Бочки оказались заколочены на совесть, даже человеку, наделенному силой главного канонира, потребовалось несколько минут, чтоб вышибить крышку. Шму рефлекторно поддалась вперед, не отрываясь от стеньги. Ей нравилось наблюдать за тем, как работает Габерон, нравилось, как плавно он двигается, как с деланной небрежностью поправляет ремень, но еще больше ее сейчас интересовало содержимое бочек.

Наконец крышка покатилась по палубе. Алая Шельма, Габерон и Корди подались вперед и почти тотчас выдохнули, кто разочарованно, кто восхищенно. Бочка была полна икры – не меньше семисот пятидесяти фунтов[121] рассыпчатого черного богатства. И это была не подделка, которую хитрые торгаши иногда пытаются спихнуть неграмотным искателям дешевой наживы, не крашеная щучья икра и не какой-нибудь лежалый товар, который господин Урко торопился сбыть в Каледонию. Икра была самая настоящая, зернистая, осетровая, с особенным маслянистым блеском, выдающим ее истинную ценность – рутэнийский сорт «царский кавьяр».

- Икра, - на лице Алой Шельмы возникло такое отвращение, словно она сунула руку в бочку, набитую какой-нибудь дрянью, выброшенной Маревом, - Отлично. Что ж, передайте господину Урко, что через четыре дня мы будем у Каллиопы, если Роза будет на нашей стороне. А теперь убирайтесь с моего корабля. Мы начинаем погрузку.

Работа закипела. Сперва неохотно, со скрипом и перебоями, как работа большого механизма, долгое время простаивавшего, но теперь упорно набирающего ход.

Габерон с Дядюшкой Крунчем с помощью рей, сей-талей и тросов соорудили над палубой сложный блок на манер башенного крана, соединенный с брашпилем[122]. Обвязав очередную бочку с икрой, они наваливались на ворот, заставляя его вращаться, выбирая трос, отчего бочка взмывала вверх и, повинуясь указаниям хохочущей Корди, спускали ее в трюмный люк. Остальное было заботой Тренча – когда бочка опускалась на самую нижнюю палубу, он отвязывал крепь и через «Малефакса» сигналил наверх о том, что можно спускать следующую.

Тяжелее всего приходилось Габерону и Дядюшке Крунчу, им выпала самая непростая часть работы. Бочки были тяжелы, к тому же, приходилось из осторожности вязать надежную крепь – стоило хоть одной бочке выскользнуть, и сотни фунтов драгоценной черной икры оказались бы размазаны по палубе. Габерон скрипел зубами, чертыхался и вспоминал загубленный маникюр. Дядюшка Крунч сердито пыхтел, из его грузного тела доносился скрежет сжимающихся пружин, но наружу вылетали лишь забористые пиратские ругательства.

- Дожили, тридцать три пердежных ветра, мотаемся на посылках у высотников… Восточный Хуракан никогда бы до такого не опустился. Он был пиратом, а не мальчиком на побегушках…

Алая Шельма наблюдала за погрузочными работами с якорного шпиля, на лице ее застыло холодное и решительное выражение, почему-то напомнившее Шму лицо аппера из таверны.

- Не ворчи. Ты не хуже меня знаешь, что мы не можем позволить себе отказаться от этой работы.

- Мы не контрабандисты!

- Мы пираты, - кивнула капитанесса, - Но мы станем бездомными бродягами, которых носит сезонным ветром, если не раздобудем хотя бы немного серебра. Наши паруса – рванье, нашему рангоуту нужен ремонт, у нас изношена машина, а добрая половина такелажа требует замены. Не говоря уже про воду, провиант и порох для пушек Габби. Лучше быть контрабандистом, чем нищим.

- Твой дед…

- Моему деду это не грозило, - глаза Алой Шельмы сверкнули, - Мой дед был самым богатым пиратом воздушного океана. У него было столько золота, что он мог засеять им, как зерном, половину остров Унии. Вот только мне от этих щедрот ничего не осталось. Поэтому, Дядюшка Крунч, будь добр, больше ни слова о моем деде!

Абордажный голем тяжело засопел, но Шму была уверена, что дело не в тяжелом вороте, который он крутил.

- Ринриетта…

- Хватит.

- Твой дед любил тебя.

- Именно поэтому я теперь болтаюсь в небесном океане без гроша за душой, не зная, что пустит меня в Марево, каледонийский фрегат или какая-нибудь чертова харибда. Все из-за того, что он любил меня.

В голосе голема что-то треснуло.

- Ты была для него всем, Ринриетта. Он оставил тебе то, что для пиратского капитана составляет две половинки его жизни – свой корабль и свой клад.

- Нет, - ледяным тоном ответила капитанесса, - Он оставил мне только свои проблемы. Когда понял, что никому на свете он не нужен. Его корабль – старое разваливающее корыто. Извини, «Вобла», но это так. Если доски этой баркентины еще держатся друг за друга, то только лишь потому, что склеены проклятой магией гуще, чем рыбьим пометом.

- Но клад!..

- Нет никакого клада. Если у него и была груда золота, он проиграл все до последней монеты или спустил на развлечения в Порт-Адамсе. Говорят, у пиратов это нередко случается. Но мог ли величайший пират в истории небесного океана признаться в этом? Разумеется, нет. Вот он и выдумал эту нелепую загадку с Восьмым Небом. Которую вручил мне на смертном одре вместе с чертовой треуголкой.

Дядюшка Крунч выставил скрипящую металлическую ладонь в примирительном жесте:

- Ты похожа на электрического ската, Ринриетта. Но даже он рано или поздно остывает…

- Я знаю, к чему ты ведешь, Дядюшка Крунч. И поэтому повторяю тебе то, что сказала на этом самом месте три дня назад. Мы больше не ищем Восьмое Небо. Восьмого Неба не существует. И нам стоит найти себе настоящую работу, пусть приносящую гроши, но не сулящую рухнуть в Марево в любой момент. Больше никаких рискованных рейсов, больше никаких сверхбольших высот. Никаких авантюр. Господин Урко был прав, нам следует держаться более… приземленных ветров, если мы хотим выжить. Восточный Хуракан был легендой, которой я не гожусь даже в подметки, ты ведь это хотел услышать? Будь спокоен, ваши с дедом подвиги останутся в веках, мне никогда не подняться до ваших высот! Я всего лишь выскочка, верно? Девчонка с ветром в голове и дипломом законника за пазухой, вознамерившаяся поиграть в пиратов!

- Рин…

- Продолжать погрузку, - отчеканила Алая Шельма капитанским голосом и резко развернулась на каблуках, - Как только будет погружена последняя бочка, поднимайте сходни и запечатывайте трюма. Мы отойдем от острова с первым же попутным ветром. Курс я уже проложила.

Она удалялась медленно, но Шму, глядя сверху на крошечную алую фигурку, понимала, что говорить ей что-то в спину бесполезно. Понимали это и те, кто остался на палубе.

- Прямо как ее дед… - проскрипел абордажный голем, вновь налегая на ворот брашпиля, - Иногда мог взорваться, как крюйт-камера, в которую бросили факел. Ох и полыхало же… Однажды стюард подал ему похлебку, в которой не доставало гущи. Капитан рассвирепел так, что приказал всему экипажу месяц хлебать воду вилками. И никто не ослушался. Такой уж он был…

Габерон поплевал на ладони и тоже налег на ворот.

- Она уже не девчонка, ты, ржавая железяка, - пробормотал он, - Старый пират украл у нее то, чего никогда не крал у богатых купцов – ее юность. А еще ей пришлось много вынести на «Барракуде». Нас с Тренчем тоже прилично помяли, но мы хотя бы были вместе, а она – одна. Ты знаешь, что это такое – провести наедине со своими страхами целую ночь в затяжном прыжке в Марево?..

Шму была уверена, что старый голем по привычке вспылит и обрушит на Габерона целую бурю пиратских проклятий. Но тот лишь крутил ворот, опустив вниз голову.

- Старик не мог обмануть ее. Сокровище существует.

- Прости, но даже этого мы не можем утверждать наверняка.

- Я знал его.

- А я знал одну девицу с Бархэма, - проворчал Габерон, - Она выглядела целомудренной и чистой, как только распустившийся цветок. Я провел с ней всего одну ночь, а уже через неделю у меня все чесалось так, словно я сунул свою карронаду в нору с раками…

- Прибереги свои грязные истории для более подходящего случая, - голос «Малефакса» походил на презрительный шелест ветра в парусах, - Тренч из трюма передает, чтоб ты больше не вязал формандских топовых узлов на бочках. У него нет свайки[123], слишком сложно распускать…