Вложи в нее страсть такую, Чтоб мчался по звездам конь, Чтоб пламень был в каждом сердце, А в очаге — огонь.

Ты, девушка гор, такую Спой песню в вечерней мгле, Чтобы предстал воочию Мне Дагестан в седле.

И озари любовью Ее в честь родных земель, Чтоб стала бы в каждом доме Покачиваться колыбель.

А ты, парень гор, такую Песню начни, чтоб я Мог за нее отчаянно Встать пред стволом ружья.

*

В разведку со мной, мои дни, Пойдемте, как храбрые леки , И миру о будущем веке Расскажем, судьба вас храни!

Без вымысла всё мы, как есть, Поведаем, верные чести. И лучше погибнем без вести, Чем ложью унизим мы честь.

Мы духа, любви и времен Пойдем на разведку по праву. Вернувшись, разделим и славу, И женщин, что взяли в полон.

ПЕСНЯ ДАГЕСТАНА

Пусть висит в моем доме подвластный руке Колокольчик над дверью — покоя смутьян, И пускай у него будет на языке Днем и ночью одно: «Дагестан! Дагестан!»

И когда в соколиной живу вышине, Пусть в огне очага, где прописан казан, Громко искры стреляют и слышится мне Стародавний напев: «Дагестан! Дагестан!»

И когда к роднику по рассветной росе Выйдет девушка гор, чтоб наполнить кумган, Пусть на склонах звенят колокольчики все, Чтобы слышалось мне: «Дагестан! Дагестан!»

В изголовии сабля висит на стене, Вижу кровь, что сочится из ран. Мчится всадник лихой на поджаром коне, И подковы звенят: «Дагестан! Дагестан!»

И пускай над моею могильной плитой, Когда в землю сойду, словно в звездный туман, Словно вольности зов, словно отзыв святой, По вершинам летит: «Дагестан! Дагестан!»

НАЕДИНЕ С СОБОЙ

В далекий путь не отъезжаю ныне, Но почему печаль пронзила вдруг И сам себе в обуглившейся сини Безмолвно говорю: «Прощай, мой друг»?

На город ночь спешит навеять дрему, Один я в доме, и не спится мне. И чудится, не сам хожу по дому, А призрак мой, привидевшись во сне.

И между нами, как в былые лета, Спор вспыхивает, будто бы гроза. И на укор не нахожу ответа, А мой двойник смеется мне в глаза.

И кажется, часы сочли за благость Остановиться на моей руке. Как будто время исчислять им в тягость, Мол, пусть течет, как волны по реке.

Но, одолев дамоклов меч тревоги, Чтоб властвовал неугнетенный дух, Как гостю, что явился на пороге, Сам говорю себе я: «Здравствуй, друг!»

А твой портрет мерцает в старой раме. О боже, как на нем ты молода… Моя ль душа слилась вдали с горами, Мелькнула ли падучая звезда?

ПАМЯТЬ

(Отрывок из поэмы «Общий хлеб»)

Я нелегкое время вчеканивал в стих, И любовью и долгом влеком. Испеченного веком из судеб людских Хлеба общего вкус мне знаком.

Неба общего дороги мне облака, Солнца огненный шар в вышине. Помню, возраст приблизился мой к сорока, А еще все пишу о войне.

Если б сделал из сердца я магнитофон, То на нем бы прокручивать смог, Возвращаясь домой из далеких сторон, Ленты пройденных мною дорог.

Голос послевоенных мне слышится лет У своих и чужих рубежей. Еще бредил в кровавых бинтах лазарет, Ждали жены убитых мужей.

Был вчерашний солдат, что вернулся с войны, Еще дымом боев окружен. Среди ночи проснувшись в объятьях жены, Сам не знал он — то явь или сон?

Еще майской грозы принимался раскат Им за пушечный залп неспроста. Развернулись дороги как свитки утрат, За верстою чернела верста.

От приморских степей до заоблачных мест Ни один не сочтет грамотей Вслед войне всех не вышедших замуж невест, Не родившихся в мире детей.

И меня упрекнула скорбящая мать: — В отчем доме ты стал лишь гостить. Павших братьев твоих мне одной вспоминать Не давай, пока буду я жить.

Забываются дни, но рождают они Череду долго памятных лет. И с горами сливаются лица родни, И погибшим забвения нет.

Я мальчишкой по крышам аульским летал, Став поэтом, кружил по земле. И покоится видевший виды кинжал Над моим изголовьем в чехле.

Век бы жил я в горах, поклоняясь седым Их вершинам. Вот дома опять. Ах, как сладостен горской пекарни мне дым, И до неба — рукою подать.

Льется свет по ночам из мерцающих чаш, Колыбели плывут в тишине. Начеку, словно мира спасенного страж, Наша память о прошлой войне.

*

Я не ханжа, но грустно мне, не скрою, Становится, мюриду трех времен, Когда мои приятели порою Уходят к молодым от старых жен.

И хоть любовь, подобная недугу, Сражать способна нас во все года, Мужчина должен верную подругу Не оставлять, как лебедь, никогда.

— Любовь и страсть ужели ты прославил, Мой старый друг, поэт и грамотей, Когда не просто женщину оставил, А мать оставил собственных детей?

Ах, не она ли, словно добрый гений, Тебя спасала в дни житейских гроз? Боль утишавшей всех твоих ранений Ты рану вероломную нанес.

Забыл ли, как пред девушкой беспечной, Боясь отказа, не вставал с колен, Когда ей клялся в преданности вечной, Еще правдив, безвестен и блажен.

Чтоб пред тобою звезды не потухли, Она тебе старалась не мешать И всякий раз снимала в доме туфли, Когда стихи садился ты писать.

И в тень ушла, а ты вознесся шумно, Тебя ласкала праздная молва. От модной ли известности безумно Твоя вдруг закружилась голова?

Мужское ли тщеславье виновато В том, что, седой поклонник юных роз, Боль утишавшей ран твоих когда-то Ты рану вероломную нанес?

Но знаю, не озлобившись бедою, Она тебе желает одного, Чтоб не был ты покинут молодою И не сгубил таланта своего.

И зазвучал в ответ земного сплава Суровый голос, совестливо тих: — Почто небес присваиваешь право? Кто ты такой, чтобы судить других?

— Я не сужу. Иной мне долг завещан, Смятенья и тревоги полон дух. Прильнул к перу я как заступник женщин И о судьбе их размышляю вслух.

Летят домой иль отлетают птицы, О женщинах душа моя скорбит. И видится мне Вешенской станицы Казак, что в целом мире знаменит.

Почуяв с жизнью вечною разлуку, Он благодарно, в горьком полусне, Губами холодеющими руку Поцеловал единственной жене.

АЛИМУ КЕШОКОВУ

Прибыл в Нальчик я, дружбой томим, И встречавших спросил на вокзале: «Где кунак мой Кешоков Алим?» — «Вдалеке он», — они отвечали.

И окинули кручи вершин, И печально потупили взоры. Опроверг я предвзятых мужчин: «Неразлучны Кешоков и горы!

Гордо горское носит тавро Зычный стих его, вверенный годам. И поныне, как прежде, перо Повествует, откуда он родом.

Смерть грозила ему на войне, Был он конником и пехотинцем. И при этом в любой стороне Оставался всегда кабардинцем.

Были к странствиям приобщены, Молодыми на свете мы белом. Но, где б ни были, обращены Наши помыслы к отчим пределам.

След вам знать, что Алим мой собрат И, каленная в пламени схваток, Наша дружба крепка, как булат, И пошел ей четвертый десяток.

Словно ведая дело свое, Смог кинжально на радость и слезы Породнить он стиха лезвие С лезвием им отточенной прозы.

И вдали от отеческих лоз, Как поэт настоящего ранга, Он аульскую речку вознес Над волнами великого Ганга.

Каждый собственной верен звезде И в долгу у пожизненной дани. Я душою всегда в Дагестане, А Кешоков всегда в Кабарде».

АРХИТЕКТОРУ АБДУЛЕ АХМЕДОВУ

Мой друг, Ахмедов Абдула, Построй мне саклю городскую. И, если в ней я затоскую, Пусть будет грусть моя светла.

Построй такое мне жилье, Чтоб никогда его порога Переступить любого слога Не в силах было бы вранье.

Построй мне дом в родных местах, Чтобы часов не знать потери, Когда стучит бездельник в двери С дурацким словом на устах.

Предусмотреть бы, Абдула, В расчете было бы неплохо, Чтоб в дом не лез бы выпивоха, Когда я сам трезвей стекла.

Любые новшества вноси, Сойдет постройка мне любая, Но только в ней от краснобая Меня заранее спаси.

Уму доверюсь твоему, И постарайся ты, дружище, Чтоб обходил мое жилище Вор, как обходит он тюрьму.

Пусть будет дом мой невысок, Зато не ведает изъяна, Но, чтобы просыпался рано, Все окна сделай на восток.

Пусть никому он не грозит И колокольчик в нем над дверью, Согласно горскому поверью, Всегда отзывчиво звенит.