Екатерина встретила депутацию в смежном с Конторкой покое в окружении М. Д. Олсуфьева и А. Л. Нарышкина. Вельможи выразили царице соболезнование, после чего Апраксин, преклонив вместе со всеми колена, протянул ей единогласно одобренный манифест и произнес клятву верности новой государыне. Потом императрица пожаловала вельмож – и друзей, и противников – к руке. Короткая церемония «инаугурации» завершилась под громовое: «Да здравствует наша императрица Екатерина Алексеевна!»

Затем А. И. Ушаков помчался в казармы Преображенского полка, И. М. Лихарев (тоже дежурный майор) – на квартиры Семеновского полка, чтобы известить солдат и обер-офицеров о кончине царя и восшествии на трон его супруги. И. И. Дмитриева-Мамонова в тот же день командировали в Москву, приводить к присяге жителей Белокаменной. А Бассевич в это время рассказывал иноземным послам Мардефельду, Вестфалену, Цедеркрейцу и Кампредону подробности исторического заседания Сената.

Екатерина по заслугам наградила каждого из тех, кто способствовал ее триумфу. Ушаков и Юсупов пополнили ряды сенаторов. Ягужинский и Головкин сохранили за собой прежние посты и прямой доступ к монархине. Заметно укрепились позиции герцога Голштинского и правой руки немецкого князя – незаменимого Бассевича. Сильно вырос кредит Меншикова. Однако не до той степени, какая наблюдалась в молодые годы Петра Великого. Третья строчка в перечне наиболее влиятельных лиц – максимальный результат, превзойти который светлейший князь имел мало шансов. Его потеснил П. А. Толстой, сблизившийся с императрицей в период распоряжения коронационными торжествами 1724 года. Авторитет тайного советника после событий 26-28 января достиг недосягаемых для других высот. Императрица отныне всегда совещалась с ним и почти ничего не скрывала от него. Мнение графа для нее звучало, как истина в предпоследней инстанции.

Кто же изредка накладывал вето на рекомендации министра и, соответственно, возглавлял список конфидентов? Тот, с кем Петр Андреевич тягаться поостерегся бы, – цесаревна Елизавета Петровна. Именно она больше кого-либо выиграла от победы матери. За три январских дня 1725 года препятствие в лице девятилетнего племянника, стоявшее на пути пятнадцатилетней девицы, соратники матушки отодвинули в сторону и тем самым расчистили ей дорогу к власти. Пока о планах принцессы не знает даже мать, озабоченная поиском выгодного жениха для любимицы. Но через пять месяцев все решительным образом изменится. Впрочем, нет. Уже в первые дни нового царствования нашелся человек, верно оценивший потенциал петербургской красавицы. 2 (13) февраля 1725 года А. Мардефельд доносил прусскому королю: «Что касается брака со второй дочерью царя Елисаветой Петровной, то могут Ваше Величество быть уверенными, что ее охотно выдадут за Его Высочество маркграфа Карла только под тем условием, что она сделается владетельной герцогиней Курляндской. Ибо не отдадут за младшего сына такой прекрасной и умной великой княжны, любимицы императрицы. Теперь значение и вес великой княжны намного возрасло, так как она на дороге в будущем сделаться императрицею»^{16}.

В 1727 году Россия пережила несколько политических кризисов – арест и осуждение П. А. Толстого и А. М. Девиэра, смерть императрицы Екатерины I и воцарение государя-отрока Петра II, опалу и изгнание из Петербурга А. Д. Меншикова, всесильного временщика при юном императоре. В общественном сознании давно уже укоренился миф о наглом и беспринципном светлейшем князе, полгода манипулировавшем то императрицей Екатериной, то ее преемником – Петром II. Данилыч навязал царице обручение собственной дочери с великим князем – престолонаследником, безжалостно расправился с оппонентами, сочувствующими цесаревнам Анне и Елизавете, высокомерно, подчас грубо обращался с сановниками и даже с мальчиком-императором. Таким запомнился потомкам «полудержавный властелин» в час своего наивысшего взлета, благодаря все тем же мемуарам Миниха, лже-Вильбуа, а также Христофора Манштейна.

В который раз в исторической науке одержал верх принцип подстраивания сведений из первоисточников под традиционную, полюбившуюся историкам концепцию, а не перекрестный анализ всех документов ради выяснения подлинной картины событий. В результате причиной крушения Меншикова оказались его продолжительная болезнь вкупе с коварным заговором И. А. Остермана и семьи А. Г. Долгорукова. Однако аккуратное и скрупулезное изучение материалов разного характера (дипломатическая и частная переписка, фонды Придворного ведомства, Верховного Тайного Совета, Тайной канцелярии и т. д.), как опубликованных за прошедшие двести лет, так и вновь выявленных, вынуждает иначе посмотреть на хронику того примечательного года, да и на персону, вызвавшую высокое политическое напряжение.

В седьмом часу вечера 23 ноября 1724 года под окнами императорского Зимнего дворца в Санкт-Петербурге зазвучала инструментальная музыка. На дворе давно уже стемнело. Поэтому оркестр Карла-Фридриха Голштинского играл в окружении факельщиков из свиты герцога. Концерт давался по случаю наступающего дня тезоименитства императрицы Екатерины Алексеевны. Формально. А фактически красивые мелодии предназначались для будущей невесты немецкого принца, царевны Анны Петровны, которая в те минуты вместе с сестрой Елизаветой стояла возле окна в одной из комнат на втором этаже.

Обе девушки «со вниманием слушали» исполнение различных композиций и размышляли каждая о чем-то своем. Не без трепета они так долго ждали, кого из них родители благословят на брак первой. Особенно волновалась вторая царская дочь. Ведь все ясно видели, что кандидат в женихи отдает предпочтение именно ей. И вот дилемма разрешилась. На днях отец и мать объявили, что герцогиней Голштинской станет старшая Анна. Младшая Елизавета искренне порадовалась за нее и с облегчением вздохнула. Она вовсе не хотела идти замуж ни за владетельного князя из Германии, более трех лет гостившего в России, ни за юного французского короля, о сочетании с коим настойчиво хлопотали батюшка с матушкой.

К счастью, в Версале инициативу русского императора встретили прохладно. Там, кажется, намеревались породниться с испанской ветвью Бурбонов. И слава Богу! Цесаревне уклончивость французов – только на руку. Конечно, грандиозный план Петра Великого без семейных уз с Людовиком XV в значительной степени терял привлекательность. Однако любимая дочь великого монарха накануне пятнадцатилетия грезила не об амурном романе с кем-либо из заморских государей или принцев, а о российской короне. Девица не осмеливалась прямо признаться отцу в этом, ибо тот активного участия женщин в политике, мягко говоря, не одобрял. На дочерей он смотрел как на эффективное средство укрепления международного престижа и влияния российского государства. Искать себе преемника среди царевен глава рода Романовых не собирался. Анну августейший преобразователь мечтал когда-нибудь титуловать шведской королевой, воспринимая Голштинию в качестве промежуточной остановки на главном пути (19 ноября 1723 года шведский риксдаг вотировал закон о передаче скипетра после короля Фридерика I Гессенского Карлу-Фридриху Голштинскому). Шестилетнюю Наталью думал пристроить в Мадриде. Благо испанский король Филипп V обратился к нему с просьбой о помолвке сына, принца Астурийского Фердинанда, с малышкой.

Если Петр I считал вполне приемлемым обвенчать старшую и младшую дочь с наследниками европейских монархов, то для обожаемой им и супругой Елизаветы требовался жених посолидней. Непременно король, и лучше король французский. Поэтому, когда из Версаля прислали предложение столковаться на кандидатуре регента, герцога Бурбонского, царь под благовидным предлогом «забраковал» нового претендента. В итоге двухсторонние консультации на сию деликатную тему зашли в тупик к огромному удовлетворению честолюбивой русской принцессы.