Прошкин так и не понял, кто именно подарил зеленое знамя Саше — покойный эмир или поощряющий национальные чувства своего воспитанника Деев. А Корнев продолжал:

— Так что же — Александру Дмитриевичу на этом основании объявить себя шахом шахидов? Или Аятоллой? Эдак каждый, у кого сохранился портрет — как вы изволили выразится, почившего государя, может прибежать в органы внутренних дел и требовать ареста на том основании, что он чудесно спасшийся престолонаследник!

— Во многих музеях нашей страны хранятся и даже экспонируются портреты представителей царской семьи, как представляющие значительную художественную ценность, — вяло добавил Александр Дмитриевич, видимо встревоженный упоминанием чудесно спасшегося наследника, — хотя я не сомневаюсь в том, что ваш Атлас — примечательный с научной и исторической точки зрения предмет…

— Может, Евгений Аверьянович, этот ваш атлас и артефакт, но уж никак не доказательство, во всяком случае, в вашей ситуации. Да с такими доказательствами до полного абсурда можно дойти!

Ротмистр был человеком настоятельным, и, по всей видимости, твердо решил испить чашу наказания до дна. Причем, делать это в одиночестве он не собирался:

— Смею надеяться, еще нет постановлений, которые бы лишали доказательственной силы показания очевидцев? — узкая аристократическая кисть потомка пришлых слуг Петровых описала дугу и указала на Борменталя, — Вот, Георгий Владимирович знает меня достаточно долго…

— Знаю. И готов присягнуть, — дернул плечом Борменталь. Он — как и говорил Мазур, — оказался человеком порядочным, — Евгений Аверьянович, Мазур — нотариус. Я лечил его, некоторое врем назад. Гражданин Мазур обращался ко мне за консультацией в связи с атопическим нервным тиком… И не в каких других качествах, он мне знаком не был.

Упрямый ротмистр продолжал настаивать на установлении истины:

— Что же, раз позиция Георгия Владимировича такова — мне остается ее только уважать. По счастью, меня в лучшие дни знавал еще один достойный и вызывающий доверие человек. Гражданин Чагин. Он благословлял наш выпуск в пажеском корпусе, да и потом, в дни смуты, посетил одно из подразделений, в котором я состоял. Он, конечно же, сможет подтвердить и мой титул, и офицерский чин! Надеюсь, его показания вас убедят. Он служитель культа и врать ни перед Господом, ни перед людьми не будет.

— Гражданин Чагин — скончался! — Корнев сообщил эту удручающую информацию мало подходящим к ее смыслу победным голосом.

— Как скончался? Это не мыслимо… Я сам, лично сам! Своими глазами видел его всего несколько дней назад… В сопровождении сотрудников вашего ведомства… в автомобиле… Он умер от естественных причин? — как всегда заподозрил тайные преступления новой власти ротмистр.

— Ему шел восьмой десяток — в таком возрасте знает не долго от естественных причин скончаться. От сердечно недостаточности например, — пристыдил подозрительного собеседника Владимир Митрованович.

— Какая трагическая участь, сбывшееся пророчество, — грустно вздохнул Мазур, — Я это предощущал — у меня руки дрожали, когда я писал эту копию… ну вы помните… эту копию свидетельства о смерти Чагина — для ваших сотрудников…

У Прошкина глухо заболело под левыми ребрами, а перед глазами снова поплыли малокровные мушки, он тихонечко позавидовал безупречно владевшему собою Корневу, который продолжал говорить совершенно буднично и деловито:

— Помним, мы-то много чего помним… Ох, и душно же тут — вы бы открыли окно — Георгий Владимирович! — Борменталь удивленно посмотрел на давно открытые рамы, пока Корнев стряхнуть со лба мелкие капельки выступившего пота, и продолжал, — А вот вы, товарищ Мазур, номер автомобиля наших работников припомнить сможете? Не примите мой вопрос в качестве проверки вашей лояльности к власти или какой-то провокации, это исключительно к профессиональной компетентности имеет отношение…

Нотариус выглядел уязвленным:

— Я делаю свою работу добросовестно и тщательно. Всегда. Независимо от политической власти. Так что мне не зачем припоминать — я записал! Эта копия свидетельства, да на живого-то человека! — серьезное нарушения действующих инструкций — и произошло упомянутое нарушение вовсе не по моему самоуправству. Так что сами разбирайтесь со своими коллегами! — Мазур с удовлетворенной гримасой закаленного в противоборстве с гражданами бюрократа извлек из внутреннего кармана старенький, но все еще аристократичный бумажник, и, отыскав в нем аккуратно отрезанную восьмушку листка, назвал номер.

Перед внутренним взором Прошкина необыкновенно отчетливо всплыл сперва огрызок яблока, которым Саша запустил в номер автомобиля своих высоких московских гостей в качестве прощального жеста, а потом и сам переполненный нулями номер их сияющей чистотой, как ботинки бдительного нотариуса, машины. У Саши память была не чуть не хуже — он подошел к окну, и, совершенно игнорируя присутствие Борменталя, закурил. Мазур отрешенно развел руками:

— Я действительно устал от долгого кордебалета с вашим ведомством, мне хочется чтобы все, наконец, окончилось… Я искренне сожалею что мои кости не белеют под Перекопом… Или под Ургой — рядом с другими благородными русскими людьми…

— На небесах у Господа уже тесно от русских мучеников, а тут — на земных нивах орать некому! — излишне нравоучительно отметил Борменталь.

— Я, Георгий Владимирович не понимаю вашего язвительного тона! Просто не понимаю! — возмутился ротмистр.

— Чего именно вы не понимаете? Что после смерти Лавра Георгиевича национальные идеалы выродились в дешевый фарс? Стали ярмарочный балаганом в казацкой станице? Или же вы не можете постигнуть сути названия Русская Добровольческая Армия? Кто в ней, с вашего позволения, был русским? Тевтоны фон Лампе и ваш любезный конфидент фон Унгерн? Курляндец Бермондт с его Западной Армией? Ляхи Романовский да Богаевский? Малорос Родзянко? И эти люди начертали на своем знамени светлые лозунги русской славы! Национальной государственности! Так кто же собственно был русским в ВАШЕЙ белой армии господин де Лурье?

Де Лурье — если так действительно звали нотариуса — побледнел и, казалось, стал стройнее и выше, пока слушал доктора, и со всей серьезностью возразил:

— Георгий Михалыч… Семенов… Надеюсь, его славянских коней вы не осмелитесь оспаривать? Будь вы дворянином — я бы за такие речи с вами дуэлировал!

Борменталь продолжал все тем же горьковато — ироничным тоном:

— О — дуэли! Такое романтическое пристрастие! Александр Дмитриевич, я вам как большому ценителю старины, хочу поведать одну поучительную историю. Будучи начинающим медиком, я пользовал некоего корнета — который едва не погиб на дуэли. Представьте себе — он фехтовал на эспадронах со студентом — гуманитарием, то ли историком, то ли географом, а может быть даже востоковедом. Корнет, почитал своего соперника легкой жертвой, не предполагал, что тот владеет оружием столь мастерски.

— Можно полюбопытствовать — что явилось причиной такого серьезного раздора? Благосклонность Шамаханской царицы? Или точность координат острова Врангеля? — в тон Борменталю спросил Саша.

— Счастье совершить путешествие к тайнами мироздания — если мне не изменяет память, — по всей видимости, Борменталь был серьезно настроен развивать дуэльную тему и дальше. Но нотариус мужественно проигнорировал новое глумление над святынями со стороны неилиста — доктора, зато неожиданно зло осадил Баева:

— Коль уж вы хотите принять участие в нашей дискуссии — принесите сперва пару кавалерийских сабель из вашей богатой семейной коллекции! Хотя я предпочел бы их вновь скрестить с вашим прославленным родителем… Благо покойник — комиссар, далеко не из пролетариев происходил! Куда уж нам — пришлым французикам, пусть даже под таким гордым девизом как «Покорители и стражи», с потомками думных бояр тягаться! Только едва ли ваш названный батюшка своей невообразимой гордыней и упрямством достойный пример для подражания вам, да и прочему юношеству, подавал!