз. Имеет права судоводителя. Это два. Умеет обращаться с аквалангом. Это три. Да разве можно такого вожатого отпускать?

— Но ведь обязательства мы не выполнили, — сказала Наташка.

— Зато собрание провели. Наверное, одного собрания тут мало.

— А чего еще надо? — спросил Батон.

Директор усмехнулся.

— Наверное, два собрания. Или три. Или — сто. Сто собраний на тему: как помочь совхозу? А в совхозе можно провести двести собраний на тему: как помочь школе? Вот и будем в расчете.

В воскресенье мы с Колькой пошли на берег посмотреть лодку.

На улице нам попался Батон.

— Вы куда?

— К пирсу.

— Я с вами. Подождите минутку. Я в магазин сбегаю, меня за подсолнечным маслом послали.

— Некогда ждать, — сказал я.

— А что — море убежит? — спросил Батон.

— Время убежит, — сказал я.

— Подумаешь, время… — сказал Батон. — Заработался ты, Мураш, совсем. Времени тебе не хватает. Прямо генерал!

— Может, ты будешь нашу лодку смолить?

— А что, — сказал Батон, — и буду. Все равно делать нечего. Могу и в магазин не ходить.

Батон огляделся.

Во дворе дома, около которого мы стояли, был пацан. Я даже не знал, как его зовут, знал только, что их фамилия Журавлевы. Пацан сидел возле собаки, которая развалилась на спине около будки. Он чесал ей пузо и шептал что-то на ухо.

— Эй, Серега, — позвал Батон. — Иди сюда.

Пацан вышел на улицу.

— Я не Серега, я Саша.

— Я и говорю — Саша, — сказал Батон. — В каком классе?

— В третьем.

— Молодец. Отличник, — сказал Батон. — На тебе рубль. Беги в магазин, купи бутылку подсолнечного масла. Отнесешь его вон в тот дом, где колонка рядом.

— Не-а… — застеснялся пацан.

— Тогда — семь раз в глаз! Ну! Беги быстро.

Пацан посмотрел на Батона снизу вверх и поплелся к магазину.

— Пропадет твой рубль, — сказал Колька.

— Ну да! Пацанов этих уговорить трудно, а когда уговоришь, все сделают. Пошли на берег.

В бухточке, на мелководье, возле трубы, вбитой в дно, болталась дюралевая «казанка». У нас в поселке ни у кого такой не было.

— Дачники, что ли, уже приехали? — сказал я.

— Это директорская, — сказал Батон. — Он еще и мотор купил «Вихрь». Твой же отец из Приморска на прицепе привез.

— Сам знаю, — сказал я.

— Тогда чего же про дачников спрашиваешь?

— Много ты в чужих лодках разбираешься, — сказал я, потому что «казанка» мне жутко понравилась.

Такую бы лодку я выменял хоть на мопед, хоть на что угодно. С «Вихрем» она пойдет километров на сорок. Если бы меня спросили: «Что ты хочешь в жизни?» — я бы сказал: «„Казанку“ с „Вихрем“».

А наша лодка лежала кверху дном, далеко от воды. Ее вытащили осенью по самой большой воде, да еще по каткам отволокли подальше. Она давно уже обтаяла и обсохла. Краска за зиму облупилась. Из щелей торчали мохрыжки пакли. Это воробьи паклю раздергали на свои гнезда.

Батон пнул в борт ногой, потом залез на днище и попрыгал.

— Смолить надо, — сказал он, — а то потонем.

— Кто потонет? — спросил я.

— Мы.

— А ты тут при чем?

— А у нас вар есть. Целых два куска.

Я же говорил, что Батончик жутко хитрый. Ведь не стал он к нам проситься или уговаривать. Догадался просто, что у нас вару нет. Если мы вар возьмем, то и Батона придется брать. А я уже как-то привык думать, что мы с Колькой вдвоем будем плавать. Но если мы вар у Батона не возьмем, то, может, мы вообще плавать не будем? Прямо не знал я, что делать с батонским варом.

— Мы вообще-то с Евдокимычем договаривались насчет вара, — сказал я.

— А у него нет, — ответил Батон.

— Ты почему знаешь?

— Мой батя у него последний забрал, как раз вчера.

— Так вам же самим нужно, — сказал Колька.

— Утащу. Он еще достанет.

— Попадет, — сказал Колька.

Батон только усмехнулся.

— Мало мне так, что ли, попадает?

Это верно. Батон и в школе в каждую дыру суется. А уж дома от него никому житья нет. Валенки поставит сушить — сожжет. За водой пойдет — ведро в колодце утопит. Опыты всякие изобретает. Корове, например, выкрасил рога белилами. Отец стал рога скипидаром отмывать, а корове запах, что ли, не понравился, она ему как врежет под зад. Отец, конечно, после того Батону врезал. Но ему хоть бы что — привык. И родители его тоже привыкли, они и бьют его как-то мимоходом. Отец или мать ему поддадут, а он только головой мотнет. А назавтра опять что-нибудь придумает.

В общем, ясно, что не сегодня, так завтра, не за вар, так еще за что-нибудь Батона лупить будут. Пускай уж лучше — за вар.

— Ладно, — говорю, — сейчас можешь принести?

— А что, — говорит Батон. — Они же на работе. Только пакли у нас нет.

— Паклю я принесу, — сказал Колька. — А ты, Мураш, ищи банку побольше.

Пока они ходили, я сбегал на свалку и принес оттуда жестяную банку из-под солидола. Потом наломал сухой ольхи и сложил ее около лодки.

Первым прибежал Батон. Он нес вар прямо в руках, прижав его к груди, как дрова носят. Поэтому курточка у Батона немножко подсмолилась. Но на этой курточке было уже столько пятен от батонских опытов, что смолы было почти незаметно.

Колька принес паклю и две конопатки. Батон стал разжигать костер, а мы начали забивать паклю в щели. Работа эта неинтересная. Интереснее стало потом, когда смолить начали.

— Дайте мне, — попросил Батон. — Я умею, я видел, как батя смолит.

Батон взял палку, обмотал один конец паклей и обвязал бечевкой.

— Р-разойдись! — крикнул Батон. — А то брызну!

Вар давно уже нагрелся, даже булькал.

Батон сунул палку в банку, покрутил ее там и провел палкой вдоль щели лодки. На днище лодки остался черный мазок, но еще больше вару стекло вниз, поперек досок.

— Много набираешь, — сказал Колька.

— Почему много? — спросил Батон. — Нормально набираю. Все так делают.

Я-то как раз не думаю, что все так делают. Потому что, когда Батон уставился на Кольку, он забыл про палку и опустил ее вниз. Смола потекла с палки, и струйка попала за голенище батонского резинового сапога. Смола текла по штанине вниз, а мы ничего не замечали. И Батон тоже ничего сначала не замечал. Мы все смотрели на лодку. Вдруг я увидел, что Батон вдохнул воздух и замер, вытаращив глаза. Потом он подпрыгнул на месте, будто его лошадь снизу лягнула. Потом он заболтал ногой и заорал: