— Я весь внимание, — сказал Евгений Леонович. — Но мы, кажется, можем присесть. В ногах, знаете ли, правды нет.

Они прошли к столу консультанта, который с готовностью предложил им стулья. Сам консультант вскоре увлекся разговором с Алешей в другом конце комнаты.

— Да, так я не вижу, чем все-таки могу быть полезен…

— Понимаете ли, Евгений Леонович, этот больной был доставлен к нам с травмой, полученной на железной дороге. Он не говорит и не слышит, его кожа покрыта каким-то роговым слоем, не проницаемым для иглы шприца. Родных и близких у него никого нет, если не считать двух странных субъектов, которые настаивают на том, что человек этот говорит, но говорит ультразвуками. Сейчас все знакомые мне физики в отпуску, и, когда я случайно попал на вашу лекцию, мне невольно пришла в голову мысль, что вы сможете разрешить целый ряд моих сомнений.

— Говорит ультразвуками? Так утверждают ваши, как вы их назвали, субъекты?… Гоните их в шею! Послушайте меня, опытного в таких делах человека. Это шарлатаны, типичные шарлатаны!.. Известно несколько случаев, когда живые существа продуцируют ультразвуки. Некоторые виды кузнечиков и, конечно, летучая мышь — гвоздь популярных лекций, — которая действительно имеет нечто, напоминающее ультразвуковой локатор. Но человек?… Ах, впрочем была одна певица, очаровательная, знаете ли, женщина, так она брала столь высокие ноты, что их можно было зафиксировать только осциллографическим методом. Но говорить?… А кто они, эти ваши «специалисты»?

— Один из них представился кандидатом наук, физико-математических наук, а другой — мальчик, скорее всего, лаборант.

— А как фамилия этого кандидата? Ах, Михантьев? Дмитрий Дмитриевич? Это… — Евгений Леонович мгновение колебался. — Он кандидат, совершенно верно, но он не котируется. Нет, не котируется. Вечно у него некрасивая переписка с рецензентами!.. Да, вы сказали, что Дмитрий Дмитриевич, то есть этот Михантьев, что-то записал?

— Не знаю подробностей, но он так утверждает.

— Прекрасно! А другие странности вашего больного?

— Я провел несколько консилиумов, но безрезультатно. Одежду снять нельзя. Пульс невероятный. Кожа, как я вам уже говорил, подверглась ороговению, игла шприца ломается при попытке сделать укол…

— Я с удовольствием займусь этим, — сказал Евгений Леонович. — Будьте добры, ваш адресок.

Борис Федорович вырвал листок из своей записной книжки, записал адрес клиники и протянул Евгению Леоновичу:

— Можете приступить завтра с утра.

— Да, да. Предупредите, что я приеду с помощником, двумя осциллографами и ста-би-ли-за-то-ром напряжения, — значительно проговорил Евгений Леонович. — Рад познакомиться. Милый у вас мальчик, очень милый! Физикой интересуется? Да, юношество принадлежит нам, нам — физикам. Как тебя зовут? Алеша? Мы еще обязательно побеседуем, обязательно…

На следующее утро Евгений Леонович появился в клинике в сопровождении трех помощников, которые несли оборудование и провода.

Борис Федорович встретил их у дверей палаты.

— Я вам мешать не намерен, но только помните, что больной еще слаб. Пока только проверьте, правду ли говорил Михантьев… А что это за приборы у вас? Я обязан знать во избежание разных нареканий.

— Вот катодный осциллограф, а это шлейфрвый. Катодный осциллограф позволит только просмотреть на экране форму колебаний, а в шлейфовом мы заставим колебаться маленькие зеркальца — их здесь восемь. Зеркальца отклоняют лучи света на фотопленку, и на ней после проявления мы увидим нужную нам кривую.

— Ах, так он сродни кардиографу?

— Да, тот же принцип. В остальных ящиках вспомогательное оборудование.

— Как будем записывать? — спросил Евгений Леонович у своего помощника, когда вновь обрел дар речи: Человек произвел на всех громадное впечатление.

— Сначала просмотрим на экране катодного осциллографа… Нужно, хотя бы на глаз, определить высокие частоты, если они вообще будут наблюдаться… Начнем?

В середине молочно-белого экрана затеплилась зеленая точка, потом она стала ходить справа налево, справа налево, все быстрее и быстрее, пока ее след слился в сплошную линию.

Семен Константинович, помощник Евгения Леоновича, поднес микрофон ко рту больного.

На экране мелькнули и погасли изогнутые линии.

— Прикиньте частоту, — сказал Евгений Леонович. Бегущие по экрану синусоидальные кривые сменялись то частоколом высоких частот, то более плавными кривыми, и в эти мгновения слышался тонкий свист, исходящий от больного.

— Прикинуть?… — Семен Константинович стал на одно колено, близоруко всмотрелся в положение рукояток управления на передней панели осциллографа. — Развертка у нас десять тысяч колебаний в секунду, синхронизация отключена… Следовательно, от десяти до… да, до пятидесяти тысяч герц. Попробуем записать?

Евгений Леонович разволновался… Давно уже его слишком откровенное стяжательство, популярные брошюрки, многочисленные лекции на темы, в которых он не был специалистом, бросали на него нежелательную тень. Один раз он услышал разговор: «Очень уж Евгений Леонович увлекается денежными делами… Последняя его брошюрка ни по методу изложения, ни по содержанию не нова. К чему писать?…»

И вот сейчас «мелочи», лежащие на его пути в академию, могли быть «сняты», побеждены… Перед ним было настоящее, большое открытие. «Михантьев не дурак, нюх у него собачий!» — думал Евгений Леонович.

— Отключайте, Семен Константинович, все шлейфы, кроме одного, и давайте записывать, скорее записывать!.. И в журналы, и в журналы… В «Журнал экспериментальной и теоретической физики», в «Журнал физиологической акустики», в «Акустический журнал», в журнал «Биофизика»… — Евгений Леонович долго еще шепотом перечислял названия журналов, потирая руки.

— Ну как? — спросил неожиданно вошедший Борис Федорович. — Есть что-нибудь?

— Пока ничего, — грустно ответил Евгений Леонович, опустив глаза, — надеемся, надеемся…

В то время как в своей фотолаборатории Евгений Леонович нетерпеливо просматривал еще мокрую пленку с заснятыми кривыми, Дмитрий Дмитриевич и Коля стояли в вестибюле клиники. Их лица вытянулись от огорчения, когда санитарка сказала:

— Зря ходите. Насчет научных работ семнадцатая, палата уже обеспечена. Приказано никого не пускать.

— Как? Мне говорил Борис Федорович… У вас есть такой профессор?

— А я знать ничего не знаю! Там уже были с большими чемоданами. Побольше вашего. — Санитарка указала на магнитофон, который держал Коля. — Говорят, что больного просто замучили…

— С большими чемоданами? — спросил Дмитрий Дмитриевич. — Какого цвета?

— Черные. Один ящик на телевизор похож.

— А где экран? С какой стороны экран?

— Экран? Это окошечко?

— Да, да, окошечко, допустим. Где оно было?

— Вот тут. — Санитарка показала на Колином магнитофоне, где был экран.

— С торца! — сказал Дмитрий Дмитриевич. Он зажмурился, лицо его покрылось лучиками морщинок. — Это осциллограф!

— Так что, товарищи, идите подобру-поздорову… Молодой человек! — обратилась санитарка к Коле. — Молодой человек! Ишь какой шустрый, прямо так и вперед! Не лезь, не лезь, и нехорошо так! И без халата совсем нельзя! А вас и с халатом нельзя!

— Послушайте… — начал Дмитрий Дмитриевич. — Он ведь нам сказал, чтобы мы еще раз пришли…

— Ой, ну что вы со мной говорите? Мне Борис Федорович наказал: кто бы ни приходил — не пускать. В другой раз придете, выздоровеет больной-то — и придете.

Санитарка ушла.

— Н-да, — сказал Дмитрий Дмитриевич и коротко рассмеялся.

— Чему вы смеетесь? — спросил Коля.

— Пока я тебе верил и не верил, сомневался, расспрашивал, кто-то уже начал работать… Да и мудрено ли? Все! Пойдем домой!

— Идите, я здесь еще побуду…

— Что здесь делать-то?… А жаль! Я уже настроился, совсем настроился…

— А я не хочу прощаться. Я его хочу видеть, этого Человека, и увижу! Я хочу научиться говорить на его языке, расспросить его хочу. Он мой, этот Человек!