попросили сделать это. И так как они дети, и их ум стало быть еще незрел, они с радостью согласились, видя в этом лишь очередную интересную игру. И вот результат. Дети пострадали, а нехорошие дяди, втравившие их в это, счастливы как и прежде. И это разве не грустно? Так что, думайте сами, как я отношусь к ГКЧП, этим малым детям. Вообще-то я не люблю говорить о политике. Но раз мы от разговоров о жизни перешли к разговорам о политике, а я убежден, что жизнь и политика едины, и я думаю, это правильно, продолжим и дальше разговор о политике.

Политике малого масштаба, то есть политике внутригородского уровня, а уж затем, если позволят, перейдем и к международной политике нашего государства, которое нынче превратилось в содружество. Так как я живу в Санкт-Петербурге, то стало быть, говорить буду в основном о политической обстановке сугубо лишь в нем. И поймите меня правильно: Даже козел знает, что чужая капуста вкуснее, однако и он в самые трудные минуты,не покидает своего огорода, ибо убежден, что в противном случае может остаться вообще ни с чем. Поэтому о мэре Москвы Гаврииле Попове я позволю себе сказать только одно: этот человек мне не нравится. Что касается нашего мэра Собчака, то и он мне не нравится, хотя его жена мне очень нравится. А не нравится он мне вот почему. При всем его умении так красиво и вместе с тем так предельно просто выражать мысль своим языком, он своими руками не может сделать ни единого мало-мальского дела. Интересно, что он все-таки, быстрее заколотит в доску: гвоздь, молоток или свой собственный палец, если ему предоставится случай.- Хотя я сомневаюсь, что случай ему предоставится. А о членах мэрии мне и говорить не хочется, те и этого не умеют, простите, я хотел сказать, что они не только вверенными им делами не занимаются, но вдобавок еще и не умеют объяснить, почему они ими не занимаются.

Что касается международной политики, то в последнее время я и вовсе перестал понимать, что под этим понятием подразумевается. Прежде, международная политика была предельно ясна – покорение социализмом капитализма, невзирая на отчаянное сопrотивление последнего. Теперь же, когда социализм умер и, стало быть, покорять стало некому, мы еще более яростно рвемся на запад, и это выше моего понимания. 3ачем? Ведь покорятьто некому, да и нечем. Что мы нынче умеем? Только то, что еще не забыли. А что мы еще не забыли, только рты разевать. Но на западе и своих едоков да крикунов более, чем достаточно. Да и вообще с одними зубами, даже с нашими, запада не покорить. Капитализм, он хоть и с гнильцой, однако тело у него железное, а зубы против железа, сами знаете, – ничто. Вот если бы ракет, хотя бы по штуке в каждые желающие руки, вот тогда бы другое дело. Но правительство нынче какое-то нерешительное, оно предпочитает вначале тщательно проверить всякое новшество внутри страны,.и только уже затем, раздвинуть границы эксперимента. А это, я считаю, в корне ошибочно, ведь все равно своих не будешь бить так, как чужих. А пока ты тренируешься, глядишь, они уже и к обороне готовы. Ведь не зря говорится, что земля слухами полнится. Вот если бы я был в правительстве, поверьте, все было бы иначе. А впрочем, о том довольно, не хочу больше говорить о политике. Расскажу-ка я лучше о своей жизни, может и интересно получится.

Начну-ка я с самого детства. Родился я в семье военнослужащего. Папа у меня был строгий и недобрый, одним словом, не мужик – кремень. А впрочем, раз он мой папа, то светлая ему память. Мама, напротив, была не строгая, а добрая.

Она и сейчас добрая, такая старенькая и такая добрая. И так как папа мой был человек строгий, то

держал он меня в ежовых рукавицах. Не то что проказить, шалости малой совершить мне не позволял. Драл меня нещадно, даже не понятно за что.

Все же папа мой был хорошим, он хотя и по-своему, но любил меня. Я это только недавно понял, когда вспомнил, как мы бежали с ним от дюжины армян, пытавшихся нас изнасиловать в одном из закоулков старой крепости.

Жили мы в то время в городе Баку. А вы, без сомнения, знаете что город Баку не столь славен своими ветрами (название в переводе с местного означает город ветров) , сколь славен своей знаменитой старой крепостью, раскинувшейся в самом центре города и отгородившейся от остального мира высокими зубчатыми стенами. Крепость эта была построена, кажется, в шестнадцатом веке одним из прежних правителей rорода. Первоначально она представляла собой вал из крепостных стен с башнями и бойницами, для отражения возможного нападения неприятеля, внутри которого находилось значительное количество хозяйственных построек. Но с годами внутренняя часть вала все больше и больше застраивалась и превратилась в конце концов в эдакий лабиринт, пройти по которому из конца в конец и не испытать при этом приключения стало практически невозможно. Так вот папа не только не бросил меня в ту трудную минуту, он, знаете ли, взял меня на руки и, это не взирая на то, что скорость его бега от этого значительно уменьшилась. Скажите мне, чей еще папа способен на такое? Уверяю вас, далеко не каждый папа способен на такое.

Что касается мамы, так она меня просто баловала, правда, скрытно от отца, позволяя делать самые натуральные глупости. Такие, например, как бросать из окна квартиры наполненные водой полиэтиленовые пакеты. Они, знаете ли, очень неплохо взрываются. При этом мама была и сама не прочь сбросить пару таких пакетов. В противоположность иным детям в школу ходить я любил, особенно в начальных классах, когда я еще мало петрил в учении. Но начиная с пятого, я ходил в школу уже только для того, чтобы засматриваться на старшеклассниц.

Ах, какое это было зрелище. Да, вы наверное и сами знаете, что подчас снизу можно увидеть то, что сверху не увидишь ни за какие деньги. И чем я становился старше, тем больше мне хотелось видеть эти ножки как можно чаще. И к восьмому классу я уже готов был не только смотреть на эти ножки. 0, в четырнадцать лет я уже почти каждый день дрочил член, представляя, как я держу в своих объятиях какую-нибудь из школьных красавиц. И все же в первый раз попробовать женщину мне удалось только в армии. Да и то случилось это не без помощи моих армейских приятелей, которые в силу своей деревенской изворотливости умудрились научиться этому делу еще до армии.

Служил вместе с нами один татарин, звали его Сабит. Так вот, этот самый Сабит, воспылал ко мне прямо-таки братскими чувствами. Не знаю, чего он ко мне привязался, девок ему что ли не хватало? Итак, этот самый Сабит пообещал мне черт знает чего, чуть ли не лично уложить бабу поверх меня. Так, говорил он, получается лучше всего. Это сейчас я знаю, как он был неправ. По всякому получается хорошо, надо только уметь, а тогда я этого еще не знал. Ну что ж, если сказано, то, значит, и сделано, – таков у моряков закон. Короче, пошли мы с Сабитом в гости. По пути он предупредил меня, что гостить надо на совесть, иначе не поймут. На совесть, так на совесть, думаю я, где наша не пропадала. Авось, все и обойдется. Гостим мы, значит, эдак часа три, скоро и в часть пора возвращаться, как-никак утренняя поверка. А этот чертов Сабит знай себе лишь пьет, да свои татарские песни поет. Препротивные, я вам скажу, песни. Я было ткнул его в бок, мол, браток, а дальше-то что делать, подсказал бы. Так он, эдакий нерусский, спьяну видно, не так понял. Как заедет мне в ухо. В общем, насилу нас девчата растащили. Растащили нас девчата и спрашивают, чего это мы не поделили.

А он возьми да и скажи им, проказник эдакий, – вас, мол, и не поделили. Ну, девки, конечно, в обиду, да как же это так, разве нельзя обойтись без дележки. Отчего нельзя, говорит Сабит, каков все-таки молодец, я бы так не сумел. И добавляет при этом весьма значительно, – и все-таки очередность нам не помешает. Конечно, не помешает, радуюсь я. Мне сисястую напервой не надо, я ведь сюда не спать hришел. А то, что получится? Полажишь голову на одну такую сиську, прикроешься другой и, пиши пропало, заснешь как на пуховой подушке. Так что мне, пожалуйста, подавайте задастую, у той хоть сиськи с виду вроде и второсортные, зато задница высший класс. На такую посмотришь, куда там спать, молиться на нее всю ночь будешь. Как я и предполагал, возражающих против очередности не оказалось. Ну и натрахался я тогда, и это в первый-то раз. Как конец цел остался, до сих пор ума не приложу. До части я, можно сказать, ползком добрался. А там целых три дня лежал в лежку. А вообще-то, служба у меня была не сахар. Это только на первый взгляд может показаться, что мы ночью вместо того, чтобы мирно дремать после тяжелого трудового дня, к девчатам бегали. Бывало так насобачишься за день, что только бы добраться до койки, а там все хоть говном зарасти. Так нет же, будит тебя на самом интересном месте подлая тревога. И ты, как угорелый, чертыхаясь на чем свет стоит, бежишь к машинам, ликвидировать так называемое возгорание, а порой и возгорания-то никакого нет, просто командир решил проверить, сукин сын, не бегаем ли мы по девочкам. А мы как бёгали, так и будем бегать и, даже сам командир не сможет нам в этом помешать. Ведь без женской ласки воину никак нельзя. Женская ласка она как бальзам и чем больше примешь ее, тем пользительнее. По мне, так я бы вообще не слезал с девочки, куда слаще, чем ликвидировать возгорание. Но, как гоаорится, служба есть служба, и тут ничего не