«Суоми» — первое судно новой компании — в 1852–1853 годах в Охотском море заготовило 29 тысяч 90 пудов жира и 47 тысяч 846 фунтов китового уса. Это судно пришло в Бремен с полным трюмом. За проданную добычу было получено восемьдесят восемь тысяч рублей. Компания получила около четырнадцати тысяч рублей прибыли и корабль со всем оборудованием. Однако судно не вернулось больше в Охотское море. Шла Восточная война 1853–1856 годов, и оно было продано под предлогом, что ему угрожает опасность быть захваченным неприятелем.

В сентябре 1853 года в восточные моря пришло второе судно той же компании — «Турко». Им за два месяца было добыто девять гренландских китов. Оно успешно промышляло до конца сезона 1859 года, но и его постигла участь «Суоми»: судно продали иностранцам. Третий китобойный корабль «Аян» в конце 1854 года был захвачен и сожжен англо-французской эскадрой, осаждавшей Петропавловск-на-Камчатке. Четвертое судно «Граф Берг», лучшее по своему снаряжению и мореходным качествам, провело промысел неудачно и не оправдало затраченных на него средств.

По окончании Восточной войны Российско-Финляндская китоловная компания построила судно «Амур». В 1858 году «Амур» вышел в Охотское море и в мае 1862 года привез в Европу пять тысяч пудов жира и четыре тысячи пятьсот фунтов уса. Но и «Амур» вскоре был продан иностранным китобоям.

Так закончила свое существование первая русская китобойная компания, созданная для промысла в Тихом океане. Это вполне устраивало иностранные китобойные компании, которые всячески мешали развитию русского промысла. Оно угрожало им конкуренцией на мировом рынке и возможным прекращением охоты на китов в русских водах.

Козакевич умолк и посмотрел на китобоев. Те сидели, подавленные услышанным. Лигов, опустив голову на руки, вспоминал о том, как еще во время деятельности Российско-Финляндской китоловной компании в Гельсингфорсе организовалось новое русское товарищество для ведения промысла китов в Тихом океане. Оно имело единственное самое быстроходное, отлично снаряженное судно «Петр Великий». В октябре 1857 года Олег Лигов вывел его в море. Бил он китов у берегов Новой Зеландии, Новой Голландии, Африки… Сама удача вела его корабль, и китобои мира скоро услышали имя Лигова, за которым утвердилось прозвище «Капитан Удача». А вот теперь он сидит здесь, в далеком Николаевске, капитан без корабля…

Его мысли прервал громкий голос Алексея Северова. Яростно сверкая глазами, он с негодованием, быстро говорил:

— Да это же настоящее пиратство! — Алексей вскочил с кресла и зашагал по кабинету. Лицо его раскраснелось: — Неужели же нельзя их обуздать?

Козакевич вздохнул:

— Нужен флот, а сейчас, пока мы преследуем одного китолова, сотня других преспокойно бьет китов. Просил много раз и Иркутск, и Петербург о помощи, но там молчат… Молчат.

Контр-адмирал задумался, забарабанил пальцами по столу. Лицо его осунулось, стало заметно старым. Лигов сидел стиснув зубы, нахмуренный. Алексей, все еще продолжая кипеть негодованием, спросил:

— И почему мы, русские, до сих пор не могли здесь основать свое китоловство? Неужели же здесь не нашлось достойного человека…

— Достойного? — с горечью проговорил Козакевич и взял другой лист. — Вот послушайте, господа, о нашем русском китобое… — В его голосе зазвучали горечь и презрение. — Капитан-лейтенант русского флота господин Ульфоберг организовал небольшую китоловную факторию в Тугурской губе. У него были китобойное судно «Аян», шхуна, несколько вельботов.

Господин Ульфоберг за три сезона свою добычу — двадцать семь тысяч пудов жира и тридцать одну тысячу фунтов уса — продал американцам, а доход положил в американский банк. Вот вам и русский китобой! Только днями узнал я, что он рубил наш лес и сбывал его в Гонолулу. А теперь ушел в отставку и уехал жить в Италию. Так-то!

— Мерзавец! — воскликнул Алексей.

— Согласен, согласен… — кивнул Козакевич.

— Наше правительство не хочет заниматься китобойным промыслом, — негодовал Алексей, вспоминая свое посещение департамента земледелия и беседу с советником министра Мораевым.

— Возможно, — проговорил контр-адмирал, но по его тону было понятно, что он согласен с Северовым.

Лигов вспомнил предложение американца, купившего его судно, о переходе к нему на службу и глухо произнес:

— Иноземные китоловы против нас, а в Петербурге им потворствуют. Иначе мыслить не могу. Другой причины не имелось продавать мое судно!

Козакевич промолчал, но по выражению его лица было видно, что он разделяет и мнение Лигова. В кабинете стало тихо. Алексей Северов спросил:

— Нынче тоже американцы в наших водах промышляют? Козакевич, убирая папку в стол, сказал:

— Во время войны северян с южанами американские китобойные корабли на время почти перестали у наших берегов появляться. Заходили изредка норвежцы да голландцы. А вот прошлой осенью американцы вновь были замечены. Китоловы с одной шхуны сожгли стойбище эвенков и увезли с собою женщин.

— Корсары! — воскликнул Алексей.

— Думаю, — продолжал Козакевич, — что вам лучше всего основать свое предприятие на том месте, где было эвенкийское селение. Место удобное, лес близко, берег широкий.

Контр-адмирал подошел к карте:

— Вот, в сорока верстах севернее реки Тугур. Постройте там зимовье, бараки для хозяйственных нужд, печи для топления жира. Удобное место, — повторил он и подчеркнул: — Возведение там вашего предприятия кое-кому не по душе придется. Кто из вас собственноручно китов бил?

Алексей вопросительно посмотрел на Лигова. Тот покачал головой:

— Всего три кита. На наших судах гарпунерами были норвежцы.

— Лиха беда начало, — весело улыбнулся контр-адмирал. — Я вам дам в проводники эвенка. У него американцы увезли жену. Может вам пользу сослужить. Здесь, в Николаевске прожил всю зиму и вчера, приходил, просить отправить его назад, на родное место. Вам товарищ и спутник будет верный. Уверен, что вы с лаской к нему подойдете, — и, остановив жестом молодых людей, пытавшихся что-то сказать, с горечью продолжал: — Я ненароком видел, что вы обратили внимание на купчишку, что шел под стражею. Мелкий воришка Сыркин, купец из Иркутска. — Козакевич рассказал о его преступлении и вздохнул: — Таких, господа, много нынче в нашем крае. И мелкий чин, и крупный так и норовит обидеть, обобрать аборигенов, людей доверчивых, истинных детей природы. К водке пристрастили туземцев. Сколько крови, смертей принесла она, а голода…

Козакевич встал из-за стола, прошелся по кабинету и вдруг горячо, быстро заговорил:

— Стыд, срам великий жжет душу, когда видишь, как наши русские люди, уподобляясь мелким мошенникам, обманывают инородцев, за медную пуговицу, за осколок зеркала забирают соболей. Одурманят зельем, да еще рукоприкладство дозволяют. Многие стойбища обезлюдели, некоторые в дебри лесные ушли, да там от хвори погибель принимают. Ох, как нужны здесь честные русские люди, которые бы стали, как учит нас бог, братьями ласковыми и заботливыми. Ежели сие не совершится, обезлюдеет и разорится сей великолепнейший край, разворуют его богом данные сокровища и наши алчные русские люди казенной службы и вольного промысла, и всякий иноземец.

Козакевич пригласил китобоев к себе отобедать. Жил он в небольшом бревенчатом домике. Навстречу в переднюю выбежали двое мальчиков. Повиснув на шее отца, они поцеловали его и уставились на гостей. На китобоев повеяло домашним уютом. Жена Козакевича, средних лет женщина с миловидным лицом, с нескрываемой грустью расспрашивала моряков о Петербурге. Она не жаловалась на то, что живет здесь, на окраине, но было видно, что она скучает по родным местам.

После обеда Козакевич повел китобоев на берег Амура. Шагая по кривой грязной улице, он приветливо здоровался со встречными, и по всему было видно, что жители маленького поста любят своего начальника, уважают его.

— Вот и наша верфь, — пошутил контр-адмирал и подвел китобоев к низкому сараю, из широко раскрытых дверей которого доносились перестук топоров и шарканье пил.