Возможно, истину удавалось бы успешно скрывать от всех до условного часа «X». Но в двадцатых числах января 1727 года случилось одно досадное происшествие, благодаря которому, к всеобщему изумлению, секрет просочился наружу, после чего в империи разразился тяжелый политический кризис.
31 января (И февраля) 1727 года Маньян отписал во Францию: «…Говорят, что… на днях, во время легкого нездоровья царицы… она очень ослабела и находилась в лихорадочном состоянии. И тут, говорят, высказала, что вопрос о престолонаследии не касается никого, кроме младшей дочери ея, принцессы Елизаветы, что она безотлагательно объявила бы ее наследницею, если бы могла теперь же обезпечить ее, выдав ее замуж за епископа Любского, в случае согласия последняго перейдти в православие, что было бы необходимо для исполнения ея плана. Герцогиня Голштинская огорчилась до крайности, услышав эти слова царицы, заперлась в своей комнате и несколько дней сидела там, обливаясь слезами»{24}.
Признания матери в болезненном бреду, спровоцировавшем утечку информации, фактически выбили почву из-под ног дочери. Отныне на фактор внезапности больше не стоило уповать. Оппозиция получила шанс, приняв контрмеры, помешать подозрительной отправке великого князя за границу на учебу и явочным порядком сорвать воцарение не слишком популярной Елизаветы. Тем не менее цесаревна не пала духом, а мгновенно сориентировалась в критической для нее ситуации, решив сыграть на опережение.
Принцесса, очевидно, догадывалась, что противник в лице аристократической группы Голицыных, Головкиных и Долгоруковых в союзе с посланниками Австрии и Дании постарается заключить альянс с влиятельным семейством Меншиковых и совместным нажимом вынудить императрицу назвать преемником не дочь, а внука. А чтобы светлейший князь не чувствовал себя временным попутчиком родовитой знати, «бояре» не станут возражать, если младшая дочь Александра Даниловича, Сашенька, обручится с самим великим князем. Вялые переговоры об этом стороны вели с конца 1726 года. Однако после исповеди царицы они, бесспорно, должны были активизироваться.
Елизавета Петровна точно определила: от того, за кем пойдет Меншиков – за аристократами или за голштинцами,-зависит, кто возглавит Россию – она или племянник. Поэтому ей требовалось максимально быстро вбить клин в наметившееся сближение двух крупных партий. И дочь Петра Великого придумала, как: о помолвке великого князя с Александрой Александровной позаботится лично государыня. Но дабы президент Военной коллегии не возгордился чересчур, ему надо слегка подрезать крылья – расстроить помолвку старшей дочери Марии Александровны со старостой Здитовским Петром Сапегой. При таком раскладе высочайшая милость будет выглядеть не крайней заинтересованностью в сильном политическом партнере, а справедливой компенсацией за пережитую князем обиду. Далее цесаревна замышляла выпустить на сцену П. А. Толстого, по-видимому, единственного человека, который с лета 1725 года был в курсе всего, кроме одного нюанса (помните некоего сенатора из письма, перехваченного французами в Стокгольме; это – Толстой): экс-глава Тайной канцелярии (с мая 1725 года) вряд ли ведал, что выполняет инструкции не Екатерины, а прелестной дочери венценосной госпожи. Петру Андреевичу предстояло, во-первых, прощупать не примкнувших к основным фракциям независимых – генерала-полицмейстера Девиэра, подполковника Бутурлина и других – на предмет их готовности обратиться к императрице с пожеланием назначить наследницей престола Елизавету Петровну. Кроме того, на Толстого возлагалась ответственная миссия – внушить герцогу Голштинскому, что ему с супругой выгоднее претендовать на шведский трон, а не на российский. Финал интриги ясен. В удобный момент голштинцы, независимые вкупе с Меншиковым, имитируя всенародное волеизъявление, попросят царицу провозгласить младшую дочь своей преемницей, что та публично и совершит.
Екатерина осуществляла изложенный выше план весьма пунктуально. 27 января и 1 февраля камер-фурьер Меншикова зафиксировал два вечерних визита к хозяину камергера Рейнгольца-Густава Левенвольде. Тот на правах фаворита императрицы, вероятно, и проинформировал князя о возникшем у Ее Величества намерении выдать родственницу Софью Карловну Скавронскую за Петра Сапегу, зятя всесильного друга царской семьи. Естественно, Александра Даниловича шокировали откровения придворного: какая вожжа попала под хвост самодержицы?! Мария и Петр сговорены еще 12 октября 1721 года; обручены 13 марта 1725 года. Причем самой государыней…
3 февраля Меншиков в Зимнем дворце полтора часа (с перерывом на обед у великого князя) общался с Екатериной. Похоже, безрезультатно. А утром 4-го обескураженного вельможу навестил цесарский посол Рабутин, с которым хозяин «изволил разговаривать тайно в Ореховой с час». О чем? Скорее всего, о создавшейся вследствие очередного августейшего брачного каприза благоприятной обстановке для реализации великолепной идеи датчанина Вестфалена, товарища австрийского графа. Именно теперь настал момент людям, сочувствующим юному Петру Алексеевичу, теснее сплотиться друг с другом, чтобы, сообща переубедив вдову Петра Великого, добиться высочайшего согласия на породнение Меншиковых с Романовыми и признания политических прав полуопального отрока. В тот день Светлейший побеседовал также с Бассевичем и саксонским посланником Лефортом. Речи иноземцев, очевидно, произвели большое впечатление на него. Утром в воскресенье 5-го числа князь неожиданно отправился к А. И. Остерману, с которым прежде встречался изредка, в основном по праздникам. Президент Военной коллегии просидел у вице-канцлера около трех часов, и в итоге на свет народился крепкий политический дуэт в лице энергичного, решительного россиянина и умного, проницательного немца, единственного, кто мог распутать сплетенный Елизаветой клубок{25}.
Кстати, цесаревна заметила маневр сановника и через две недели воспользовалась им. А пока ей пришлось срочно сглаживать досадный промах матери, которая вечером 5 февраля пожаловала орден Святой Екатерины двенадцатилетнему сыну Меншикова Александру. Награда, бесспорно, предназначалась младшей дочери Александре Александровне Меншиковой, без пяти минут невесте великого князя. Принцесса хотела просигналить потенциальному союзнику, что ущерб от разрыва с Сапегой будет с лихвой возмещен, если обиженный отец вступит в ряды ее сторонников. Однако подчиненные Макарова или Головкина, перетрудившись, не отличили Александра от Александры и вписали в грамоту мужское имя вместо женского. Так высочайшая милость в мгновение ока превратилась в высочайшее оскорбление, ибо мальчика, будущего офицера, поощрили бабьей кавалерией. Александр Данилович – человек сообразительный, – разумеется, расшифровал подтекст торжественного акта. Но неприятный осадок, конечно, остался в душе, усугубив огорчение, вызванное историей с Сапегой. Елизавета на ходу придумала, чем замолить грех. 9 февраля, как обычно раз в месяц, в гости к Светлейшему приехал великий князь с сестрой. И вдруг 12-го числа около пяти часов пополудни оба подростка опять заглянули на огонек к Меншикову, дабы «посидеть в Ореховой» и «в зале потанцовать». А привез их не кто-нибудь, а сама дщерь Петрова в компании с двоюродной сестрой Екатериной Ивановной. Растроганный Александр Данилович 14 февраля письменно поблагодарил Петра Алексеевича «за милостивейшее Вашего Высочества посещение»{26}.
Главный вопрос, который мучил первого сподвижника Петра Великого с конца января: кто стоит за спиной императрицы, мечтающей водрузить корону на младшую дочь, – цесаревна, Толстой или герцог Голштинский? То, что это инициатива не Екатерины, прожженный царедворец осознал довольно скоро. Курьез с дамским орденом однозначно свидетельствовал о том. Оставалось вычислить загадочного серого кардинала. Меншиков всерьез подозревал и красавицу, и министра, и заморского государя. Елизавета выросла у него на глазах. Умная, общительная, обаятельная девушка вполне могла стремиться к российскому скипетру, а мать ради «сердца моего» исполнит любую рекомендацию дочери. Петр Андреевич – соперник тоже не мифический. Толстой всегда подле императрицы. Екатерина ценит графа не меньше, чем Меншикова. Если бывший глава Тайной канцелярии захочет возвести на престол цесаревну, он, убедивший возвратиться на верную гибель царевича Алексея, легко найдет нужные слова и вдохновит августейшую госпожу с дочкой на решение сей непростой задачи. Карл-Фридрих не столь вкрадчив. Но рядом с ним – «генератор идей» Геннинг Бассевич и умница жена, Анна Петровна. Втроем им по плечу заинтересовать супругу царя Петра проектом великого династического альянса двух сестер – Анны, королевы Швеции, и Елизаветы, императрицы России. Государыня безоговорочно одобрила авантюрный голштинский план войны с Данией из-за крохотного Шлезвига. Тем более она апробирует комбинацию, сулящую царский венец ее любимице.