Сильный пароходный гудок прокатился над гаванью и ворвался в ресторан. Сразу оборвались разговоры, стук посуды, только пьяный матрос за соседним столиком бормотал какую-то песню. Все прислушались: второй, третий! К ним присоединилось еще несколько, и скоро тревожный хор низких гудков зазвучал над притихшим городом.

Тревога! — раздался чей-то испуганный голос. Люди вскочили с мест и, опрокидывая стулья, роняя посуду, ринулись к окнам. На плечи Журбы и Ли Ти-сяна, которые при первых гудках припали к своему окну, навалилось несколько человек. Слышалось чье-то тяжелое дыхание, каждый кричал свое.

Эскадра входит! Может, американцы?

Держись, братва, снова смена власти!

Не паникуй, больше никто к нам не сунется, — вмешался более трезвый голос. — Всем по морде надавали еще синяки не сошли!

— Граждане! Дредноут и миноносцы входят под флагом Лиги наций, — истошно завопил человечек в драной шинели. — Петропавловск будет международным открытым портом!

— Заткни свое хайло! — подступил к нему моряк в бушлате и бескозырке без ленточки. — Камчатка наша, советская!

В гавань входил большой грузовой пароход без каких-либо признаков вооружения. За ним в кильватер вытянулось пять маленьких судов, на каждом — силуэт небольшой короткоствольной пушки, затянутой брезентом.

Журба пытался разглядеть флаги, но не мог...

В памяти всплыли недавние годы борьбы с белогвардейцами и интервентами, когда с судов высаживались десанты, когда жерла орудий угрожающе смотрели на город, а власти менялись чаще, чем капризная морская погода.

Друзья вышли из ресторана и в общем людском потоке направились в порт. Здесь они узнали, что на Камчатку прибыла норвежская китобойная флотилия «Вега», которая будет вести промысел у Камчатского и Чукотского побережья по предоставленной Советским правительством концессии. Тут же прошел слух, что флотилии понадобятся рабочие и матросы. Упорно, с надеждой, переходящей в уверенность, эту весть повторяли все, кто оказался в таком же положении, как Журба и Ли Ти-сян.

Китобойная флотилия «Вега» входила в гостеприимно распахнутые ворота Авачинской губы. Капитан-директор Элесеус Микальсен не бывал на Камчатке и сейчас с любопытством осматривал новые для него берега, бухту, которая считается лучшей в мире стоянкой для судов.

Погода стояла хмурая, и на душе у Микальсена было мрачно. С тяжелым сердцем шел он на промысел в русские воды. И чем ближе суда подходили к камчатским берегам, тем чаще хмурился старый моряк. Не было той праздничной приподнятости, которую он испытывал всегда при выходе на промысел. «Там была честная охота, — думал Микальсен, осматривая в бинокль берега. —А тут... дай бог унести ноги отсюда!»

Он задержал взгляд на трех темных скалах, что, как стражи, поднимались из воды направо от входа. Налево же, чуть дальше — пологий островок в больших серо-зеленоватых пятнах мха и лишайника. Они придавали островку веселый вид среди серой, на вид тяжелой, как свинец, воды. «Как он называется? — Микальсен напрягал память. Он же детально по картам и лоциям изучил камчатские берега! - Да, кажется, он вспомнил название островка: «Бабушка». Странные слова у этих русских. Впереводе это значит: старуха, имеющая внуков. Ну, уж к такому островку это имя не подходит!»

Проход становился уже. «Вега» подходила к порту. Капитан-директор насторожился. Лоция указывает здесь отмель. Микальсен вышел на открытое крыло мостика, посмотрел на идущих следом китобойцев. Они тоже уменьшили ход. Микальсен поймал в окуляры мостик «Веги-1», увидел на нем гарпунера Юрта Бромсета и с раздражением отвернулся. Он чувствовал большую антипатию к этому белобрысому немцу., выдававшему себя за норвежца.

Справа впереди открылся Петропавловск, и его вид разочаровал Микальсена. «Точно деревушка, а домики как ящики из-под апельсинов». Но тут же он понял, что дома кажутся микроскопическими на фоне вздымающихся к небу сопок. В этот момент в разрывах туч скользнул луч солнца, позолотив снеговые вершины вулканов. Это было такое захватывающее зрелище, что Микальсен прошептал:

— Божественно! — и усмешка скользнула по его толстым губам: они же в стране большевиков-безбожников.

Он снова взглянул на вулкан, но солнечный луч исчез, и все стало серым, скучным. Бегло осмотрев порт, Микальсен выбрал место для стоянки на рейде. Занятый постановкой флотилии, он мельком заметил, что от стенки отчалил и направился к базе портовый катерок. Капитан-директор вновь почувствовал себя беспокойно, «Может быть, большевикам уже хорошо известно, зачем сюда пришла флотилия?»

...Журба и Ли Ти-сян с трудом пробились сквозь плотную толпу к воде в тот момент, когда от причала отходил катер с представителями городских и портовых властей.

— Капитана... Моя капитана! — неожиданно закричал Ли Ти-сян, схватив за рукав Журбу и показывая на высокого человека в черном пальто с поясом и в капитанской фуражке. Тот стоял около рубки катера, придерживаясь за леер.

Ли Ти-сян возбужденно повторял:

— Моя капитана... Северова... — и вдруг закричал — Капитана Северова!

Но Иван Алексеевич не слышал голоса Ли Ти-сяна Со смешанным чувством любопытства и неприязни смотрел он на китобойную базу «Вега». Обычное океанское грузовое судно, водоизмещением в шесть—семь тысяч тонн, оно выделялось лишь увеличенной системой стрел и такелажа. «Могут одновременно обрабатывать много грузов» — безошибочно определил Северов. В душе шевельнулась обида. Опять иностранцы будут бить китов в наших водах, опять грабить, хозяйничать, как при Невельском, Лигове, его отце... Впрочем, не совсем так. Он не прав. Норвежцы теперь должны вести промысел, не нарушая установленных правил «Тогда наши запасы китов не пострадают, а доходы от концессии позволят построить свою китобойную флотилию... У нас будут свои китобойцы! Будут!» В этом его заверил секретарь Приморского губкома партии.

Северов перевел взгляд на китобойные суда-охотники с гарпунными пушками на полубаках. Металлические, метров в тридцать длиной, двухмачтовые китобойцы были с низкими бортами. «Быстроходны, с хорошей остойчивостью, — оценил Иван Алексеевич. — Смогут вести охоту в больших масштабах».

Катер, подходя к базе, застопорил ход. Матрос на нижней площадке поймал брошенный трос и подтянул катер к парадному трапу. Следом за начальником порта, служащими таможни и пограничниками Северов поднялся на верхнюю палубу «Веги».

Низенький, грузный Микальсен, старавшийся держаться- с достоинством и подчеркнутой независимостью, был огорчен, что, обмениваясь с русскими рукопожатиями, вынужден смотреть на них снизу вверх. От волнения у него на лбу выступил пот. Он всматривался в лица большевиков, старался по выражению глаз узнать, что им известно о подлинных целях его экспедиции, но русские оказались вежливыми, очень сдержанными на слова людьми.

Северов знакомился с Микальсеном последним. У капитан-директора, когда он услышал, что это и есть советский уполномоченный, который будет следить на флотилии за соблюдением условий концессии, чуть не вырвалось: «Вы и есть комиссар?», но он сдержался.

— Очень приятно. Прошу располагаться на моем судне!

Микальсен был ошарашен. Он ожидал увидеть перед собой нечто похожее на тех звероподобных комиссаров-большевиков, которых рисуют в газетах и журналах. А перед ним нормальный человек и, судя по всему, бывалый моряк. Лицо с чуть восточными черточками, нос с горбинкой, темные строгие глаза выдавали человека с незаурядной натурой. К тому же уполномоченный держался свободно и просто, великолепно изъяснялся на английском языке, и все, что он говорил, отличалось лаконичностью и точностью. Микальсен при первых же словах уполномоченного почувствовал его превосходство над собой.

На Северова капитан-директор произвел обратное впечатление. «Моряк, но почему-то держится натянуто и даже волнуется. Кажется, хитрая бестия, — вынес первое заключение Северов. — Впрочем, поживем, увидим...»

Все формальности, неизбежные при входе в иностранный порт, были проведены так быстро и благожелательно, с явным дружелюбием, что это поставило Микальсена в тупик. Он не знал, как это расценивать.