Дама протянула Обнарову свою записную книжку и ручку.

– Ошиблись, – сказал Обнаров, не открывая глаз.

Он опустил пониже козырек бейсболки, скрестил руки на груди и отвернулся к иллюминатору. Фрэнк Синатра начал убаюкивать его, незаметно подкрался сон. Уже показался любимый берег озера Волго, добрый, дорогой сердцу «необитаемый остров», ее милые, усталые глаза, ее родное, светлое и улыбчивое лицо, ее нежные руки…

– Константин! Константи-и-ин! Проснитесь! Проснитесь же!!!

Судя по голосу, это была все та же дама. Теперь она дергала его за козырек бейсболки.

– Я выяснила у бортпроводницы. Вы – это вы. Теперь вам не отвертеться!

Он сделал вид, что не слышит.

– А куда вы летите? Вы на гастроли или в отпуск? Вообще, вы всегда такой нелюдимый? В конце концов, это же просто невежливо, когда вас удостоила вниманием женщина. Не убудет же с вас.

Дама замолчала и какое-то время была слышна только ее возня: очевидно, дама что-то искала в сумочке.

– Не хотите автограф, я вас сфотографирую. Это даже круче. Будет чем похвастать! – довольная находчивостью, сказала она.

Но фотосессии Обнаров ждать не стал. Он поднялся и пошел к бортпроводнице.

– Ой, ну ты свинья! Отсесть от меня решил? Как не стыдно! Совсем вы, «звезды», зажрались! Как будто я в долг прошу! – неслось вслед.

Остаток пути Обнаров провел рядом с укрывшимся белым широким шарфом и таким образом уединившимся для чтения Торы ортодоксальным евреем. Без приключений.

Обнаров осторожно постучал и, не дождавшись разрешения, приоткрыл дверь, заглянул в палату. Жена, видимо, спала. Он подошел, сел на краешек кровати, осторожно, кончиками пальцев коснулся ее щеки, потом склонился и через надетую стерильную маску поцеловал.

– Ты приехал… – ее ресницы дрогнули, она улыбнулась, потянулась к нему, обняла, прижалась своей прохладной щекой к его горячей щеке. – Костенька… А я задремала.

Они замерли, пытаясь как можно лучше ощутить всю прелесть этих первых за всю разлуку объятий. Дрожащими пальцами она перебирала его волосы, слабыми ручонками обнимала за шею, пытаясь покрепче прижать к себе. Он держал ее худенькое тельце в своих объятиях и не мог, никак не мог избавиться от боли, клещами сдавившей сердце.

– Таечка, извини, меня предупредили, что по правилам посещения мне нельзя снимать стерильную маску. Иначе меня больше не пустят.

– Да, все хорошо. Здесь все в стерильное укутаны. У больных же иммунитет очень слабый.

– Как ты, родная моя?

– Не волнуйся, Костенька. Лечусь… – через силу улыбнулась она.

Он помог ей сесть, подложил под спину подушку. Немногих ее движений хватило ему для того, чтобы заметить, что жена сильно ослабела. Она похудела, ее кожа была бледной, точно восковой, черты лица заострились, а вокруг глаз четко обозначились темно-малиновые круги.

Тая взяла мужа за руку и стала тихонько гладить, виновато потупя взгляд.

– Милый мой, хороший… Я так рада, что ты приехал. Я соскучилась. Вроде бы всего три дня прошло, но они такие длинные, эти дни, как годы. Все тянутся, тянутся…

– Таечка, скоро ты вернешься домой, и время потечет по-другому. Потерпи. Пожалуйста, потерпи, родная моя.

– Как Егорка?

– Все хорошо. Спит, кушает. Не капризничает. Он очень серьезный, выдержанный парень. Похож на тебя.

Обнаров погладил жену по волосам, по щеке, поцеловал в уголок губ.

– Как ты здесь, Таечка? Как тебя лечат?

– Вводят три химиопрепарата по схеме, витамины какие-то. Видишь, чтобы руки не колоть, в правую подключичную вену катетер постоянный поставили, – она показала закрепленное на теле пластырем приспособление с закрытым заглушкой разъемом для подсоединения шприцев. – Кормят таблетками преднизолона. Это стероидный гормон. Что с моей гормональной системой станет, мне подумать страшно. На седьмой день будут делать пункцию костного мозга грудины, чтобы посмотреть, как идет лечение. Кровь постоянно на анализ берут. Вот и все. Времени свободного куча. Лежу вот так третий день, ничего не делаю.

– Может быть, тебе плеер купить? Кино будешь смотреть, музыку слушать. Может быть, журналы какие-нибудь, книжку?

– Не надо. У меня голова и без этого болит. Костенька, ты, наверное, устал с Егоркой? Как ты все успеваешь? Расскажи мне.

– Да нет у меня особого напряга. В театре я взял отпуск. В кино – окно. Егор молодец, спокойный. Это твоя заслуга, малыш. Ему сейчас много не надо. Памперс сменить, вовремя покормить…

– С кем ты оставил его?

– Мама приехала. С нею оставил.

– Марта Федоровна, наверное, осуждает меня…

– Она хочет, чтобы ты скорее поправилась. Не волнуйся. Она очень внимательная и очень любит внука. Привет тебе шлет, велела тебя целовать, что и исполняю.

Он склонился к жене, поцеловал в щеку.

– Да, обеспечила я вам всем хлопот. Особенно тебе.

Тая погладила мужа по щеке.

– Ты похудел…

– Это нормально. Вот выпишут тебя из клиники, будешь меня снова вкусненьким баловать. Кстати, как тебя кормят? Что тебе купить?

– Ничего мне не приноси из еды. Здесь еды достаточно. В любой момент можно пойти в столовку и поесть. Хоть шесть раз, хоть десять. Можно вызвать медсестру и сделать заказ. Еду принесут в палату. Не волнуйся. Персонал очень хороший, внимательный. Ни о чем не беспокойся, Костенька. Ты есть хочешь? Пойдем в столовку, я тебя покормлю.

– Только если ты хочешь есть. Я уже поел.

– Я не хочу. Еду запихиваю в себя через силу три раза в день. Анатолий Борисович говорит, что так и должно быть, что главное – два месяца продержаться. Это ведь немного, правда, Костенька? Всего шестьдесят дней. Четыре уже прошло. Осталось пятьдесят шесть…

Он видел, как тяжело ей говорить, он видел холодную испарину на ее лбу, как утомила ее эта недолгая беседа.

– Давай-ка, малыш, ложись, поспи немного. А когда проснешься, мы с тобой гулять пойдем. Я возьму тебя на руки и отнесу в сад. Цветы, солнышко, птички поют…

– Что ты, я сама пойду. Я ходить-то умею.

Обнаров помог жене лечь, поправил одеяло, подушку, бумажной салфеткой вытер пот с ее лица.

– Костя, ты не уйдешь?

– Нет. Пока ты спишь, я поговорю с Анатолием Борисовичем. Потом вернусь. Спи, моя родная, сильная девочка. Спи. Набирайся сил.

– Мне во сне хорошо. Во сне я здорова. Во сне ты всегда рядом. Плохо, что Егорушку во сне не вижу. Не привыкла я к нему. Жаль…Тая прижала его руку к своей щеке и закрыла глаза. Другой рукой он стал гладить жену по щеке, по голове, точно больного ребенка. Постепенно ее пальчики ослабели, он осторожно убрал руку, поцеловал жену и пошел к врачу.

«Индукция ремиссии. 1 фаза. Пятый день… – писал доктор Михайлович в истории болезни Таисии Ковалевой. – У больной наблюдаются нарастание слабости, потеря в весе, плохое самочувствие, периодические головные боли, жидкий стул, дискомфорт в области живота. Добавились жалобы на бледность кожных покровов, воспаление слизистой полости рта (стоматит), замедление заживления рубца после кесарева сечения. Назначена купирующая симптомы терапия, а именно…»

– Да-да! Войдите! – Анатолий Борисович бросил писать, вскинул голову, заученно улыбнулся.

Тепло пожав Обнарову руку, врач сказал:

– Вижу ваш озабоченный вид, Константин. Не надо пугаться. Лечение вашей жены идет по плану.

– Она очень бледная, сильно похудела и слабая очень, постоянно хочет спать.

– Конечно, организму тяжело. Лечение не способствует цветущему внешнему виду. Повторюсь, ее состояние адекватно курсу проводимой терапии. Сегодня четвертый день терапии. Особого внимания состояние здоровья вашей жены потребует на двенадцатый – шестнадцатый день, когда возникнет опасность агранулоцитоза и нейтропенической лихорадки.

– Что это?

– Агранулоцитоз – это резкое снижение количества нейтрофильных лейкоцитов, то есть гранулоцитов крови. Понимаете, он ведет к подавлению защитных сил организма, чреват развитием инфекционных осложнений.