Во второй половине дня 21 июня комиссия подготовила проект решения и документ был подписан. После этого я побывал в Наркомате связи и часа через два уехал за город. Был субботний вечер, и мне пришла в голову мысль, что выезжать в Прибалтику надо в конце следующего дня, т.к. в воскресенье все там отдыхают. Когда же я приехал к себе на дачу, мне вскоре позвонил Поскребышев и сказал, чтобы я срочно по такому-то телефону связался со Сталиным. Я тут же набрал указанный номер телефона.

— Вы еще не уехали? — спросил меня Сталин.

Я попытался объяснить, что по его же поручению работал в комиссии по проекту решения... Но он меня перебил:

— Когда же вы выезжаете?

Я вынужден был поспешно ответить:

— Сегодня вечером.

Сталин положил трубку, а я стал лихорадочно думать, как нам в названный срок выехать из Москвы»...

Очередное сочинение на тему: «Как я провел день, когда на нас напала Германия». Как всегда, кроссворд повышенной сложности. Такое ощущение, что здесь описаны три Сталина. Один посылает Пересыпкина в Прибалтику, другой заставляет готовить проект решения в Совнаркоме СССР, а третий после всего этого разговаривает с ним по телефону. Из троих самый «тупой» — третий. Зачем спрашивать об отсутствии абонента, когда с ним по телефону разговариваешь? А спросить, «почему не уехал?» — значит признаться в том, что правое полушарие в голове не в ладах с левым. Вопрос в том, какой из них настоящий Сталин, — первый или второй? Если первый, то сомнительно, чтобы после отдания приказа о приведении войск в полную боевую готовность 18 июня, надо было посылать Пересыпкина в Прибалтику разбираться с кадрами и связью. Раньше это надо было делать. Если второй, — то, что же, он не помнит, что накануне посылал Пересыпкина в Прибалтику? К тому же, неясно, кто же пригласил Ивана Терентьевича на заседание Совнаркома? Конечно, эти вопросы лучше всего было бы задать тому, кто редактировал эти мемуары, да где ж его возьмешь теперь за давностью лет?

Но приближаемся к кульминационному моменту, началу войны. Она застала Ивана Терентьевича в пути. Он был в поезде под Оршей, когда узнал, что Германия напала на нашу Родину.

«Я размышлял, как мне поступить дальше: продолжать ли следовать в Вильнюс или возвращаться в Москву. Из кабинета начальника вокзала я позвонил в Наркомат связи своему заместителю Попову и попросил его срочно переговорить с маршалом Ворошиловым, который тогда курировал наш наркомат, и получить ответ, как мне поступить дальше».

Ну, вот туман неопределенности начинает рассеиваться. Значит, командировочка была в Литву, и не задержись в Москве товарищ Пересыпкин, 22 июня он был бы уже в зоне боевых действий с непредсказуемыми для него последствиями. Как всегда, в нужный момент возникает Климент Ефремович, который помогает «рулить» в нужном направлении. Можно с уверенностью предположить, что задание «по связи и кадрам» в Прибалтике Пересыпкину было дано в Наркомате обороны. Но на следующий день ему, видимо, позвонил Поскребышев и пригласил на заседание Совнаркома. Как Пересыпкин мог отказаться, если Сталин был его прямой начальник, а Иван Терентьевич был одним из его наркомов. На заседании, где «председательствовал Сталин», он получил задание «подготовить проект решения», поэтому и задержался с выездом из Москвы. «Тупой» телефонный звонок был, видимо, из Наркомата обороны. «Товарищ оттуда» поинтересовался, выехал Пересыпкин в Прибалтику или нет. Отсюда и вопрошающий тон при разговоре. Разве мог настоящий Сталин вести телефонный разговор с Пересыпкиным в таком тоне: почему тот не уехал?

Далее, война застает Пересыпкина в дороге, и тут, надо полагать, не до командировки, а стоит вопрос: «Что делать дальше?». Он позвонил к себе в наркомат и попросил своего заместителя выяснить обстановку в Кремле у Поскребышева, по степени своей подчиненности, разумеется, объясняя причину своей поездки заданием Наркомата обороны.

Если бы Сталин был в Кремле, то зачем привлекать Ворошилова? А вот отсутствие Сталина сразу переложило все его обязанности на заместителей, среди которых был и Климент Ефремович. Так как командировка была по заданию военных, то разобраться с этим делом и было, видимо, предложено Ворошилову, который как раз и возглавлял Комитет по обороне при Совнаркоме СССР. Кому, как не ему, решать военные дела? Поэтому Ворошилов, особенно не вдаваясь в суть дела, просто дал указание Пересыпкину «немедленно возвратиться в Москву» и, разумеется, приступить к своим прямым обязанностям наркома. И неудивительно, как вспоминает Иван Терентьевич, что «в наркомате связи нас ожидало много чрезвычайно важных и сложных дел. Вот так я встретил первый день войны, так она началась для меня. К этому еще добавлю, что днем 24 июня я был вызван к Сталину».

Итак, подводим пока предварительный итог.

О 22 июня и 23 июня, в отношении Сталина, Пере-сыпкин ничего не сказал, так как не мог видеть вождя, а вот 24 июня якобы был вызван в Кремль к нему лично. Значит, что, можно поверить Ивану Терентьевичу и согласиться, что Сталин мог быть в Кремле и ранее? Перефразируя небезызвестного персонажа из «Кавказской пленницы» товарища Саахова, так и хочется сказать: «Э-э, здесь торопиться не надо. Общество должно получить полноценные сведения. Если, Иван Терентьевич что-либо и подзабыл, наша задача помочь ему. Вах-вах, ведь столько лет прошло!».

Действительно, разве товарищ Пересыпкин не мог просто подзабыть некоторые, ничего не значащие для него даты. Возраст, однако. Да и редактора издательства, вместе с рецензентами из Института истории СССР, что, не могли разве направить мысль нашего дорогого товарища не туда, куда надо?

Давайте обратимся за помощью к товарищу А. И. Микояну. Уж, он-то, все знает. Открываем запись беседы Г. Куманева с Анастасом Ивановичем Микояном

Воспоминания Микояна, неспроста стоят в конце нашего исследования, потому что это апофеоз всего того, о чем мы рассуждали, предполагая отсутствие Сталина в первые дни войны в Кремле. Эта такая смесь фантазии, нелепостей и лжи, что порой удивляешься, неужели такой человек занимал руководящий пост в правительстве и Политбюро? Впрочем, он вполне соответствует поговорке: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Итак, предлагаем к рассмотрению воспоминания «верного ленинца» Анастаса Ивановича Микояна.

«В субботу, 21 июня 1941 г., поздно вечером мы, члены Политбюро ЦК партии, собрались у Сталина на его кремлевской квартире. Обменивались мнениями по внутренним и международным вопросам. Сталин по-прежнему считал, что в ближайшее время Гитлер не начнет войну против СССР».

Ну, тупой Сталин, что с ним поделаешь! К тому же очень упрямый, никак не переубедишь. Верит, понимаешь, какому-то Гитлеру, а своих боевых товарищей по Политбюро, которые ему правду говорят, не хочет слушать.

«Затем в Кремль приехали нарком обороны СССР Маршал Советского Союза Тимошенко, начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Жуков и начальник Оперативного управления Генштаба генерал-майор Ватутин. Они сообщили: только что получены сведения от перебежчика— немецкого фельдфебеля, что германские войска выходят в исходные районы для вторжения и утром 22 июня перейдут нашу границу».

Эта неизменная троица так и кочует из одних мемуаров в другие, и что интересно: они всегда втроем. Как персонажи из популярного кинофильма, своеобразные «Трус, Бывалый и Балбес». Что, о немецком перебежчике надо было докладывать обязательно втроем, а то вдруг Нарком обороны забудет? Кстати, «Балбеса» Анастас Иванович понизил в звании, наверное, по делу, потому что редактора, как видим, не подправили.

«Сталин усомнился в правдивости информации, сказав: «А не подбросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?». Поскольку все мы были крайне встревожены и настаивали на необходимости принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву войскам, в которой указать, что 22 — 23 июня возможно внезапное нападение немецких частей, которое может начаться с их провокационных действий, Советские войска приграничных округов должны были не поддаваться ни на какие провокации и одновременно находиться в состоянии полной боевой готовности». Опять все обеспокоены судьбой государства, один Сталин с трудом поддается уговорам.