— Еще бы она не была расстроена! Ее сбил с ног парень вдвое крупнее ее.

— После того как она обозвала его тупой, уродливой крысой.

— Кто вам сказал?

— Миссис Бритл. Как я понял, Элли ни с кем здесь не дружит, и ей тяжело среди сверстников, ей бы не помешала помощь подруги.

Он-то знал, что это такое. Каково обнаружить, что твои друзья не желают тебя знать.

— Бэтти сказала мне, что у Элли довольно властный характер.

— Если вы имеете в виду, что она способна позаботиться о себе, это так. — Надя излучала гнев как тепловую волну.

— Я говорю о другом. У нее репутация задиры, злой на язык, не стесняющейся дать всем понять, как она не любит Орегон в целом и своих одноклассников в частности.

— Не смешите меня. В Элли нет ни капельки злобы.

Надя смутилась и, на его взгляд, стала намного симпатичнее, чем вчера. С медицинской точки зрения. Лично же он предпочел бы видеть ее облаченной в розовую фланель и взирающей на него из постели.

Когда кремовая кожа Нади, едва прикрытая красным шелком, начала оживать в памяти, Ален напомнил себе, что она пациентка, а сейчас еще и мать пациентки и, следовательно, запретный плод.

Чтобы не забывать об этом, он обошел стол и уселся в кресло. А чтобы его не настигал аромат ее духов, откинулся вместе со спинкой к стене.

— Я не говорю о злобности, — Ален спокойно встретил ее напряженный взгляд, — но Элли, явно трудно приспосабливаться к новой обстановке.

— На ваш взгляд.

— Да, на мой профессиональный взгляд.

— О, я и не подозревала, что вы еще и детский психиатр, — язвительно заметила Надя, чем едва не вызвала его улыбку.

— Сегодня мы называем себя семейными врачами.

— Ах извините меня.

— Извинение принято.

Надя постаралась проигнорировать сочувствие в его глазах, но не сдержала подергивания губ.

— А меня вы, конечно, считаете слишком пристрастной матерью?

Ален приподнял брови, словно давая понять, с каким вниманием отнесся к ее вопросу. И она сообразила, что ей в нем нравится.

— Пожалуй, есть немного, — задумчиво проговорил он. — Но мне понятен ход ваших мыслей. Эльвира может быть истинным наказанием, но она же умненькая и нежная девочка, и ее легко избаловать.

Надя громко вздохнула.

— Вы хотите сказать, что во всем виновата я? Так позвольте вам заметить, что воспитывать ребенка одной в наши дни — это вам не прогулка под луной. Но, как мне помнится, сами-то вы не очень стремились попробовать…

Ей не дал договорить смех, похожий на ворчание, немного застенчивый, но все же смех. Смеялся человек, отнюдь не склонный смеяться.

— Хватит, сдаюсь, сдаюсь! — С несвойственным его фигуре проворством он вскочил с кресла, обогнул стол, схватил ее за плечи и поднял со стула.

Застигнутая врасплох, она зацепилась каблуком за ножку стула и упала бы, если бы он не поддержал ее.

— Вы чувствуете себя хорошо?

— Прекрасно.

Ее пронизало ощущение испепеляющего жара, возникшего от их сближения. Нахмурившись, она скосила глаза на его большую руку, сжимавшую ее левое плечо.

— В самом деле, все прекрасно. Никаких осложнений. Я даже ухитрилась сама снять швы.

Он изменился в лице.

— Я же говорил вам непременно прийти ко мне.

— Да я бы пришла, если бы в том была нужда. Но я знаю, как вы заняты, и умею пользоваться ножницами. — Она улыбнулась. — Заверяю вас, все обошлось.

— Вы уверены? Никаких приступов резкой боли? Тошноты? — Он пристально вглядывался в ее глаза, и она, к своему удивлению, тоже не могла оторвать от него взгляда.

— Нет ничего, — прошептала она, видя, как углубилась складка между его бровями. — Я полагаю, Элли уже может пойти домой?

— И может, и не может.

— На редкость определенный ответ.

— У меня нет показаний не выпускать ее из больницы. Но она ни в коем случае не должна нагружать растянутую лодыжку, а это значит, что ей нужны костыли. Их вы можете взять напрокат в аптеке, если у вас дома не завалялась лишняя пара.

— Да нет, все вышли.

— А поскольку вам еще несколько недель нельзя будет поднимать ничего тяжелее книги, ей лучше остаться со мной, пока я не смогу привезти ее домой.

Лишая Надю возможности спорить, он распахнул дверь и добавил:

— Скорее всего около шести. — И ушел, прежде чем она обрела дар речи.

Ален сказал «в шесть». Было уже почти семь, когда Надя открыла дверь и увидела раскаяние в сине-стальных глазах.

— Вы в бешенстве, — бросил он, не дав ей и рта раскрыть.

— Как вы определили?

— Ваши брови сдвинуты над переносицей, а глаза мечут золотые дротики в мою голову.

Надя фыркнула.

— Вам следует поработать еще над искусством диагноза, доктор.

— Постараюсь.

Она пыталась не замечать, как быстро тает на его волосах снег, и сосредоточила все внимание на дочери.

— Ну как ты, маленькая?

— Есть хочу.

Прижатой к груди доктора, завернутой в одеяло в дополнение к парке, шарфу и варежкам, Элли было тепло и уютно. Одна маленькая ручка обвивала шею Алена, другая держала небольшой белый пакет, такой, в которых продают замороженные продукты.

— Тройное шоколадное, — объявила Элли в ответ на вопросительный взгляд матери. — Любимое мороженое доктора.

— Вы купили мороженое в разгар зимы?

— Оно дешевле роз, — объяснил Смит. — К тому же оно мое любимое.

Надя проигнорировала намек, наклонилась и поцеловала дочку в розовую щеку, потом отступила в сторону.

— Отнесите ее, пожалуйста, в гостиную — я приготовила для нее гнездышко в кресле.

Кивнув, он понес девочку в кресло, стараясь не задеть мать.

Надя последовала за ним с ощущением, что в ее уютную квартирку вторгся огромный, косматый и, несомненно, опасный медведь, слишком долго пробывший в зимней спячке.

Надя хлопотала вокруг дочери, пока доктор усаживал Элли в гнездо из подушек в кресле. Элли сидела в кресле, как принцесса на троне, страшно довольная суетой вокруг нее.

— Тебе удобно, дорогуша? — Надя поправила подушку под спиной дочери. — Хочешь чего-нибудь?

— Мороженого. — Элли с вожделением взглянула на пакет, лежащий на журнальном столике.

— На десерт.

— Я так и сказал ей, — проворчал Смит. — Только у вас, несомненно, больше веса, вы же мама.

Из своего кармана он вынул левую туфлю Элли и поставил ее рядом с креслом, потом выпрямился во весь рост и потянул воздух носом.

— Пахнет замечательно. Чем нас угостят?

— Спагетти, — сообщила Элли, не дав Наде шанса ответить. — С консервированным соусом.

— Лишь бы он был горячим.

Высокомерно подняв голову, Надя смерила его подозрительным взглядом.

— Что-то я не припоминаю, чтобы приглашала вас к обеду.

— Считайте это гонораром за починку ребенка.

Сарказм явно не действует на него, решила она.

— Ага, мамочка, ты же говорила, что мы его как-нибудь позовем.

Попав в ловушку, Надя попыталась улыбнуться.

— Элли права — соус из магазина.

— Я неприхотлив. Только накормите меня досыта, и я не стану жаловаться.

Доктор совершенно бесстрастно посмотрел на Надю. Поза и манера держаться говорили, что он проявляет лишь чисто профессиональное внимание. Интерес врача к пациенту. Все правильно. Вполне ответственно.

У нее нет оснований полагать, что она интересует его как женщина. Но именно об этом она думала, именно это чувствовала. И ощущение не было неприятным, скорее смущавшим.

— Ладно. — Она хлопнула в ладоши. — Обед на троих.

— Ура! — крикнула Элли, счастливая, как никогда за последние месяцы.

Надю охватило чувство вины. Ален сбросил свое пальто на спинку ближайшего стула, смахнул снег с волос.

— Я… вот… взяла напрокат костыли. — Надя бросила взгляд в угол у пианино, где поставила, костыли, принесенные из аптеки.

— Да, вижу.

Заметил он и быстрые, настороженные взгляды, которые она бросала на него, когда ей казалось, что он не смотрит в ее сторону. И то, что бледно-розовый цвет ее пушистого свитера придает свежесть лицу.