С нескрываемым интересом она разглядывала его с ног до головы.

– И как? – безразлично поинтересовался Хабаров.

– На грани фола… Признаться, героя своего репортажа я представляла, мягко говоря, несколько другим. Давайте знакомиться. Кто я, вам уже сообщили. Зовут меня Алина Кимовна Тасманова. Можно Алина. А вы? Мне ваша администрация не назвала того, у кого я буду брать интервью. Сказали, что «порешают». Видимо, опасались, что поговорив с рабочими, я узнаю много интересного о рекомендованном мне передовике труда.

Хабаров шагнул к двери.

– Я пойду.

– Подождите! Простите меня за вчерашнее. Там, на дороге, я вела себя отвратительно. Но я не со зла. Замоталась… Вы знаете, это очень странно, но я отчего-то вспоминала вас. Ваше лицо, как вы смотрели вслед моей машине… Мне было неприятно, что я обидела вас. Я, конечно, удерживать вас не в праве, но если вы уйдете сейчас, у меня останется осадок сожаления.

Он пожал плечами.

– Спрашивайте.

Она улыбнулась, включила диктофон.

– Как вас зовут, и кем вы работаете?

– Смирнов Иван Иванович, рабочий завода.

– Давно на заводе?

– Полгода.

– В чем заключается ваша работа?

– В море на плавбазе хожу. Сейчас на берегу. В цехе.

– А подробнее?

– Упаковка консервов.

– Каких?

– Разных.

– Каких именно?

– Рыба.

– Какая рыба?

– Всякая.

– Нравится работать?

– Да.

– А до завода где работали? Тоже рыба?

– Вроде того.

– Н-да… – Алина выключила диктофон. – Какой-то бред!

Он изучал ее профиль на фоне окна. Она была все так же красива. Но теперь ее восточная красота была нежна,и – странное дело – эта женщина вдруг шевельнула в нем что-то давно забытое, хорошо упакованное за ненадобностью, то, без чего было проще и удобнее жить, не останавливаясь, не оглядываясь, не сожалея.

– Надо же, вечереет. Снег пошел. Первый снег… Он кажется ненастоящим. Еще желтые листья на деревьях, – Алина обернулась к нему, улыбнулась, заглянула в глаза. – Мне почему-то совсем не хочется говорить с вами о рыбе. Мне кажется, она вам осточертела.

Хабаров выдержал ее взгляд. Вдруг ее ресницы дрогнули, взгляд наполнился болью. Она прикрыла глаза ладонью, точно защищаясь от его взгляда.

– Извините… – прошептала она.

В полнейшей тишине стрелка настенных часов отсчитывала минуту за минутой.

– У меня появилась идея на один вечер нарушить размеренный ход вашей жизни, Иван Иванович, – вдруг решительно сказала она. – Может быть, вы мне покажете местные достопримечательности, или мы просто погуляем и поболтаем, нет?

Они выбрались в парк.

– Странно, сегодня снег такой же, как в детстве! Снежинки кружатся мотыльками вокруг нас. Мне кажется, я слышу музыку этой метели!

Она раскинула руки, с восторгом запрокинула голову, подставляя лицо снегу, и белые пушинки одна за другой замирали у нее на ресницах и неприкрытых сеткой-шапочкой дивных волосах, длинных, до пояса, как встарь у красавиц из легенд и преданий.

– Посмотрите, посмотрите, какая красота! – восклицала она. – А небо! Небо темно-свежее!

– Темно-свежее? Не думал, что столь уверенная в себе леди сентиментальна.

Она подарила ему открытую улыбку.

– Еще как сентиментальна! Я часто вспоминаю, как однажды, в детстве, проснулась рано, часов в восемь, и из окна увидела голубое поле. Я смотрела на него изумленными глазами, словно наша дача за одну ночь перекочевала на морской берег. Голубые волны, гонимые ветром… Ничего более красивого я не видела никогда. «Мама! Мама! – кричала я тогда. – Что случилось? Кто покрасил поле в голубой цвет?» «Это лен зацвел», – отвечала она. Потом я каждое утро вставала пораньше, бежала туда, к полю, и ждала, когда оно проснется. Я забиралась на самое высокое дерево и оттуда смотрела на сказочное море и мечтала. Было хорошо-хорошо! Лен отцветал к полудню. А однажды голубой цвет исчез. Поле так и осталось зеленым. Я ждала до вечера. Еще завтра… Так я узнала, что все хорошее на свете кончается. Я повзрослела тогда. От разочарования. А вы помните свое первое разочарование?

– Мне было лет пять. С ребятами мы носились по пустырям, запуская бумажного змея. Мне казалось, что если сделать змея большим…

– …то можно будет летать на нем, держась за веревочку. Ты долго возился. Сделал такого змея. Но он отказывался лететь…

Полными слез глазами она смотрела в его глаза.

– Но ты все-таки стал летать.

– Да. Но прокатиться по небу на бумажном змее так и не пришлось.

– Здравствуй. Здравствуй, Саша Хабаров…

Алина прильнула к нему, замерла.

Хабаров не шевельнулся, не обнял.

– Я был уверен, что ты меня не узнаешь.

Он вдохнул чарующий аромат ее волос, закрыл глаза. Может быть, и не было этих ужасных лет?

Шел слабый снег. Отблескивая желтыми бликами фонарей, тонула в лужах липовая аллея. Редкие запоздалые прохожие, кутаясь в воротники пальто, торопились домой.

– Я писала тебе. Ты не ответил ни на одно мое письмо. Я приезжала к тебе. Но ты не захотел со мною свидания.

Она коснулась его щеки, осторожно провела по густой с проседью бороде, длинным спутанным волосам.

– Ты так изменился…

– Разве? – с наигранным удивлением уточнил он.

– Значит, решил все зачеркнуть и – с чистого листа?

– Было что зачеркивать?

– Чемпион России по боксу среди юниоров. Военное училище. Служба. Афганистан. За четыре месяца сто пятьдесят шесть боевых вылетов. Представление на звание Героя Советского Союза. Плен. Побег. Два долгих года скитаний. Именно потому, что ты остался жив, тебе так и не дали Золотую звезду. Каратэ. Черный пояс. Одним из первых в Москве основал свою фирму. Как каскадер был очень известен в профессиональных кругах. Главные роли в четырех боевиках, ни один из которых не обойден любовью зрителей. Руководитель российского отделения федерации «Годзю-до Каратэ-до», как единственный, на тот момент, законный обладатель восьмого дана. Инструктор школы выживания. Все это ты зачеркнул?!

– Ты меня с кем-то путаешь. Я – бывший зэк. Сейчас обычный работяга на обычном консервном заводе. Пакую в коробки консервы, складываю коробки в штабеля. Так по восемь часов каждый день. У меня даже дома нет. Завод дал заброшенную избушку, где самодельный стол, два табурета и ржавая кровать. Из друзей одна безродная дворняга. Вот тебе интервью! Пиши!

Он отстранился и пошел прочь.

– Саша! – крикнула ему вслед Алина. – А я? Меня ты тоже зачеркнул?!

Хабаров остановился, будто натолкнувшись на невидимое препятствие.Алина догнала его, взяла за руку, прижала его ладонь к своей холодной, мокрой от слез щеке.

– Прощай, Алина.

Он тоскливо посмотрел в небо. Снег идти перестал. Сказка кончилась.

Весь день Хабаров мотался по спортивным магазинам, приобретая спортивную форму и инвентарь для занятий по самбо.

К обеду, сдав вещи в камеру хранения, усталый, продрогший, он пришел в китайский ресторанчик, ладно примостившийся на пристани.

Посетителей было немного, в зале царила та непринужденная атмосфера, которая позволяет чувствовать себя уединенно и расслабленно. Уютный мирок заведения был приятным контрастом с погодой. А с погодой сегодня не повезло. Штормило. Шел мокрый снег вперемешку с дождем. Глядя в мутное от потоков дождя окно, Хабаров закурил.

«…Я писала тебе, но ты не ответил ни на одно мое письмо. Я приезжала к тебе, но ты не захотел со мною свидания… Разве можно все зачеркнуть? Меня ты тоже зачеркнул?!»

Он вспоминал Алину. Сердце щемило. Он слишком хорошо понимал, что, если бы не сел, все бы у них сложилось. Была бы у него семья, росли бы дети…

«Не для тебя это. Поздно. Всё поздно…» – Хабаров до боли сжал кулаки.

– Девушка! – крикнул он официантке.

Та поспешно подошла.

– Водки принесите. Надо выпить за помин души.

Перехватив его тяжелый, затравленный взгляд, официантка понимающе кивнула и через минуту поставила перед Хабаровым графинчик с водкой, с сочувствием произнесла: