Когда-то упакованные за ненадобностью вдруг встрепенулись чувства. Пришло острое ощущение потери. Ведь вместе с тем мужчиной растворилось в ночи и все то, что она так явственно представляла себе, о чем мечтала, но чего еще не имела – никогда. Неожиданно для самой себя она заплакала, расслабленно и беззвучно.Звонил старенький будильник. Стучал в стенку, ругался сосед. Новый день закусил удила.

На кухне в согбенной позе обреченного на казнь сидел сосед Семен Андреевич. Рядом на столе стояла наполовину выпитая бутылка водки, а на тарелке лежала треть недоеденного соленого огурца и огрызок яблока.

– Семен Андреевич, что это вы с утра? – осторожно спросила Тая. – Случилось что?

Сосед шумно вздохнул, безнадежно махнул рукой, отвернулся и всхлипнул.

– Семен Андреевич, с Катериной Николаевной все в порядке?

– Да, все, все! – рявкнул сосед и театрально вскинул руку.

– Хотите, я вам яичницу пожарю? Вам закусить надо.

– Мне уже ничего, – сосед постучал себе в грудь кулаком, – ничегошеньки не надо! Жизнь моя кончена!

– Да бог с вами, Семен Андреевич. Поругались, с кем не бывает. Помиритесь.

– А-а-а! – махнул рукою сосед. – Бросила меня моя Катерина. Другой у нее. Не нужен я ей. Один я остался, как рваный башмак…

Он гулко шмыгнул носом, потом еще и еще, и заплакал.

– Да с чего вы взяли, что у нее другой? – Тая присела на табурет рядом. – Я же видела, как она смотрит на вас, как она заботится о вас. Вы так песни вместе хорошо поете, аж за душу берет… Сон, как рукой!

– Ты знаешь, – сосед заговорщически понизил голос до шепота и схватил Таю за руку, – знаешь, что я нашел сегодня утром под нашей дверью в квартиру? Вот! – и он победоносно, как неопровержимую улику, достал из-под стола букет цветов.

Это были великолепные розы нежнейшего кремового оттенка, изящно упакованные в прозрачный целлофан.

– Прелесть какая! – невольно воскликнула Тая.

– Прелесть… – всхлипнув, сипло сказал сосед. – Это ведро роз знаешь сколько стоит? – он громко высморкался в полу фланелевой рубахи. – Значит, мужик богатый. Уйдет моя Катерина к нему. Молодая она, красивая. Зачем я ей? Это мне она за Нинку из двенадцатой квартиры… Мстит, зараза!

Сосед еще раз охнул, вылил оставшуюся водку в стакан, залпом осушил и, занюхав рукавом, затянул: «Ой ты, степь широ-о-окая, степь раздо-о-ольна-а-ая…»

– Семен Андреевич, а почему вы решили, что цветы вашей жене?

– А кому? – оборвал песню сосед.

– У нас же три съемных комнаты. Три отдельных жильца. Может быть, цветы мне?

– Тебе-е-е? – с вызовом передразнил сосед. – Не доросла ты еще до таких-то букетов. Мелко плаваешь. Задницу видать! А ну, брысь отседава!И сосед шлепнул вдогонку Таю букетом чуть ниже спины.

Дверь аудитории жалобно скрипнула, впустив внутрь студента Никиту Сазонова. На лице Сазонова красовалась крестообразная повязка, закрывавшая нос.

– О! Никитос! Весь в бинтах. За парту прямо с войны… – Слава Сысоев протянул в приветствии руку.

– Здорово, братцы. Где народ-то? Занятия отменяются?

– Ко второй паре. Препод заболел, – пожимая Сазонову руку, пояснил Ермаков.

– Ты прямо: «Очнулся – гипс…» – Слава Сысоев потрепал Сазанова по плечу. – Нос сломан?

– Нос, нос…

– Расскажи.

Ермаков придал лицу свирепое выражение:

– Их было семеро. Все с ножами…

– Пошел ты! Чего новенького было, пока меня не было?

– Без тебя, Никитос, короче, полная задница! Все девчонки в траур оделись. Нет, говорят, нашего Ромео. Солнце светить перестало, цветы пахнуть…

Сазонов взял Ермакова за отворот пиджака, притянул к себе.

– Знаешь, куда пошел ты… – сквозь заложенный нос процедил он.

– Мужики, мужики! Хорош! – вступился Сысоев. – Никита, мы же не со зла. Давай отловим чудика и разделаем, как бог черепаху! Не вопрос!

– Я не помню его.

Сазонов воровато оглянулся: аудитория была почти пустой, только за задним столом, у окна, о чем-то секретничали девчонки.

– Как не помнишь?

– После пикника я с Таськой в батин клуб завалился. Ее день рожденья отмечать. На пикнике принял. В клубе принял. Помню бейсболку темно-синюю, она ему пол-лица закрывала. Наглость помню. Стоит, сука, подбоченясь, и с вызовом так мне говорит: «Что смотришь, по морде дай!» Вроде как сам просит.

– За что по морде-то? Ничего не понимаю.

– Ну ты даешь, Никитыч! Получить в батином клубе!

– А охрана? У вас же видео должно быть.

– Какая там охрана?! Эти сурки сонные, пока расчухали, что к чему… А видеофиксацию просто включить забыли. Пленка чистая. Дармоеды! Батя им вставил, конечно, но нос от этого быстрее не срастается.

– Ты попал… – заключил Ермаков.

– Ладно, Димон, выживу.

– Это ведь как повезет. Те три дня, что тебя не было, наша первая красавица Тасенька Ковалева по тебе не убивалась. По ней вообще нельзя было сказать, что что-то произошло. Наоборот, какая-то подозрительно счастливая ходит.

– Разберемся.

– Разбирайся. Только дамы любят победителей. Побежденные им безынтересны. Закон выживания.

Сазонов заметно помрачнел.

– Умеете вы друга поддержать в трудный момент. Спасибо! – он пожал руку одному, потом другому. – Спасибо!

– Не дрейфь! Будем тебе настроение поднимать, – пообещал Ермаков.

– Нет, Димон, в кабак без меня! – Сазонов протестующе замотал головой.

– Не кабак. «Антимюзикл»!

– Алексей Петрович договорился. Нас на «Оду нищим» пропустят!

– Правда, сидеть придется на ступеньках балкона или бельэтажа. Но я готов даже отстоять весь спектакль! – воодушевленно говорил Дима Ермаков. – Представляешь, мы будем на втором спектакле после премьеры!

– «Ода нищим»? У них же аншлаг. У нас Гюнтера никто не ставит, – оживился Сазонов. – Братцы, у меня батя пытался билеты достать. Все связи поднял. На три месяца вперед все распределено!

– Круто, правда?

– Это профессор Преображенский постарался. Дед мировой! – сказал Сысоев.

– Никита, я тебе доложу, девчонки второй день в состоянии эйфории. Шу-шу-шу, шу-шу-шу… Головореза Мэтью Константин Обнаров играет. Кстати, угадай, кто у нас будет вместо Шерстнёва мастер-класс давать?

– Не может быть…

– Факт! Константин Обнаров! А вот и твоя Ковалева.

– Привет, мальчики! – Таисия одарила всех улыбкой. – Никита? Неожиданно. Думала, ты в больнице.

– Поговорим?

Они выбрали пустой холл напротив приемной ректора. Ректорат занимал половину четвертого этажа, другую половину занимала библиотека. Студентов здесь было немного.

Сазонов сел на диван, небрежно положил ногу на ногу.

– Чего не позвонила? Три дня прождал у телефона, как последний дурак! – недовольно начал он.

Таисия стояла напротив и со странной полуулыбкой смотрела на него.

– Смешно, да? Обхохочешься! – повысив голос, нервно сказал Сазонов.

– Никита, как ты мог со мною так поступить? Хамы торжествуют? – холодно, с укором спросила она.

– Ну, врежь теперь ты мне! Чего церемониться?! – излишне эмоционально выкрикнул он и тут же пошел в атаку. – А что я такого сделал? Я только хотел помочь тебе избавиться от комплекса! Таблетки проверенные. Их многие принимают. О-о-очень возбуждает!

– Возбуждает? Погоди, погоди…Ты хочешь сказать…Ты что-то подмешал мне в коктейль?

От наглости Сазонова Таисия даже как-то растерялась. Он взял ее за руку.

– Тась, если б я мог…

Она отдернула руку, будто обжегшись, замахнулась… Он по-женски вскинул руки и зажмурил глаза. В этом жалком существе нельзя было узнать того уверенного в себе Сазонова, который в прошлом так нравился ей.

Таисия отступила.– Благодари Бога, Никита, что я не могу вернуть прошлое. Будь уверен, я бы тоже сломала тебе нос. Какой же молодец тот мужчина!

На лекции заведующей кафедрой сценической речи профессора Жанны Семеновны Вильк Таисия Ковалева добросовестно вела конспект, но мыслями была далеко.

Она вспомнила похороны бабушки и как потом осталась совсем одна. Вспомнила, как через неделю приехали чужие люди из райцентра, представились работниками социальной защиты и насильно увезли ее в детский дом, как она плакала, умоляла оставить ее жить в бабушкином доме, как ее никто не слушал, а просто силой уволокли в машину. Вспомнила, как поначалу непросто было в детском доме, как ее обижали, гнобили, как били за непослушание! Поразительно, но никто никогда даже не пытался ее защитить.