- За имущество… обители,- с вызовом глядя на Михеева, ответила Мезенцева.

- Как это за имущество? Растратили, что ли, на своем подворье?

Мезенцева не приняла иронии.

- Прочитали в бумаге, что, значит, за сокрытие монастырского имущества и за сопротивление при его изъятии.

- Вот это понятнее,- захлопнул папку Михеев.

- Что ж тут понятного? - зло переспросила Мезенцева.- Свое прятали, не чужое.

- Свое? - не удержался Саидов.- Да была ли там вашего-то хоть кроха? Народное все… Народ нес, а вы у него последнюю медную копейку…

Мезенцева не удостоила его взглядом.

- Так за что все-таки посадили вас тогда? - повторил вопрос Михеев.

- Укрыли добро свое - утварь церковную, иконы, евангелия не сдали, как приказано было.

- А может, не только иконы и евангелия?

Мезенцева молчала - дескать, я все сказала.

- А серебро, ранее описанное, не прятали? - чувствуя, как в нем накипает злость, но сдерживая себя, откинулся на стуле Михеев.- А муку и сахар, что с подворья были привезены? В землю зарывали - пусть сгниет, да ребятишкам Поволжья не достанется, пусть пухнут с голоду - так? Что ж молчите, Марфа Андреевна?

- Как все, так и я,- угрюмо выдавила Мезенцева.- Отсидела, сколько положили - две недели, и ладно. Что, снова сажать будешь? За старое…

- Царскую шкатулку вы прятали?

- Нет, не я,- быстро, без раздумья ответила Мезенцева.- Я за муку да за сахар сидела.

Михеев удовлетворенно отметил: значит, шкатулка с ожерельем все же не миф. Была. А может, и есть еще… Мезенцева, однако, сидела спокойно, с непроницаемым лицом.

- А кто?

- Не знаю. Я на подворье была при царе-то.

- Зато когда изымали монастырские ценности, вы были там, в монастыре.

- А вот и нет,- словно поддразнивая Михеева, качнула головой вбок Мезенцева.- Я в то время в обители не была. Отпустили меня в деревню, мать хоронить. Месяц там находилась.

- Эвон как,- усмехнулся Михеев.

- Можешь проверить. Книги церковные посмотри, запись об отпевании есть. В сельсовете справься, там сторожем старичок служит, соседом нашим тогда был, помнит.

- А за муку когда садили?

- Это уж после, когда вернулась.

- И о шкатулке больше не слыхали?

- Не слыхивали. А была она?-не то интересуясь, не то сомневаясь, спросила Мезенцева.- Если и была, так…

- Что - так?

- Что с возу упало…

- То подобрать можно,- подхватил Михеев.

- Подбирай, если знаешь где,- зло и насмешливо глянула ему в глаза Мезенцева.

- А вы знаете?

- А я и не теряла.

«Язычок остер!» - оценил про себя Михеев ее быстрые и находчивые ответы. Заглянув в составленный по допросам список знакомых игуменьи, спросил:

- Кто такой Томилов?

Мезенцева ответила не сразу. Казалось - думает, изучающе вглядываясь в Михеева.

- Нет, не припомню.

- Я напомню. У игуменьи частенько бывал.

- Я не келейница, у дверей ее не сидела. Кто там ходил к ней - где мне всех знать.

«Может, и в самом деле не знает?» - подумал Михеев.

- Не там ищешь, дорогой,- прервала его молчание Мезенцева.- Что ты меня словно по косточкам обсасываешь? Сказала тебе: непричастная я к этому. Верь, не прогадаешь.

- Где же, по-вашему, искать надо?

- У отца Алексея, вот где. А в обители все, что было спрятано, все найдено, не сумлевайся. Отец Алексей в большом доверии у царя был. Подарками царскими хвалился, да не в них дело. Шпага царевича у него.хранилась, точно тебе говорю. Вся золотая, бриллиантами осыпанная. И еще что-то - не то ожерелья, не то корона царицына. Вот где щупать-то надо было. Так и увез с собой все добро - с верных слов говорю тебе, слушай меня… Пока вы там бедных монахинь за иконы какие-то таскали, отец Алексей - иерей хитрый, что и говорить,- благословлял вас за это, что не его, а нас, грешных, тормошите зазря…

- Что ж тогда не сказали властям, вам беспокойства, глядишь, не было бы.

- Не наше это дело. Не спрашивают, так не сплясывай, так у нас говорят.

Отец Алексей. Домашний священник Романовых в Тобольске. Особо близкое к ним лицо. Пожалуй, ему могли доверять больше, чем какой-то незнакомой игуменье… Был смысл прислушаться к словам Мезенцевой.

Саидов, которого Михеев спросил об отце Алексее, тоже слыхал раньше о нем, но к слухам о золотой шпаге и царской короне отнесся с сомнением: обывательской болтовни такого рода по Тобольску все эти годы ходило немало. Тем более что отец Алексей до последних лет жил здесь же, в городе, как говорится, у всех на виду и только лишь года два или три назад выехал в Омск к детям, где и умер.

Однако вечером, докладывая в Свердловск о ходе работы, Михеев счел нужным сообщить об этом Патракову. Тот отнесся к сообщению как будто безразлично, только лишь предложил тут же уточнить «исходные данные» о семье попа.

На другой день Михеев имел возможность допросить Липину: она прибыла с утренним пароходом из Омска.

К сожалению, надежд его Липина не оправдала. Эта ловкая в своем кругу интриганка, наглая и плутоватая, всю жизнь мечтавшая об игуменском клобуке, о власти, получила ее в конце концов тогда, когда власть эта уже была призрачной и ни доходов, ни почестей особых не принесла ей. Еще какое-то время она была игуменьей доживавшего свои дни полуофициального монастыря с двумя-тремя десятками монахинь-полукалек, которым больше некуда было податься.

Еще не такая уж старая - подходило шестьдесят,- но неожиданно потерявшая «нить жизни», надежды, которыми жила, она как-то сникла, слиняла. Из боевой прежде и крутой нравом влиятельной матери-казначеи, привыкшей и угодничать и командовать, эта бывшая «Ришелье в юбке» превратилась в скучную, болтливую старуху, неопрятную и болезненную, с потухшим взглядом белесых глаз.

- Все, дорогие вы мои, все, как есть, выложила я тогда Чека как на духу,- скрипела она, привалясь к столу.- Власть надо уважать, всякая власть от бога. С игуменьей я воевала, доказывала - сдать, мол, надо ценности-то. За то и потерпела, была отрешена от должности казначеи. Спасибо, преосвященный не утвердил унижение сие. Сама я ничегошеньки не укрывала, а про что знала, сообщила властям. А когда была рукоположена настоятельницей, не токмо что прятать - сама искала, чтоб передать по назначению.

- Очень вы, значит, преданы Советской власти? - невозмутимо спросил ее Михеев.

- Кого хочешь спроси, все скажут.

- Почему же тогда не сообщили никому об укрываемых в монастыре царских драгоценностях?

- Все, как есть, говорила. И о царской посуде, и о письмах зловредного старцу Распутина…

- Ну, это, положим, нашли без вашей помощи. Я о драгоценностях говорю. О шкатулке царской, например.

- А что, нашлась она? - чуть не привскочила на стуле Липина.

- Шкатулку помните?

- Была такая, верно ты говоришь. Правду тебе скажу- искала ведь я ее в покоях игуменьи. Только не нашла. В другие руки, видно, попала, хитнику какому-то. А ведь была, знаю. За неделю перед этим подглядела, куда она прячет ее.

- Значит, знали, что там есть драгоценности?

- Да как тебе сказать… Вот как дело-то было. Еще в девятнадцатом, при белых, пошла я как-то к игуменье по делам. Да мимо келейниц-то и шасть без предупреждения к ней в спальню. Смотрю, сидит эта игуменья не одна, а с ней господин Волков, царский камердинер. Сидит и пишет что-то на листочке. Он и раньше у нас бывал, когда царь тут жил, в Тобольске… А промеж них, игуменьи и Волкова, на столе - шкатулка открытая. Что в ней есть, не разглядела я, не успела, игуменья шкатулку захлопнула и на меня сердито так посмотрела: чего тебе, дескать, надо? Только и видела, что сияние волшебное из шкатулки идет. А что сияет, не довелось рассмотреть. Я объясняю, по такому-то, мол, делу. А она рукой на меня машет: «Потом, потом. Не до тебя. Видишь, с человеком занята. Иконки ему в дорогу собираю, нм у нас оставленные». А какие уж там иконки… Вот потом я все и тщилась узнать: что там, в шкатулке, было? Осталось там, или господин Волков забрал?