Еще один талантливый пасынок, и законный наследник сокровищ бухарских эмиров — товарищ Баев — вовсе не был в обиде на отчима за то, что тот распорядился его семейным добром таким образом. Потому что дальновидного Сашу на самом деле мало интересовали пара рассыпавшихся ниток жемчуга, горсть вышедших из употребления монет и побитые молью дедушкины ковры. Еще меньше он искал сомнительной славы обиженного венценосного изгнанника из захудалой династии восточных царьков. Выходило, что если Александр Дмитриевич и заботился о подтверждении законности своего происхождения, то только для того что бы стать — Мастером Ордена. Учитывая свойственную Александру Дмитриевичу амбициозность, уместнее сказать — Великим Магистром Объединенных Лож. Только и всего.

Хотя, не трудно догадаться, что на это скромный пост претендентов всегда хватает.

Прошкин был вынужден еще раз признать многочисленные таланты товарища Баева — по скользкой и богатой ловушками тропке к вершине орденской иерархии он проделал уже две трети пути. За много лет, проведенных рядом с Деевым, прекрасно изучил все перипетии внутренних конфликтов этого своеобразного объединения, и умело ими пользовался. Нейтрализовал часть своих недоброжелателей, заполучив документы, подтверждавшие его законное, установленное древним Уставом право принадлежать к Ордену и занимать в нем любые должности по рождению! Отыскал большую печать объединенных лож — хоть и формальный, но все же аргумент, особенно для тех из братьи, кто требовал сохранения древних традиций в чистоте и неизменности. И, наконец — самый главный фактор — Саша знал, где же спрятал «Хранитель» несметную казну, как ее безболезненно извлечь обратно, и, пользуясь этим, запросто сам себе присвоил высокую должность казначея!

Такое поведение, безусловно, справедливо раздражало многих других членов Ордена. Сашу могли обсуждать и осуждать, стыдить и тыкать носом в Тайный Устав, подробно регламентирующий порядок избрания сенешаля — Хранителя. Пытаться доказать отсутствие у него прав на пребывание среди достойных братьев. Требовать выдать великую тайну казны угрозами или пытаться выведать секрет путем переговоров и посулов, спорить и торговаться… Но при всем при этом — товарища Баева должны были беречь как зеницу ока — потому что каждая волнистая прядка на голове Александра Дмитриевича, каждый сантиметр его ухоженной кожи, каждый аккуратно отшлифованный ноготь стоил очень и очень дорого. Теперь же, когда у него была еще и печать, о чем Саша, конечно же, успел проинформировать Орден во время визита московских гостей — когда шепотком обменялся парой фраз с высоким и упрямым Константином Константиновичем, его преждевременная смерть стала бы потерей поистине невосполнимой!

После таких многосложных размышлений голова Прошкина сама собой опустела и стала легкой как детский воздушный шарик, поднялась вверх, потянув за собой бренное тело, и понеслась на кухню. Следуя за потребностями организма, он сварил себе кофе из сохранившихся еще помолотых зерен, намазал маслом кусочек хлеба. Кофе вышел жидким, и Прошкин, горько посетовав об невосполнимо разрушенной кофемолке, принялся заваривать чай…

С чашкой чая в одной руке и кусочком сахара в другой Прошкин направился к книжному шкаф — ему хотелось отдохнуть от напряжения интеллектуальных сил, почитать что-нибудь знакомое, приятное и познавательное — хотя бы «Толковый словарь атеиста». Этот зачитанный томик не раз помогал Прошкину восстановить душевную гармонию и равновесие. Он запил сахар чаем и принялся выбирать подходящую статью…

Вот она — еще со вчерашнего вечера Прошкина мучил вопрос что за такая «катарская ересь»? Есть ли она в реальности — или это неологизм, придуманный начальником в качестве ругательства для бестолковых подчиненных? Страницы скользили одна задругой, пока на символической семьдесят седьмой не отыскалась нужная статья:

Прочитанное сильно смутило Прошкина. Он опять почувствовал себя мелкой, необразованной личностью, не достойной уготованной ему руководящей работы. Вот Владимир Митрофанович, на что занятой человек — а находит время над собой расти, и про катарскую ересь и про Монсегюр, не в пример Прошкину, знает! Что бы хоть как-то восполнить пробел в знаниях, он решил тут же прочитать статьи посвященные «павликанской е.» и «вальденской е.». Потому что про богомильскую он и сам мог книжку написать — потолще этой!

Реализовать план самосовершенствования Прошкину не удалось. Его внимание отвлек сперва шум за окном, а затем и удивительное зрелище этим шумом сопровождавшееся. Алексей Субботский тащил за руку к дому Прошкина протестующего и упирающегося доктора Борменталя. Разумеется, справиться с крупным и крепким медиком самостоятельно хилому Леше было бы не под силу, поэтому в особо критические моменты его усилия поддерживал человек, которого Прошкин менее всего ожидал увидеть в таком окружении, зато имеющий надлежащую воинскую подготовку и внутреннюю стойкость.

Нотариус Мазур орал. Единственно, что стоит отметить особо — пренебрегши советом доктора Борменталя «орать на нивах», делал он это прямо в ухоженном палисаднике Прошкина. Крики нотариуса разносились по окрестностям и могли привлечь излишнее внимание соседей…

Не будь доктор и нотариус людьми старой «образованной» закваски, их моральное противостояние давно переросло бы в прозаическое рукоприкладство. Чтобы не позволить этим благородным людям обнажить низменные стороны души, Прошкин молнией вылетел во двор и затолкал шумную компанию в дом, еле успев на ходу застегнуть верхнюю пуговичку гимнастерки — чтобы лишний раз не позорится перед вышколенным Мазуром, сияющие ботинки которого снова поставили Николая Павловича в тупик. Ведь нотариус — кем бы он ни был при царском режиме — сейчас перемещался пешим порядком по тем же густо присыпанным летней пылью Н-ским улочкам, что и сам Прошкин, сапоги которого, не смотря на титанические усилия, уже через несколько шагов покрывала сероватая дымка. Но размышлять об этой культурно — исторической метафизике сейчас было не досуг.

Мазур поморщившись, стряхнул со стола в гостиной воображаемые крошки при помощи белого шелкового платка, возложил на подготовленное таким образом место папку с вензелем и принялся отчитывать Прошкина:

— Николай Павлович, я очень обеспокоен состоянием работы вашего ведомства! Более того, я даже убежден, что Вам, как доверенному лицу гражданина Баева, нужно жалобу подать — или как правильно назвать документ, указывающий на недостатки в деятельности ваших коллег?

— Рапорт, — подсказал Прошкин, совершенно не понимая, куда клонит нервный нотариус, и зачем ему понадобилась массовка в виде Леши и доктора.

— Рапорт, так рапорт, — согласился Мазур, — но оставлять такие вопиющие факты без внимания ни в коем случае не следует! Вот — полюбопытствуйте! — нотариус вытащил из папки и передал Прошкину вожделенный документ — Свидетельство о смерти Деева Дмитрия Алексеевич. Документ этот содержал факты действительно вопиющие! Не по тому, что в нем прямо указывалось — «на момент осмотра можно считать биологическую смерть наступившей от восемнадцати до двадцати часов назад». И даже не по тому, что в качестве причины смерти фигурировал именно «рассеянный склероз». А в силу подписи лица, констатировавшего факт смерти товарища Деева. Заключение о смерти и медицинских причинах, ее повлекших, было сделано специалистом по фамилии Борменталь Г. В.!