Ли Ти-сян стоял рядом с койкой Журбы и с мольбой смотрел на Захматову, ожидая ее разрешения. Елена Васильевна поняла, что она не должна отказать Ли Ти-сяну в его просьбе. Китаец ей нравился все больше. Ей нужен помощник. А лучшей сиделки для Журбы не могло быть.

— Конечно, оставайся, товарищ. Журба твой друг, — согласилась она, усталым движением обеих рук поправляя растрепавшиеся волосы. — Оставайся. Как тебя звать?

Ли Ти-сян назвал свое имя. Захматова в ответ улыбнулась:

— Я тебя буду звать товарищ Ли, а ты меня товарищ

Лена, а не мадама!

Хао! Хао![18]

Хао – хорошо (кит.) — закивал Ли Ти-сян. — Хао мада... товалиса Лена!..

Вот так-то лучше, — Захматова надела пальто и направилась к двери, ведущей на палубу, но ее догнал Ли Ти-сян, остановил:

Ходи туда не нада, мадама. — Тут же Ли Ти-сян поправился: — Товалиса Лена. Капитана Севелова ходи, тогда твоя палуба гуляй. Моя твоя проси... Там шибко плохой люди.

Захматова подумала, вошла в свою каюту, достала из ящика письменного стола браунинг, сунула в карман пальто и снова направилась к двери. Ли Ти-сян, следивший за ней беспокойными глазами, снова пытался ее остановить, но она отмахнулась от него:

— Посматривай за Журбой.

Китаец не посмел больше возражать. В открытую дверь ворвался холодный мокрый ветер. Ли Ти-сян, покачивая головой, думал о том, что Захматова упрямая женщина, но храбрая. Ему было непонятно, почему на нее напал старый матрос.

Ли Ти-сян подошел к Журбе. Максим Остановим лежал очень тихо. Китаец с тревогой нагнулся к нему, прислушался и облегченно вздохнул: «Дышит Максимка». Он присел на стул, сложил руки на коленях. Ему все время казалось, что и он, Ли Ти-сян, виноват в несчастье, обрушившемся на Журбу. Ведь это он уговорил Журбу поступить на «Бегу». Если бы не Ли Ти-сян, был бы Журба на берегу и не лежал бы с тяжелой раной в груди.

— Пить... — оборвал мысли китайца тихий голос Журбы.

— Сейчас.. Тун дзы... [19]

Тун дзы — товарищ (кит.). — Ли Ти-сян метнулся за кружкой.

2

Елена Васильевна шла к Микальсеиу, чтобы потребовать объяснения, узнать, кто такой Скруп, какие причины заставили его покушаться на ее жизнь. Выйдя из каюты, она была удивлена, что ни у двери, ни у иллюминатора не было ни одного человека. А ведь всего несколько минут назад здесь толпилось много моряков. «Странно, — думала Захматова, взбегая по трапу. — Неужели бросаться с ножом на человека тут обычное явление. Скорей бы Северов вернулся, он во всем разберется».

Поднявшись на верхнюю палубу, она увидела, что почти все моряки собрались у левого борта. Слышались веселые крики, говор, отрывистые слова команды. На мостике и надстройках горели прожекторы. Яркие столбы света, в которых искрилась морось, 'наискось устремлялись за борт. По палубе пробежало несколько матросов с флейшерными, похожими на хоккейные клюшки, ножами. Все это Елена Васильевна заметила мельком и, подойдя к стене людей, стоявших к ней спиной, поднялась на носках.

К базе подходило китобойное судно «Вега-1». На него были направлены прожекторы. На китобойце были отчетливо видны и люди на палубе и каждое их движение.

«Где же Северов?» — Захматова жадно, с волнением искала капитана взглядом. Радостная улыбка скользнула по ее губам, когда она увидела рослую фигуру Ивана Алексеевича на мостике, рядом с Бромсетом. «Вот он. — Захматова видела, как он стоял, положив руки на поручни. — Скорее бы поднялся на базу. Я ему все расскажу...»

Когда китобоец повернулся к базе левым бортом, Елена Васильевна увидела под ним большую темную тушу, которая блестела от воды и света. Она медленно покачивалась.

Послышались приветственные крики с базы. Их заглушил гудок «Веги». Она поздравляла команду китобойца с первой добычей, с успешным началом промысла. Каждому хотелось получше рассмотреть первого кита, и люди на это время забыли о происшествии, которое так оживленно обсуждали еще полчаса назад.

...Когда о покушении Скрупа доложили Микальсену, капитан-директор растерялся. Нет, сам по себе такой случай не был для него неожиданностью. Драки, поножовщина и даже убийства на его флотилии, как и на других китобойцах, были обычным делом. Но этот случай был особый. Врач-то советская, большевичка, да и раненый матрос Журба тоже. Как это могут расценить? Скрупа Микальсен не знал, хотя и плавал с ним уже третий год. «Нужно поговорить с ним, а потом пойду к врачу и матросу», — решил Микальсен и в сопровождении боцмана

направился к карцеру.

. У дверей карцера с маленьким, задраенным решеткой окном было несколько матросов. Они переругивались со Скрупом, который метался по карцеру и в ярости бросался к решетке. Микальсен услышал, как он кричал:

— Дураки, овцы! Я вас спасти хотел. Баба на судне! Вам 'всем грозит гибель. Видит бог, я добра хотел вам!

Кочегар с крупным носом и воспаленными глазами погрозил Скрупу кулаком-кувалдой:

— Счастье твое, Скруп, что тебя засадили за решетку. Ты бы сейчас молился богу на дне!

Кочегар выругался и плюнул сквозь решетку в лицо Скрупа. Тот завопил:

— Погибнете вы все, погибнете. Убейте бабу, бабу убейте!

Он забился в истерике. Кочегар ударом кулака потряс дверь карцера:

— Замолчи, ублюдок!

Только сейчас матросы увидели стоявшего в стороне капитан-директора и уступили ему дорогу. Микальсен подошел к окошку. Скруп забился в угол, согнулся. Исподлобья смотрели сумасшедшие глаза фанатика. Они бешено сверкали. Микальсен спросил:

— Ты почему набросился на врача?

Скруп молча смотрел на капитан-директора. Потом медленно подошел на кривых ногах к двери и, подняв седую голову, негромко сказал:

— Женщина на судне, капитан! Это грозит нам несчастьем!

В голосе Скрупа прозвучала такая убежденность и вера в свою правоту, что Микальсен был поражен и даже на мгновение ощутил суеверный страх. Он передался и матросам. Их лица стали угрюмыми. Микальсен прикрикнул на Скрупа:

— Глупости болтаешь. Если свихнулся, то упрячу тебя в желтый дам! А сейчас будешь сидеть за решеткой!

Микальсен зашагал от карцера. Вслед ему неслись крики Скрупа:

— Да, капитан. Ее надо убить, убить... убить!

Микальсен невольно прибавил шаг, поднялся на мостик и стал отдавать распоряжения. Сдав свою добычу, «Вега-1» стала рядом с базой.

— Теперь можно и по бокалу вина, господин Севе ров, — после нескольких поправок со стороны Ивана Алексеевича Бромсет стал верно произносить имя капитана. Он смотрел на Северова с доброжелательной улыб кой. — Прошу в каюту. Ханнаен к тому же угостит своим чудесным кофе. Ха-ха-ха!

Северова покоробил смех гарпунера. Он вспомнил забитого, с изможденным лицом и тоскливыми глазами Ора-цио и сдержанно отказался.

Хочется взглянуть, как начнется разделка туши.

Успеете наглядеться на работу наших мясников, — настаивал Бромсет, но Северов повторил свой отказ.

На базе и флотилии началась страдная пора, прелюдией к которой является охота. Внимание Северова привлекли матросы, которые спустились по тросам с палубы базы прямо на тушу кита. Их было шесть человек.

Они спокойно ходили по плавучей горе мяса и жира. К высоким сапогам матросов были привязаны острые железные шипы, похожие на те, что надевают альпинисты. Эти шипы позволяли ходить по туше без опасения соскользнуть в воду.

Резчики принялись за работу. Острыми, как бритвы, ножами они вырезали длинные, в несколько метров, полосы жира. Стрелы, заведенные над бортом базы, поднимали их на палубу. На базе трещали лебедки. Ленты жира в ночной тьме и неверном, рассеянном свете прожекторов походили на огромных змей, сказочных морских чудовищ, которые взмывали от черной воды на базу. Да и вся картина разделки китовой туши казалась Северову почти фантастической.

К Ивану Алексеевичу подошел Джо Мэйл:

— Почему они не дождались утра, а ночью стали резать тушу?