— Мама, папа, вы меня звали? — степенно, как это делают взрослые, спустившись по лестнице, спросила Виктория.

Мама, стоя на пороге, поправляла бабочку отцу. Они были великолепны. Как всегда. Мама сияла в новом, бархатном платье бирюзового оттенка. Из драгоценностей на ней было лишь жемчужное ожерелье, подаренное отцом на прошлое Рождество. Но оно смотрелось так элегантно, что способно было затмить все драгоценности мира. Мама всегда была королевой любого бала.

— Иди сюда, малышка, — позвала она.

Подходя, Виктория почувствовала слабый аромат духов и чуть-чуть пряный запах сигар отца. Запах родителей. Запах дома…

— Да, мамочка.

— Дочка, мы сейчас уходим.

— Да, мамочка.

— А ты ложись спать.

— Да, мамочка.

— Не жди нас как в прошлый раз, хорошо?

— Да, мамочка.

Через пару минут хлопнули дверцы кареты, послышался голос кучера, хлест хлыста и перестук копыт по мостовой. Вскоре затихли и эти звуки. Осталась лишь приглушенная, навязчивая и современная мелодия фортепиано…

Полночь. Фортепиано давно замолкло. Не слышно более женского смеха где-то на том конце улицы. На то он и квартал для элиты, что б все затихало к этому времени, самый дорогой район Вест-Энда. Здесь живут сливки общества, возвращающиеся домой еще до полуночи и сейчас почившие в своих огромных, двухместных кроватях с бархатным пологом. Тишина… Тишина спящего города. Ничего не предвещало беды. Почти ничего.

Тихонько скрипнула дверь. Этот звук никто бы не услышал, если бы не предшествующий ему чуть слышный звон. Что это? Стекло? Окно? Ваза? Легкий звон, который так некстати разбудил спящего ребенка. Не проснись она тогда, все, возможно, сложилось бы несколько иначе…

— Мама? — тихонько позвала с лестницы Виктория. — Папа? — девочка инстинктивно понимала — повысь она голос хотя бы на октаву, и случится что-то нехорошее.

Ноги в теплых вязаных носочках ступают мягко и неслышно. Ступени лестницы хорошо подогнаны, не скрипят. Все тихо… и темно. Но это не та уютная темнота, обволакивающая хозяина по ночам, не та, которая кажется теплой и безопасной. Эта темнота не предвещает ничего хорошего несчастному путнику, забредшему сюда по ошибке.

Внизу, в холле, горит свеча, зловеще освещая паркет из красного дерева. Кажется, что эта свеча — единственный целый предмет в этой комнате.

В окно светит полная луна, бросая зловещие тени на все предметы. Виктория ступает тихо, совсем не слышно по комнате, ориентируясь на приглушенные всхлипы, которые вскоре тоже затихают. Всхлипы доносятся из гостиной, по пути к которой Вик случайно вступает на что-то, что на первый взгляд кажется ей пролитым сиропом — такое же липкое, густое и темное. В свете луны оно кажется темно-вишневым.

В гостиной она видит отца, который лежит на полу и не двигается. Сиропа немного, лишь воротник белоснежной рубашки залит чем-то алым. Подходя ближе, Виктория невольно замечает, что вместо отцовской шеи, которую еще буквально пару часов назад облегала солидная «бабочка», месиво. Крик застревает в горле ребенка… На ватных ногах она идет дальше. Дальше лежит мать, над которой склонилось нечто. Существо… Человек… Монстр?!

По его лицу течет кровь её родителей. Это все из-за клыков. Огромных клыков. Виктория заворожено смотрит на него. Он облизывает пальцы длинным языком. Он доволен и сыт.

Девочка не может сделать ни шага. Глаза незнакомца гипнотизируют. Он видит её!

— Здравствуй, малышка, — ухмыляется клыкастой улыбкой вампир. Или как их называют? — Боишься? Не стоит. Не в наших правилах есть таких, как ты. Хотя ты очень аппетитна. Но подрасти немного, и мы еще встретимся. А пока… Au revoir!

Тишину элитного района Лондона, в котором несколько часов назад играла чуть навязчивая и современная мелодия фортепиано, в котором смеялись женщины, в котором сверкал свет высшего общества, разрывает детский крик. Один. Отрывистый. Крик, который разносится за множество километров в этой спокойной и безмятежной тишине. Крик, в котором сквозит боль и отчаяние ребенка, чья тихая и проверенная жизнь только что прервалась, как нить жизни её родителей.

А после были расспросы, домыслы, куча родственников-приживал, о которых до этого никто не слышал, деление имущества и приюты, в которых был потерян блеск этих золотых кудрей, нежность детских рук и кружева розовых и белых платьев… Остались лишь чувства — ненависть и злость.

1888 год, Прага

Вик подскочила на подстилке, которая служила ей кроватью. Это лишь сон. Сон из прошлого… Сон из той жизни, которая была потеряна навсегда. Больше нет шелковых простыней и хорошей еды. Больше нет ароматных мыл и теплой воды. Нет больше чувства безопасности. Есть запах тухлой рыбы и отбросов, страшный голод и страх… Страх, который немного притих с того момента, как она очутилась в Праге. Как она оказалась здесь, в Австро-Венгрии, вместо тихого детского дома в Лондоне? Это длинная история…

Может, тут все изменится?

21 сентября 1888 года

Рассвет наступил гораздо быстрее, чем того хотел Эдвард. По слухам, утро — то время, когда вампиры должны спать. Все эти мифы так глубоко переплелись с реальностью, что их уже нельзя было разделить. Но слухи исходят от людей, а те имеют особенность врать и приукрашивать. Во всяком случае, Эдвард уснул еще когда было темно, стоило его голове коснуться подушки.

А затем, казалось, что всего через минуту, как он заснул, его разбудил легкий стук в дверь. Вошла служанка — Мартина, вроде бы. Она сообщила, что господа вскоре садятся завтракать и приглашают Эдварда присоединиться. Затем девушка отдернула занавески, и Эдварду пришлось на ощупь искать свои темные очки на прикроватном столике, чтобы как-то оградить себя от яркого солнечного света. Поблагодарив служанку, граф выпроводил ее из комнаты и сразу же зашторил окна.

Сев на кровать, вампир устало потер саднящие глаза. Свет едва ли мог убить его, как гласили предания о вампирах, однако доставлял значительные неудобства. Анна, например, до сих пор панически боялась солнечного света и старалась не покидать уютный полумрак дома при ярком свете солнца.

И снова очередная легенда оказалась несостоятельной, предписывая вампирам весь день спать в темных уютных гробах. Может быть, так оно было бы и спокойнее. В одном легенды не ошибались: рассвет был действительно не только самым тяжелым, но и самым опасным временем для вампиров, непременно повергая их в сон. Но граф был старым вампиром. Настолько, что даже рассвет не влиял на него так губительно.

Одевшись, Эдвард быстро спустился вниз, в столовую, где его уже ожидали герцог и его будущая жена.

— Доброе утро, — улыбнулся он Фридриху и Анне.

Утром Анна выглядела еще хуже, чем прошлым вечером. Она была бледнее скатерти, что лежала на столе. Под глазами залегли ужасные темные круги. Хмурый Фридрих сидел на противоположном конце стола. Видимо и для него утро добрым также не было. Эдвард лишь пожал плечами, так и не дождавшись от них приветствия, и молча сел за стол.

Такого скучного и длинного завтрака у графа не было за всю его многовековую жизнь. Было слышно, как муха летает вокруг люстры, да как вилки и ножи скользят по тарелкам. Анна так и не коснулась своей еды, с большим старанием приготовленной кухаркой. Хотя, скажите на милость, зачем вампирам обычная человеческая пища, если они даже не ощущают ее вкуса? Мартина не раз обращала внимание, что хозяйка почти ничего не ест, и ей оставалось только удивляться, как графиня еще не свалилась от истощения — хотя последние дни она была близка к этому! Однако тетушка Мадлен научила ее во всем видеть свои плюсы, и теперь покупаемая на рынке еда шла большей частью на стол слугам.

Эдвард переводил взгляд с Фридриха на Анну и обратно, но те не обращали на него ни малейшего внимания. И тогда он сам решил разрушить возникший невыносимый покой.