Так началось строительство крупнейшего предприятия страны по золотодобыче на 5 миллионов тонн руды в год, которое было завершено успешно и досрочно в марте 1967 года…»

В ноябре 1967 года Рашидову исполнилось 50 лет. По давно заведенной традиции Москва наградила юбиляра орденом Ленина. Правда, информация об этом потонула в том потоке сообщений, которыми в те дни была полна советская пресса — страна отмечала 50-летие Октябрьской революции. Точно так же отреагировала на рашидовский юбилей и центральная узбекистанская пресса: в газетах «Правда Востока» и «Ташкентской правде» об этом событии ничего не написали, что было вполне объяснимо: Центр, после смещения Хрущева, твердо придерживался политики не раздувать культа личности ни вокруг имени нового Генсека, ни вокруг имен республиканских лидеров.

И все же было бы неверным утверждать, что в Узбекистане совершенно не заметили юбилея Рашидова. Ведь в республике, помимо центральной прессы была еще и региональная, которая живо откликнулась на это событие. Кроме этого была издана его первая биография (правда, весьма скромная по объему), принадлежавшая перу министра культуры В. Захидова под названием «Творец прекрасного». Естественно, это был чистый панегирик, где образ Рашидова рисовался, что называется, без единого пятнышка. Точно в таком же духе были написаны и многочисленные статьи о нем, появившиеся на страницах узбекистанской печати в те дни.

Между тем отметим, что это не было узбекским ноу-хау — в таком же ключе тогда развивалась вся советская печать, которая взяла за принцип писать больше о положительном, а отрицательные факты чаще всего старалась оставлять вне зоны своего внимания. Особенно заметным это станет с августа 1968-го — после подавления «бархатной революции» в Чехословакии, где тамошние либералы при активной помощи Запада попытались углубить хрущевские реформы и ослабить диктат Москвы. Но случилось неожиданное: мягкотелый, как многим тогда казалось, Брежнев подавил эту попытку с помощью армии. С этого момента советское руководство окончательно закрыло хрущевскую «оттепель» не только в Чехословакии, но и у себя. Инакомыслие ушло со страниц СМИ, а с диссидентами призвано было бороться созданное в структуре КГБ 5-е управление (идеологическое).

Естественно, Узбекистан не мог быть исключением в этом плане. Тамошнее инакомыслие, являющееся в основном уделом городской творческой интеллигенции, было выведено за скобки общественной жизни, хотя никаких репрессий по отношению к людям, мыслящим инако, не применялось. Их просто отрезали от печатного слова, а также закрыли им доступ к ТВ и радио. Правда, все каналы перекрыть все равно не удалось: действовал так называемый самиздат (самодельные печатные издания, тиражируемые на печатной машинке в домашних условиях).

Из узбекских инакомыслящих наибольшим авторитетом пользовался писатель-сатирик Абдулла Каххар — человек с весьма критическим складом ума и острый на язык. С Рашидовым у него были натянутые отношения, причем тянулось это еще с конца 40-х. В те годы Каххар написал роман «Кошчинар», где речь шла о том, как батрак женится на дочери кулака и отрывается от своей среды. Эту книгу узбекистанские власти назвали идеологически вредной, обвинив в бесклассовом подходе. В московской газете «Культура и жизнь» была опубликована критическая статья об этом произведении под названием «Роман, искажающий действительность». Под статьей стояли подписи Ш. Рашидова и И. Султанова.

У Каххара были и другие зарубки на памяти в отношении Рашидова, причем более свежие. Так, в 1963 году он написал остросатирическую пьесу «Голос из гроба», где бичевал взяточничество и должностные преступления власть имущих. Однако эта пьеса продержалась в репертуарах узбекских театров всего лишь год, после чего ее запретили. Впрочем, считать, что это была собственная инициатива Рашидова по сужению критики по адресу власти было бы преувеличением. Инициатива исходила от Москвы, которая, сместив Хрущева, взяла курс на постепенное сворачивание «оттепели».

Между тем в послеоттепельное время такие люди, как Абдулла Каххар, не могли не превратиться для интеллигенции в глашатаев свободы. К их острому слову прислушивались, их высказывания ходили по рукам в рукописных списках. Например, в дни, когда вся страна (в том числе и Узбекистан) с небывалым размахом отмечала 50-летие Октября, в среде узбекских интеллигентов в ходу были следующие строки, написанные им:

«Мы все тут считаем себя великими, но мы «великие» пока на уровне своей махалли. Чтобы стать действительно великим, надо учиться и трудиться, а не бахвалиться. Данные симптомы болезней Узбекистана могут перейти в хроническое состояние с понятным исходом, если у обитателей стратосфер общества, да и у всех нас не наступит отрезвление, не возобладает спасительная трезвость мышления. Для занятий вполне земными делами необходимо иметь ясную голову. На мой взгляд, «здесь и сейчас» следует перестать обманывать себя и других всякого рода мифами, деформировать общественное сознание различными байками.

Мифологизация сознания в наших условиях верный путь в никуда. Это все равно, что давать «добро» вслепую ускоряться в стенку. Без сомнения разочарования людей в одних утопиях приведут их в объятия других, не менее искушенных в искусстве лепить иллюзорные представления о «светлых днях» и образе великого будущего, не менее великом халифате…»

Наивно было бы предполагать, что Рашидов не понимал правоту многих из этих сентенций: он был не менее образованным и умным человеком, чем Каххар, хотя и моложе его (на 10 лет). Однако Рашидов был еще и руководителем одной из самых крупных республик в составе СССР (и самой крупной в Средней Азии), поэтому ему в своей деятельности приходилось часто опираться не столько на свои личные убеждения, сколько на разные побочные факторы, вроде руководящих директив из Москвы. К примеру, если Каххар (да и другие его последователи) строил свою критику ситуации в республике, опираясь лишь на те факты, которые ему были известны (а известно ему было не столь много), то Рашидов обладал куда большим объемом информации и поэтому его видение проблемы было более объемным, чем у критиков режима. Однако у Рашидова не было возможности делиться этими знаниями со всей общественностью республики, поэтому единственное, что он мог — подавать определенные сигналы той же либеральной интеллигенции, что многие их выводы он разделяет. Не потому ли тот же А. Каххар, в разгар своих критических выступлений, был всячески обласкан узбекистанскими властями: в 1966 году ему присудили Республиканскую премию имени Хамзы Хаким-заде, а год спустя он был удостоен звания Народного писателя Узбекистана. В мае 1968 года, когда А. Каххар скончался (у него был диабет), власти сделали все от них зависящее, чтобы его смерть не осталась незамеченной общественностью республики.

Отметим, что А. Каххар критиковал не только режим, но и лично Рашидова за то, что тот позволяет разного рода писателям-лизоблюдам петь ему в СМИ всяческие оды и осанны. После этих трелей книги сладкоречивых «соловьев» издавались в узбекских издательствах тысячными тиражами, что многими рассматривалось как откровенное взяточничество. Мог ли прикрыть эту «лавочку» Рашидов? Наверное, мог, но, как говорится, человек слаб. К тому же не следует забывать, что это — Восток (не зря ведь есть особая форма лести — восточная), и то, что многое из названного происходило помимо воли Рашидова: как инициатива местных пропагандистов, на многих из которых он вынужден был опираться в своей внутренней политике.

Отсюда и ставка Рашидова на своих родственников, многих из которых он привел во власть в те годы. Так, его брат С. Рашидов стал заместителем председателя Комитета народного контроля республики, другой родственник — У. Арипов — был назначен заместителем министра здравоохранения. Еще двое людей из родни Рашидова заняли руководящие посты в родном Самарканде: Хамракулов возглавил тамошний облисполком, Азимов — горисполком. И опять это не являлось собственным ноу-хау Рашидова — это было типичное для любой власти (а для Востока особенно) явление.